у них было гораздо больше удач, чем промахов. Данные были предварительными, но выглядели они неплохо. Еще одно вездесущее растение, спасенное из рукотворной мусорной кучи предполагаемой пассивности.
Пока они делали замеры, я бродила вокруг. На одной из полян я увидела прорастающий из земли лютик (Ranunculus repens), а рядом с ним – бокилу. Этот вид лютика завезли сюда менее десяти лет назад, и теперь он – распространенный сорняк. Бокила, растущая неподалеку, по размеру и общему силуэту оказалась его идеальной копией. Три ее листа располагались точно под теми же углами, что и три листа лютика. Кружевной узор листьев лютика оказался слишком сложным для бокилы, хотя, конечно, все выглядело так, будто она старалась. Вместо этого на краях листьев появились бугристые ямочки.
Однако даже такие ошибки поражают воображение. Когда Джаноли обнаружил, что бокила даже пыталась подражать лютику, это разрушило все теории о том, что этот трюк – дело долгого эволюционного сосуществования. «Этот сорняк не является частью эволюционной истории бокилы», – объяснил позже Джаноли. Эволюционные отношения не формируются за десять лет. Мимикрия должна была происходить в реальном времени; это была импровизация, а не отрепетированное действие.
Спонтанность – удивительная концепция, требующая от субъекта высокой бдительности. А доказательства спонтанности продолжали поступать: всего за неделю до нашей поездки Джаноли получил электронное письмо от человека, выращивающего бокилу дома в Лондоне. Он прислал Джаноли фотографии этого растения, имитирующего то, что росло у него дома – крошечный листовой почвопокровный вид, который иногда называют ползучей мюленбекией, родом из Новой Зеландии. Джаноли показал мне фотографии. Сомнений не было: бокила подражала этому совершенно чужому растению и делала это превосходно. Конечно, у новозеландского растения были довольно простые круглые листья, которым не так уж сложно подражать по сравнению с другими формами, которые, как я видела, принимала бокила. Но более интригующим было его происхождение – в Океании, очень далеко от чилийских тропических лесов. Бокила произрастает только в Чили, но, судя по всему, она может копировать растения, абсолютно не связанные с этой частью света. Значит, феномен мимикрии был присущ всему виду и проявлялся независимо от того, куда попало растение. Это было чертовски спонтанно.
Конечно, заманчивым объяснением такого рода спонтанной мимикрии также является зрение. У животных быстрая реакция на что-то, находящееся на расстоянии, обычно объясняется способностью видеть. У этой идеи есть очевидная массовая привлекательность. В машине на обратном пути Джаноли получил электронное письмо от своего бывшего студента, с которым только что связалась российская группа, разрабатывающая «мегапроект» по изучению зрения растений на основе бокилы. В Бонне Балушка и его коллеги начинают выращивать растения бокилы в теплице, чтобы проверить свою гипотезу о зрении. Если команде Балушки удастся заставить бокилу подражать пластиковым растениям в контролируемой среде, их гипотеза о зрении, несомненно, станет более правдоподобной. И конечно же, вероятность того, что информация от пластикового растения может поступать при помощи микробов, сводится к нулю.
Но пока загадка сохраняется. Какой бы вариант ни оказался в приоритете, он, скорее всего, приведет к созданию совершенно новой концепции растений. Что-то еще должно происходить внутри них или между ними, чтобы подобная мимикрия стала для растений даже отдаленной возможностью. Пока же это неизвестное находится в центре комнаты, как невидимый объект, который, как все знают, должен быть там, но никто не может его увидеть, по крайней мере пока. Что бы это ни было, оно изменит нечто фундаментальное в нашем знании о том, как устроены растения. «Если мы разгадаем код бокилы, это немедленно приведет нас к разгадке общего кода растений, – говорит Джаноли. – Все идет как бы рука об руку. Понимание бокилы подразумевает понимание растений. Это мое ощущение».
Теория Балушки – более четкое видение интеллекта растений, которое мне импонировало изначально. Я хочу верить, что растения способны видеть, и, возможно, так оно и есть. Такая возможность не кажется мне совершенно неразумной – в конце концов, у них есть все эти фоторецепторы. Но теория Джаноли – это видение организации и влияния бактерий, которое предполагает большую взаимосвязь, что также меня привлекает. Она ставит во главу угла составную природу растений, их статус голобионтов, неразрывно связанных с микрокосмосом, в котором они обитают и который обитает в них.
