Во дворе переругивались хмельные грузчики, споря о чем-то с заведующей. Зайцева не заметили и не тронули.
К его счастью, лифт стоял на первом этаже. Зайцев шмыгнул в него, грохнул железной дверью и, не целясь, ткнул пальцем в кнопку. Лифт, дико ухая, пополз наверх.
«И здесь перекос», — отметил Зайцев.
До позднего вечера протомился он на кухне, листая газету. Ел и все прислушивался к шумам на лестнице, вздрагивая всякий раз, когда лифт останавливался на его этаже и грохотали железные двери. Ожидание с каждым часом становилось все невыносимее…
В половине двенадцатого в прихожей резанул звонок.
Зайцев вскочил из-за стола, запахнул халат и побежал на цыпочках открывать, дожевывая на ходу холодную треску. Постоял в темной прихожей, дожевал, сглотнул и спросил сдавленным, злым голосом:
— Кто там?
— Это я, — проблеял какой-то мужик. — Отвори, хозяин, есть разговор.
— Кто это? — переспросил Зайцев, встревоженно потирая ледяные руки.
— Это я, хозяин. На минутку… Я и заходить-то не буду, отвори, и всего делов-то… Я один здесь.
— Да свои, Жора, свои, — сипло перебил другой, неприятно знакомый голос. — Он один здесь. Отомкни.
— Кто такой? — пугаясь, огрызнулся Зайцев и отступил от двери.
Он с детства боялся цыган.
Долго никто не отзывался.
— Я не Жора! — крикнул Зайцев, не выдержав тишины.
За дверью зашептались, уронили тяжелую железяку…
— Кто там? — закричал Зайцев.
— Не бойся, хозяин, я один тут, — стал домогаться голос с недоброй лаской. — А хто такой — мясо, значить, собираю… Сборщик… Ты открой дверку-то по-хорошему…
У Зайцева захолонуло сердце и ослабли ноги.
«Зачем я голос подавал, кретин, — ругал он себя, холодея. — Сколько раз зарекался…»
Тут он расслышал скрип и тихое потрескивание. Очевидно, кто-то сильно, но осторожно, чтоб не растревожить соседей, напирал на дверь снаружи. Зайцев кинулся к двери, прижался спиной. Отскочил…
«Тревогу бить, тревогу бить…» — мысленно причитал он, не зная, что предпринять.
Треск внезапно прекратился.
Зайцев замер с открытым ртом, прислушался.
Кто-то тихо возился в замке.
Зайцев зажал ладонью рот, пригнулся и на цыпочках побежал в ванную. Не зажигая света, нащупал под раковиной топорик, которым рубил накануне мерзлую треску из морозильника. Но рука его, сделавшись от испуга дряблой и бессильной, не держала оружия. Зайцев в отчаянии приткнулся к шкапчику и тихо заголосил…
Очнулся он от приглушенной возни. Судя по затекшим его членам, прошло довольно много времени. Двигали стол на кухне.
— И куда подевался, сволочь? — негромко допытывался напряженный тенорок.
— Найдем, зарежем! — отрывисто пообещал сиплый, знакомый.
— Пилой запилим! — злобно уточнил тот же тенорок.
— Где б ему быть? — соображал между тем сиплый. — В ванную, что ли, забрался? От них всегда не знаешь, чего ожидать, такой народишко с гнильцой…
Зашаркали близкие шаги. Чья-то отвратительная лапа нашарила в темноте лицо Зайцева.
Зайцев заверещал и, взбрыкивая, кинулся из ванной. Загремело, загрохотало что-то сзади, обрушиваясь. Зайцев, ударившись коленом о бетонный угол, вырвался наружу из оскверненной квартиры, благо дверь была нараспашку, и, ёкая селезенкой, поскакал по склизким ступенькам…
Вернулся он через полчаса в сопровождении наряда милиции. Дверь была заперта. Пока ее взламывали, Зайцев стоял на лестнице, хоронясь за выступом стены. Трое милиционеров осмотрели квартиру, нашли в ванной окровавленный топорик. Капитан, держа его двумя пальцами, вышел и вопросительно посмотрел на Зайцева.
— Мясо рубим, — сказал Зайцев хмуро.
— Пройдите на кухню, — велел капитан, толкая его в спину. — Ждите там.
Зайцев прошел, сел у плиты, горестно огляделся. На плите стояла пустая сковородка с застывшим жиром. «Кто-то из них съел всю мою треску, — подумал Зайцев с отвращением. — Позор».
И тут в кухню, растопырив руки, вошли три здоровенных санитара. Зайцев мгновенно догадался обо всем и кинулся к окну. Его повалили, связали полотенцем. Спеленатое тело отнесли в машину.
Всю дорогу Зайцев молчал и с презрительным видом глядел в потолок. Машину трясло. Санитары вели себя совершенно доброжелательно, ели на расстеленной газете хлеб и холодные котлеты.
Машина стала петлять, потом остановилась. Санитар открыл ключом дверь и приказал кратко:
— Слазь.
