[245] от меня. Он выглядел нормально. Но неужели я могу быть разносчицей? Недавний виток исследований микробиома произвел революцию в понимании того, как мы взаимодействуем с миром, поскольку ученые установили связь между всевозможными проблемами со здоровьем и существами, живущими в нашем кишечнике и на коже.
Микробы влияют на нашу иммунную систему, запахи и привлекательность для комаров. Новые исследования показывают, что они могут играть роль в развитии аутизма, депрессии, тревожности и, возможно, даже в том, кому мы кажемся привлекательными.
Другими словами, наши микробы могут влиять на то, как мы думаем и чувствуем. Наши клетки, вероятно, уступают по численности нашим микробным жильцам[246]. При ближайшем рассмотрении наша индивидуальность – то, что делает нас собой, – может оказаться больше похожей на сдерживаемую демократию, чем на автономную диктатуру.
Но микробиомы также распространяются в буквальном смысле в окружающем нас воздухе, образуя своего рода микробное облако. Тепло поднимается. Тепло моего тела, объяснил Мидоу, постоянно выталкивает мои биологические частицы наружу. Мое дыхание, также являющееся частью моего микробиома, теплое и способствует тому же. Каждое слово, которое я решаю выпустить в мир, сопровождается целым сонмом бактерий. По его словам, размер облака будет частично зависеть от того, насколько жарко или холодно моему телу в данный момент. (Мне обычно тепло, так что, по-видимому, мое облако достаточно большое.)
Остальное зависит от «вязкости воздуха», что говорит о масштабе, с которым мы здесь работаем. «Мы чувствуем воздух только тогда, когда он ударяет нас», – объясняет Мидоу. Но на такое крошечное существо, как микроб, воздух действует скорее как вода. Любое незначительное движение может поддерживать микроб на плаву в помещении неограниченное время. «Мельчайшие бактерии могут быть подхвачены потоками воздуха и оставаться в нем часами», – сказал он.
«Дух – это материя, уменьшенная до крайней степени тонкости. О, как тонко!» – написал однажды Ральф Уолдо Эмерсон. Я снова оглядела своего ничего не подозревающего соседа. Я здесь буквально повсюду.
По мере того как мы все больше узнаем о взаимосвязи между нашим здоровьем и микробами, они начинают казаться все более неотличимыми от того, что мы считаем собой. Мы не являемся нашими микробиомами, но и без них мы, конечно, не являемся собой. Но как наша жизнь непостоянна, так и наши микробиомы меняются, когда мы путешествуем в новые города, принимаем душ, пьем антибиотики или заводим новых любовников. Микробиом – это изменчивая личность, соответствующая остальной части нашего изменчивого «я». Менее постоянная, чем отпечатки пальцев, менее легко фиксируемая, но, возможно, более верная реальности нашей бурной биологической ситуации. Мы всегда остаемся собой, но что, если «мы» – это изменчивый состав, который невозможно отделить от бурлящих микробных масс внутри и вокруг нас?
Я подумала о буддийской медитации, в которой целью является растворение «я». Конечно, прежде чем уничтожить самость, нужно знать, что она представляет. В випассане, одной из форм буддийской медитации, «я» описывается как совокупность крошечных дрожащих частиц. Некоторые называют их атомами. В основе этого лежит идея о том, что мы не являемся собой – скорее мы лишь сумма множества отдельных частиц, которые, как оказалось, живут себе потихоньку, принимая форму человека. Когда приходит понимание этого, самость растворяется. Я думаю, что это также мощный образ того, что подразумевают микробы и их облака.
Гипотеза Джаноли о бокиле нарушила мое представление о гениальном растении. Может быть, это бактерия гениальна? Или гениальна комбинация организмов, в которую входит и растение? В конце концов, растению лучше мимикрировать; животные с меньшей вероятностью могут прийти и съесть его. Но, как я понимаю, бактерии растения также заинтересованы в том, чтобы их не съели. Для чьей же пользы тогда эта мимикрия? Ее можно рассматривать как гениальную технику выживания бактерий. Все зависит от точки зрения человека. А может быть, выбор одной точки зрения и есть ошибка. Растение и его микробы, скорее всего, неразделимы. Они являются составным организмом, тесно связанные друг с другом. Я вспомнила о другом знаменитом сотрудничестве – о том, как фотосинтезирующая бактерия поселилась в клетке водоросли, образовав предшественника самого раннего растения.
