Подгорный. Больше года. Раз в два-три месяца. Самое удивительное то, Лидия Валерьяновна, что дедушка Исидор ничего не проповедует. Он всё рассказывает простые, иногда до смешного наивные вещи, и несмотря на это именно в нём я впервые почувствовал настоящую народную веру… Не то меня поразило, во что он верит, а как верит… И тот смутный выход, о котором я говорил, имеет какую-то связь с моими впечатлениями от дедушки Исидора.
Лидия Валерьяновна(с большим интересом). Давно он был у вас последний раз?
Подгорный. Давно.
Лидия Валерьяновна. Я обязательно хочу его видеть, Андрей Евгеньевич.
Подгорный(задумчиво). Мне кажется, он скоро должен быть.
Лидия Валерьяновна. Я его спрошу о том, о чём вас, помните, давно спрашивала: зачем люди живут?[23] Дедушка знает?
Подгорный. Он не знает – он верит: это выше.
Лидия Валерьяновна. Ну, а вот среди нас, интеллигенции, никто не знает. Хотя бы для самого себя.
Подгорный. По-моему – никто.
Лидия Валерьяновна. Зачем же вид делают, что знают? Зачем и себя обманывают, и других обманывают?
Подгорный. Нет, Лидия Валерьяновна, теперь уж и вида не делают… Спросите кого-нибудь, вот так просто и прямо, как вы меня спрашиваете: зачем жить? И всем это покажется неловким, неуместным, наивным… И главное, избитым, старым, надоевшим до тошноты…
Лидия Валерьяновна. Значит, так и жить без ответа?
Подгорный. Так и жить…
Пауза.
Мы плохо пируем, Лидия Валерьяновна.
Лидия Валерьяновна(улыбаясь). Я плохо хозяйничаю. (Наливает вино.)
Подгорный. А себе?
Лидия Валерьяновна. И себе. (Наливает.)
В соседней комнате шум и голоса.
За что же наш тост?
Подгорный. За будущую веру.
Входят Татьяна Павловна, Пружанская, Иван Трофимович, Лазарев, Ершов, Сниткин, Сергей Прокопенко, впереди всех Николай Прокопенко, сзади Вассо. У некоторых в руках стаканы с вином. Очень шумно.
Николай Прокопенко. Хороши, голубчики! Мы ждём музыки, а они, видите ли, выпивохом устроили!
Ершов(с бокалом). Я ещё не чокался с вами, почтеннейшая Лидия Валерьяновна.
Лидия Валерьяновна. Я не пью.
Ершов. Или только с избранными?
Николай Прокопенко. Просим тур.
Лидия Валерьяновна. Я не буду играть сегодня.
Иван Трофимович. Сыграла бы, голубчик.
Сергей Прокопенко. Сегодня такой изумительный день – не хватает одной только музыки, Лидия Валерьяновна…
Лидия Валерьяновна. Не могу…
Сниткин. Собственно говоря, музыка наводит грусть.
Николай Прокопенко. Тогда речи.
Ершов. Мы не говорили ещё речей!
Николай Прокопенко. Кой чорт праздник без речей!
Сергей Прокопенко. Речи, речи!
Иван Трофимович. Слово принадлежит Андрею Евгеньевичу.
Пружанская. Андрей Евгеньевич, мы вас умоляем! Несколько слов, произнесите, несколько слов. Я всегда говорю, Андрей Евгеньевич – гениальный оратор. Секретарь общества…
Николай Прокопенко. Любовь Романовна, вашу биографию вы расскажете после. Речи, просим, просим…
Подгорный. Простите, господа, я решительно не могу.
Ершов. Андрей Евгеньевич предпочитает прыгать через верёвочку.
Сергей Прокопенко. Господа, я скажу речь!
Татьяна Павловна. Только не кричите.
Николай Прокопенко. Караул!! Не надо! Прыгать через верёвочку! Господа, не надо речей – давайте верёвку.
Иван Трофимович. Да дайте вы ему сказать, голубчик.
Николай Прокопенко. Пусть лучше Таракан говорит.
Голоса. Таракан, Таракан…
Пружанская. Ха, ха, ха… Я умоляю вас…
Вытаскивают Вассо на авансцену.
Вассо(упирается). Что вы, господа… тут лидэры есть – какой я оратор…
Голоса. Речь, речь, речь!!
Пружанская. Я умоляю, умоляю вас…
Вассо. Татьяна Павловна – учёный женщина: материалы собирает, всегда сказать может… Аркадий Тимофеевич – ума палята…
Николай Прокопенко(берёт Вассо за шею). Говори, Таракан, или мы подвергнем тебя инквизиции!
Окружают Вассо.
Вассо. Двумя слявами скажу. Много нэ надо. У нас на Кавказ людэй много – дэнэг нэт. В Росыи дэнэг много – людэй нэт. Ваши бы дэнги нашим людям – хорошо будет.
Николай Прокопенко(кричит). Ого-го-го! Таракан…
Хохот.
Сергей Прокопенко. Качать Таракана, ура!..
Общий шум.