В любом случае, похоже, настало время приглушить свет над представлением о растениях как об отдельных сущностях с четкими границами. Не совсем понятно, где растение начинается и заканчивается. Возможно, это даже бессмысленный вопрос. Игнорирование множества способов взаимодействия растений и их соратников, которые в конечном счете и составляют само растение, приводит к тому, что мы получаем очень разрозненное представление о реальности. Растения – это совокупность взаимопроникающих форм жизни, которые не поддаются классификации «или – или». Возможно, как и мы. «Полностью замкнутый „индивид“ – это миф[255], который необходимо заменить более гибким описанием, – пишут Маргулис и Саган. – Каждый из нас – это своего рода объединение со свободным членством».
Глава 9Общественная жизнь растений
Когда-то некоторые насекомые эволюционировали, чтобы быть социально активными в очень специфической манере. Они эволюционировали так, что каждое из них во главу угла ставило благополучие большой группы, в которой они жили. Их индивидуальность оказалась всецело подчинена поддержке коллектива. Таковы обитатели колоний. У каждого колониста есть своя роль, и для ее выполнения некоторые отказываются даже от той деятельности, которую чаще всего считают маркером биологического успеха: они вообще не размножаются. Вместо этого насекомые проводят жизнь в поисках пищи и возвращаются к сородичам, чья роль заключается в рождении детей. Это переворачивает представление о выживании сильнейших. В такой колонии собственный интерес отодвигается на задний план во имя интересов групповых. Неважно, размножаетесь ли вы; главное, чтобы размножалась колония.
Один энтомолог в 1960-х годах назвал такой образ жизни «эусоциальным» поведением[256] и впервые применил его к пчелам, живущим в ульях несколькими поколениями, которые совместно заботятся о потомстве и выполняют отдельные роли, где размножаются только некоторые. Эусоциальный буквально означает «истинно социальный»[257]. Это очень сложный социальный образ жизни, наполненный определенными правилами взаимоотношений и сотрудничества. Впоследствии выяснилось, что это понятие применимо ко многим насекомым, не только к пчелам: эусоциальны термиты, как и муравьи, жуки-короеды и по крайней мере один вид тли. Эусоциальной может быть и креветка, обитающая на коралловом рифе, что распространяет эту концепцию на мир ракообразных. А голые землекопы удостоились чести стать звездами эусоциальности среди млекопитающих.
У насекомых, ракообразных, млекопитающих эусоциальное поведение должно было многократно эволюционировать в отдельности[258]. Очевидно, что это эволюционная стратегия успеха, иначе она бы не возникла спонтанно и не сохранилась в разных ветвях жизни. Если я чему-то и научилась, так это тому, что, если что-то хорошо работает, биология стремится воспроизвести это во всех сферах жизни. Хорошая идея имеет привычку повторяться снова и снова. Поэтому теперь, когда я узнаю, что какой-то признак эволюционировал отдельно многократно, приходится задаваться вопросом, есть ли у него растительный эквивалент. До недавнего времени эусоциальность не обнаружили ни у одного растения, но, возможно, мы и не искали.
Обратите внимание на папоротник платицериум (его еще называют «олений рог»). В 2021 году Кевин Бернс, биолог из Университета Виктории в Веллингтоне Новой Зеландии, прогуливался по тропическому сухому лесу на австралийском острове Лорд-Хау. Деревья там в основном низкорослые. А вот папоротники платицериумы, которые обычно растут высоко на стволах деревьев, здесь удобно расположились на уровне глаз. Глядя на эти плотные скопления папоротников, он пришел к интересной мысли. А что, если это на самом деле колонии? Папоротники платицериумы уникальны тем, что растут круглыми, ульеобразными скоплениями множества особей, некоторые из них напоминают губчатые диски, прилипающие непосредственно к дереву, на котором растут, и друг к другу, а некоторые – длинные зеленые ветвистые рога. Эти длинные листья покрыты слоем воска, благодаря чему они отлично отводят дождевую воду к основанию, где дисковидные листья с готовностью впитывают влагу. А что если некоторые листья – это аналог бесплодных рабочих пчел в улье, посвящающих жизнь кормлению своих репродуктивных сородичей, подумал Бернс? И действительно, он обнаружил, что дисковые листья вообще не размножаются, и только некоторые длинные дают потомство. Остальные жили для того, чтобы вода поступала к корням всей колонии. Могут ли растения тоже быть эусоциальными?[259]
Сложный общественный характер, как мне кажется, является самостоятельным типом интеллекта, разновидностью интеллекта коллективного. Он выходит за рамки склонностей отдельного человека и ориентирован на то, чтобы совершать правильный выбор всей группой. Интеллект, то есть способность учиться у окружения и принимать решения, которые наилучшим образом способствуют его жизни, создается в контексте. Он возникает из потребности в результате естественного отбора. В данном случае потребность – удерживать воду в суровых условиях, когда ствол растет вертикально и не имеет почвы, – заключается в сотрудничестве. В способности к отношениям. В готовности отказаться от себя ради процветания всех. Это, конечно, основа концепции сообщества: сотрудничество здесь – высший приоритет.