В 1990-х годах эволюционный биолог-новатор Линн Маргулис впервые выдвинула концепцию «голобионта»[247], который она определила как организм, состоящий из множества сущностей, работающих согласованно. Он включает в себя не только микробиом, но и макробиом – более крупные существа, в которых и на которых живут микробиомы. Клетки с ядрами включают в себя все митохондрии и хлоропласты, фундаментальные для животных и растений. Маргулис предположила, что они впервые появились, когда микробы с разными способностями объединились, в итоге слившись в единое целое. Она считала, что подобные симбиозы между различными организмами могли иметь большее значение для нашей эволюционной истории, чем медленные, случайные мутации, которые наука считает источником всех эволюционных изменений. Ее статью о симбиотическом происхождении отвергли пятнадцать журналов[248], прежде чем ее приняли в «Журнал теоретической биологии» (Journal of Theoretical Biology) в 1967 году. Идея Маргулис подтвердилась десятилетие спустя[249], когда появился современный генетический анализ и исследователи впервые увидели, что каждая митохондрия и хлоропласт действительно содержат ДНК множества организмов. На клеточном уровне мы все являемся голобионтами[250].
Однако концепция голобионтов Маргулис оказалась верной и далеко за пределами структуры наших клеток[251]. В последние годы было установлено, что важнейшие черты животных, в том числе скорость их роста и поведение, являются результатом микробных сигналов[252]. Это вполне логично, если учесть, что животные эволюционировали в мире, где уже миллиарды лет правят микробы. На самом деле Маргарет Макфолл-Нгаи, известный эксперт по симбиозу, считает, что иммунная система человека, которая, как давно признано, обладает собственной «памятью», может быть своего рода системой управления голобионтами. «Иммунная система, основанная на памяти[253], могла развиться у позвоночных из-за необходимости распознавать и управлять сложными сообществами полезных микробов», – написала она в 2007 году.
Мы, более крупные существа, можем обмениваться генетическим материалом только через создание следующего поколения, то есть рождение детей. Но у бактерий таких ограничений нет. Они могут обмениваться генами в режиме реального времени с соседними бактериями, независимо от того, принадлежат ли они к одному виду или нет. Таким образом, бактерия может перенимать новые черты у соседей, пополняя набор своих возможностей. Если бы генетические свойства бактерий были применены к более крупным существам, пишет Маргулис, мы бы жили в научно-фантастическом мире, где люди могли бы взять гены у летучей мыши и отрастить крылья, или гриб мог бы позеленеть и начать фотосинтез, позаимствовав гены у соседнего растения. Это дает мне более четкое представление о том, как может работать теория Джаноли: вместо того чтобы представлять себе чужеродный набор бактерий, захватывающих укоренившееся у бокилы чувство личной формы, возможно, бактерии, живущие внутри бокилы и определяющие ее развитие, просто подхватывают ошибочные генетические сигналы от бактерий, делающих то же самое внутри других растений. «Люди и другие эукариоты похожи на твердые тела, застывшие в определенной генетической форме[254], – пишут Маргулис и Саган, – в то время как подвижный, меняющийся набор бактериальных генов напоминает жидкость или газ». Мы начинаем видеть мир в бактериальных терминах – микрокосмическое море изменчивой идентичности и формы. Под поверхностью наши бактериальные сущности трансформируются и меняются. Мы все находимся в состоянии неопределенности. Кто скажет, где начинается и где заканчивается каждый из нас?
Когда мы выходим из леса, Джаноли рассказывает мне еще об одном странном случае мимикрии растений. По его словам, в Чили обитает второе растение из похожего семейства, что и бокила, – семейства лардизабаловых (Lardizabalaceae). Этот вид чрезвычайно редкая вьющаяся лиана, растущая только в субтропических районах Чили и в некоторых частях Перу. Приятель друга рассказал ему, что его дядя жил в деревне, где росла лардизабала. Ее темно-фиолетовые плоды были частью деревенских лечебных традиций. Джаноли еще не побывал в этой деревне, но он говорит, что если нечто является частью традиционных знаний, то это, скорее всего, основано на многолетнем опыте и наблюдениях. Согласно местным преданиям, когда лардизабала обвивает те или иные деревья, ее плоды обладают лечебными свойствами, аналогичными свойствам дерева, на которое она забралась. «Так что если это свойства, способствующие пищеварению, или что-то, связанное с сердцем, или артериальным давлением, или другие лекарственные свойства, то лардизабала тоже их содержит». Это наводит на мысль о совершенно другом виде мимикрии. «Если бы оказалось, что фрукт наследует свойства дерева, это стало бы невероятным», – сказал Джаноли.
Утром последнего дня полевой работы мы отправились в другую часть леса. Группа быстро нашла дерево, подходящее для выращивания гортензии пильчатолистной, и снова начала расставлять свои маленькие флажки. Пока что