Действие третье
Картина первая
Небольшая комната в типографии. Входная дверь налево. Прямо стеклянная дверь, в неё видны типографские машины, рабочие, электрическая лампочка, в правом углу около окна небольшой стол, заваленный грудой корректур, около стола поломанный плетёный диван, старое мягкое кресло и два венских стула. В комнате обычный типографский беспорядок. Стены без обоев. На полу лоскутки бумаги, в левом углу кипы журналов, входная дверь часто отворяется и хлопает: проходят рабочие типографии. На диване сидит Ершов и курит. Сниткин читает корректуру и делает пометки карандашом. Сергей Прокопенко ходит из угла в угол.
Сниткин(не переставая читать). Да, собственно говоря, действительно… Туманно, и вообще, вещь неожиданная…
Сергей Прокопенко. Не туманно, а чорт знает что такое! Безобразие! Или Андрей Евгеньевич над нами издевается, или он рехнулся.
Проходят рабочие.
(К рабочим). Позовите, пожалуйста, метранпажа.
Ершов. И ни то, и ни другое. А просто – чего моя нога хочет. Андрей Евгеньевич воображает себя хозяином…
Сниткин. Ну, уж вы, так сказать…
Ершов. Безусловно. Разве можно иначе сдавать в типографию такую статью, не спросив нашего согласия?
Сниткин. Но ведь, Сергей Борисович, и вы читали.
Сергей Прокопенко. Да, уже сегодня утром, в типографии.
Ершов. Я с самого начала говорил – надо ввести коллегиальность, надо реформировать весь внутренний распорядок: дружба дружбой – а дело делай.
Сниткин. Это уж, собственно говоря, я не знаю, как и понять (читает): «Смешная, убогая деревенская старушка выше любого из нас потому, что она верит. И не нам её учить. А нам у неё надо учиться[24]. Учиться верить свято и ненарушимо до полнейшего душевного непоколебимого спокойствия, того спокойствия, которое даёт человеку силы нести самый тяжёлый жизненный крест с твёрдостью, с терпением, с любовью, научает в нужде и труде всё же любить и благословлять жизнь, а умереть – без тени ужаса, как бы отходя ко сну».
Ведь это, так сказать, защита религии… и вообще, народного невежества… Или мы не так понимаем, или с Андреем Евгеньевичем, собственно говоря, что-то случилось…
Сергей Прокопенко. Не так понимаем… это великолепно! Как же прикажете понимать?
Ершов. Сие надо понимать духовно.
Сергей Прокопенко. Вот разве что.
Входит метранпаж.
Скоро готов конец «Должников народа»?
Метранпаж. Верстаем.
Сергей Прокопенко. Как только кончите, немедленно пришлите корректуру.
Метранпаж. Хорошо. Сейчас тиснем.
Метранпаж уходит.
Ершов(курит). Я не понимаю, господа, чего мы комедию ломаем и притворяемся. Будто не видим, в чём дело.
Сергей Прокопенко. То есть?
Ершов. Полноте, пожалуйста.
Сергей Прокопенко. Говорите без загадок.
Ершов. Какие там загадки. Во-первых, Андрей Евгеньевич считает, что он один здесь настоящий талант и душа дела, а мы – так себе, с боку припёка. Он убеждён, что журнал без него провалится, и потому с нами не церемонится. Попробуйте, мол, фордыбачить – я уйду.
Сниткин. Ну, собственно говоря, это чушь! Андрей Евгеньевич всегда во всём по-товарищески…
Ершов. А по-моему, нечего нам его бояться: уйдёт – и пускай. Если он будет писать такие вещи, от которых деревянным маслом пахнет, – всё равно дело погубит. Отлично, по-моему, и без него можно обойтись.
Сергей Прокопенко. Будет вздор болтать! И вечно вы под Андрея Евгеньевича какие-то мины подводите. Не любите вы его. Уж не завидуете ли?
Ершов. Завидую? Чему?
Сергей Прокопенко. Успеху, разумеется.
Ершов(желчно). В моём возрасте он был не более известен, чем я.
Сергей Прокопенко. Однако, это всё пустяки… Вот со статьёй-то как быть?
Ершов. Так и скушаете. Уж коли самую большую оплеуху скушали, об этой и говорить не стоит.
Сергей Прокопенко. Какую оплеуху? Чего вы городите?
Ершов. Хы-хы-хы… Будто не знаете.
Сергей Прокопенко. Ну вас к чорту с вашей таинственностью – говорите прямо!
Входит метранпаж, подаёт корректуру и уходит. Сергей Прокопенко быстро берёт корректуру.
Вот я сейчас вам прочту. (Читает.) «Итак, русская интеллигенция должна соединиться с народом вовсе не для того, чтобы его чему-то научить, а прежде всего для того, чтобы у него научиться главному, без чего жизнь не имеет смысла, без чего и культура, и образование, и всё, чем мы привыкли гордиться, пустой самообман, – научиться у него умению веровать. В этом высшая правда жизни»[25]. Ну не ахинея ли? Мы объединились во имя просвещения народа. Мы дали торжественную клятву, не отступая, идти к заветной цели. Мы высоко подняли упавшее знамя честной русской интеллигенции. И вдруг человек, на которого мы возлагали столько надежд, считали своим вождём, достойным преемником великих вождей русского общества, – вдруг он провозглашает народное невежество, слепое народное суеверие, против которого мы прежде всего должны бороться, провозглашает какой-то «высшей правдой». Ну не ахинея ли это, я вас спрашиваю?