В Соединенных Штатах менеджеры Службы национальных парков с тревогой наблюдают за тем, как рейнутрия вырастает на десять футов[339] за один сезон, разрастаясь так быстро, что у травоядных, таких как олени, нет ни малейшего шанса полностью уничтожить ее или затоптать до того, как она созреет, как это происходит с огромным количеством местных видов[340]. В национальном парке Акадия в штате Мэн отряды добровольцев отправляются в лес, срезают стебли, а затем наносят гербицид на обрубки в надежде, что растение втянет его в свое корневище, убивая себя системно.
Японская рейнутрия сегодня является одним из самых инвазивных растений в мире и одним из самых успешных с точки зрения растения. Считается, что она произрастает на всех континентах, кроме Антарктиды. В Нью-Йорке, по данным газеты The New York Times, растение на многие мили[341] отвоевало территорию вдоль таких рек как Бронкс и Гудзон и во всех пяти округах города[342]. Без сомнения, оно здесь и останется. Его будущее гарантировано благодаря невероятной пластичности, его мощь заключена в каждом новом побеге. Именно мы привезли его сюда. Просто там, где мы его посадили, оно отлично справляется со своими обязанностями.
Исследование Султан может оказаться полезным в разных аспектах. Если мы поймем, как виды становятся инвазивными, то сможем анализировать их потенциальную пластичность и лучше предсказывать, какие из них приживутся. Кроме того, мы знаем, что планета меняется быстрее, чем многие растения успевают эволюционировать. Но если мы лучше поймем, что делает некоторые растения более пластичными, чем другие, то потенциально сможем помочь организмам существовать в условиях изменения климата, «и всей остальной дряни, которую мы на них вываливаем», говорит Султан. Мы уже знаем, как будут происходить многие из этих изменений: где будет жарче и суше, а где жарче и влажнее. Можно представить себе будущее, в котором мы сможем, например, выявить наиболее приспособленный к определенным условиям генотип какого-либо вида и высадить его, чтобы дать толчок развитию уязвимой популяции. Идея о том, что растения обладают способностью к самоорганизации, сейчас бурно обсуждается в литературе, во главе которой стоит Султан (Саймон Гилрой и Тони Тревавас тоже не отстают)[343]. Агентность – эмоционально заряженное слово. Используя его, Султан идет на риск. Оно сразу же заставляет вспомнить о существовании разума, намерений и желаний. Но она говорит, что нам нужно об этом забыть. «Это не намерение, и это не разум в том смысле, в каком большинство людей используют это слово. Но у него есть агентность», – утверждает она, явно стараясь максимально дистанцироваться от тех, кто пытается представить растения в виде маленьких человечков. Агентность – это способность организма оценивать условия, в которых он оказался, и изменять себя в соответствии с ними. Ведь мы же делаем это постоянно. И растения тоже.
Механистические представления о том, что нами управляют только запрограммированные гены, не удовлетворяют наше врожденное понимание себя как существ со сложной и тонкой организацией. Мы похожи на растения, получающие информацию извне, через мембрану, лишь едва отделяющую нас от мира, в котором мы живем. Под поверхностью каждого организма скрывается энергия, которую мы пока не знаем, как полностью раскрыть или использовать. Сложность растет, а не уменьшается. И это нормально. Возможно, это более верное направление. Возможно, оно принесет нам новые открытия в мире всего живого.
Наш разговор перескакивает на сад Султан, расположенный неподалеку от ее дома. Она выращивает чеснок, травы и несколько видов овощей, но не слишком успешно, потому что не может заставить себя использовать гербициды или вырывать сорняки. «На моем заднем дворе полно сорняков. По моему мнению, все, что там растет, имеет право там находиться, – говорит она. – Они хотят расти. Именно это и делают. Кто я такая, чтобы постоянно их вытаптывать, выкашивать, вырывать из земли? Давайте дадим им немного пространства». В результате, по ее словам, у нее появилось несколько видов полевых цветов, которые не часто встречаются в Коннектикуте в наши дни. «Если перевернуть почву и посмотреть, что взойдет, можно увидеть то, что раньше встречалось гораздо чаще».
Я спрашиваю, не являются ли сорняки на ее заднем дворе инвазивными видами. Она замолкает и улыбается. «У меня есть участок, где растет спорыш. Наверное, я его туда и посадила. Я имею в виду, что, скорее всего, я занесла его на одежде. Поэтому мне кажется, что избавляться от него – нечестно, – говорит она. – Но я не позволяю ему разрастаться, как ему вздумается. Я поддерживаю баланс искусственно, это правда. Таков человеческий подход, верно? Никогда нельзя ничего оставлять в покое».
Глава 11Будущее растений
Попробуй описать обычным человеческим языком, что сделало дерево.
С точки зрения эволюционного биолога разумно предположить, что ощущаемые, воплощенные действия растений и бактерий являются частью того же континуума восприятия и действия, который достигает кульминации в наших наиболее почитаемых ментальных атрибутах. «Разум» может быть результатом взаимодействия клеток. Разум и тело, восприятие и жизнь – это в равной степени самореферентные, саморефлексивные процессы, присутствующие уже у самых ранних бактерий.
Карьера Тони Треваваса почти подошла к завершению, и будущее, по его мнению, не радужно. Я приехала в его фермерский дом 1800-х годов постройки под Эдинбургом, потому что хочу послушать ученого, который дольше других размышляет о природе растений и, вероятно, сможет ответить на мой давний вопрос о том, как мы должны о них думать. Сейчас конец сентября, я еду из города на такси по дороге, которая пролегает через высохшие холмы, бесплодные, за исключением бледно-зеленой травы, как будто их подстригли. Со скромным пейзажем контрастирует подъездная дорожка Треваваса – настоящий оазис: густые цветущие кусты, несмотря на осеннюю прохладу, разрослись почти до крытой шифером крыши каменного дома с низким потолком. По крайней мере одно окно полностью закрыто кустами.
К этому времени я уже познакомилась со многими исследователями, изучавшими отдельные части растений или очень специфические вещи, которые растения могут делать. Они были важными, но небольшими щелочками в растительную жизнь. Тревавас, судя по всему, предпочитает взгляд более широкий. Он уделяет больше времени размышлениям о растениях как о целостных существах, которые представляют собой нечто большее, чем просто сумму отдельный частей. Возможно, подумалось мне, он уже выяснил, какое место растения должны занимать в нашем сознании и что это должно изменить в том, как мы живем в мире. Тревавасу восемьдесят три года, и шестьдесят четыре из них он проработал биологом растений, что, безусловно, самый длительный срок из тех, которые трудились: все ныне живущие. Он вышел на пенсию двадцать лет назад, но до сих пор пишет книги и статьи. Он сделал важнейшие открытия в мире растительных гормонов и сигнальных систем, а сейчас является одним из главных сторонников тщательной проработки концепции растительного интеллекта.
Но уже в начале разговора я убеждаюсь, что Тревавас стал убежденным пессимистом в отношении людей. Он уже извинился перед взрослым сыном за мир, который оставило ему и его собственное поколение, и предыдущие. Человечество как эволюционный проект доказало свою несостоятельность и выбрало путь всеобщего уничтожения. Растения разумны, снова и снова утверждает он в своих книгах и статьях. Но мы слишком долго этого не замечали. Возможно, теперь уже слишком поздно, чтобы это знание что-то изменило в культуре.
Услышав это в его гостиной в пасмурный сентябрьский день, я готова подвести окончательную черту в нашем разговоре. Я отказываюсь верить, что уже слишком поздно для чего бы то ни было и в первую очередь для того, чтобы мир уверовал в чудеса, на которые способны растения. Я уже поверила, и по большому счету это заняло не так уж много времени. Но я только приехала, поэтому не ухожу, а остаюсь пить кофе, который жена Треваваса Валери поставила на поднос рядом с печеньем и сладостями. И Тревавас, и Валери в одежде синих оттенков. Они говорят о голубых маках, которые Тревавас обожает и каждый год сажает вдоль дороги. Они такие синие, что трудно поверить, что такие бывают в природе, говорит Валери. «Как кусочек неба». Я начинаю понимать, что Тревавас не совсем пессимист, по крайней мере, по отношению не ко всем видам. Растения и их красота – это то, к чему он по-прежнему способен испытывать глубокую страсть. Он с восторгом рассказывает о поездке в Калифорнию, где увидел гигантские секвойи. «Благоговение, изумление, невероятное уважение. Ты просто стоишь и смотришь, не в силах воспринять это, – говорит он. – Как и многие, я считаю, что прикоснуться к такому гиганту совершенно необычно».
Тревавас стал ботаником, потому что терпеть не мог умерщвлять крыс для проведения биохимических исследований. Когда он только начинал, ученые должны были сами убивать лабораторных животных, часто тупым предметом – металлической линейкой. Именно так Валери и Тревавас познакомились: она была его студенткой, и он предложил убить для нее крысу, после того как предыдущий экземпляр укусил ее за руку. «Мой рыцарь в сияющих доспехах», – говорит Валери. Но он всегда ненавидел этот процесс. «Некоторые люди не видят в этом ничего особенного, но я не могу их понять. Вот почему я изучаю растения», – говорит Тревавас. Это объяснение я слышала не от одного ботаника – они изучают растения, потому что не могут вынести мрачную изнанку работы с животными: чаще всего приходится убивать своих подопечных.