Зайцев спрыгнул на землю, едва не упав при этом, поскольку сильно мешали связанные руки. Огляделся. Асфальтовая узкая дорожка, огороженная высокими кустами, вела к оцинкованной, нехорошей на вид двери.
«Прозекторская?»
Над дверью горела голая лампочка.
Санитары, подхватив его под бока, повлекли по дорожке. Зайцев скакал, путаясь в своих пеленах. Тяжелая дверь бесшумно отворилась при их приближении, и сразу же за ней без всяких прихожих и переходов обнаружился тесный подозрительный кабинетик размером с табачный киоск.
«Эт-то мы уже видали!» — бодрясь, произнес про себя Зайцев, хотя, конечно, ничего подобного в жизни своей не видел.
— Вот, Яков Борисыч, пациент, — доложил один из санитаров сидящему в углу врачу. — Насилу довезли, все зубами скрипел. Не хотел, вишь, ехать-то…
— Разговаривать брезговал с нами, — пожаловался другой. — Молчит, хоть гром греми…
— Опасный, — уверенно прибавил третий.
— Любопытно! Очень любопытно! — обрадовался лупоглазый врач, вскочил и побежал к Зайцеву, сунулся пальцами в лицо…
— Коч! — крикнул Зайцев, отшатываясь.
Врач метнулся к столу, быстро что-то начертил на бумажке, топнул ногой и приказал:
— Увести в экспериментальную палату. Будем опыт делать!
Спеленатого Зайцева потащили по белому коридору, остановились у белой же двери, сверились со схемой.
— Здесь! — определил санитар. — Особо буйная палата.
С Зайцева сняли путы и втолкнули в палату.
При его появлении в помещении произошло оживление — с серой узкой коечки проворно спрыгнул какой-то развеселый толстячок в огромных, почти циркового размера, шлепанцах и подскочил к Зайцеву. Затем, страшно улыбаясь, он обтер руки об пижаму, указательными пальцами оттянул себе нижние веки, мизинцами широко распялил рот и высунул обезьяний язык. Зайцев поднял локоть, защищаясь.
— Что, не узнаешь, сволочь? — взвизгнул тенорком толстячок. — А ты обернись-ка…
Зайцев обернулся. За спиной у него стоял тот, худой, знакомый. В руках его, изуродованных грубой татуировкой, была ножовка.
— Виноват, — сказал Зайцев вежливым, слабым голосом. — Вероятно, тут недоразумение вышло… Я действительно спешил…
— А что виноват, так то всем ясно, — сипло подтвердил худой. — Вишь, харя-то какая румяная, точно у клопа запечного… Насосался кровушки народной. Теперь слушай приговор…
— Это похоже на сон. На дурной сон, — опускаясь на пол, проговорил Зайцев.
— Нет, это никакой тебе не сон, — покачивая головой, опроверг толстячок. — Будем ликвидировать тебя, раз уж ты сам признал себя виновным. Отрежем тебя от жизни, как ноготь. Вынай, Хром, пилу!..
Худой сгорбатился, завозился с зацепившейся за пижаму пилой. Толстый бросился к нему на подмогу, и они вдвоем, чертыхаясь, занялись ножовкой.
«Да, я виноват», — равнодушно подумал Зайцев, повалился на пол и закрыл затылок руками. Нос его сплющился, и он перестал дышать. Снились ему длинные скучные тени, которые брели вереницей вниз по песчаному косогору, скрипя равномерно и однообразно.
Зайцев проснулся, судорожно зевнул и открыл глаза. Все неприятности разом припомнились ему. Мысль заработала на удивление четко. «Так, — подумал он, — или это реальность, или нереальность, или же грань между ними. В реальности такого происходить не может. Значит, что? Значит, все это нереальность. Но существует ли сама нереальность, не есть ли она вообще — ничто? Но что такое тогда ничто? Ничто — это, логически рассуждая, то, о чем нельзя даже подумать, ибо если о чем-то можно подумать, то это уже не ничто, а нечто. Иными словами — здесь мы вступаем в область феноменологии, то есть некой области духа, где существуют образы не существующих в мире вещей…»
На коечке сидели два мужика в коричневых пижамах. Худой, скрипя равномерно и однообразно, водил напильником по пиле, точил.
— Хозяйственный ты мужик, Хромушка, — хвалил худого толстый. — Справный мужик. Все у тебя есть. Взять пилу — есть! Взять напильник — есть! — загибал он пальцы. — A-а, выспался! — злобно крикнул он, заметив пробуждение Зайцева. — Скоро уснешь, умник!
— Уснет, как ему не уснуть, — засипел худой, пробуя ногтем остроту пилы. — Как тыкву-то оттяпаем, никаких снотворных не понадобится…
Зайцев дрыгнул ногой и, онемев от удивления, воспарил над кроватью и, покачиваясь, как воздушный шар, медленно поплыл по палате. «Так это сон! — ликовал Зайцев, меняя направление полета. — И какой приятный сон!»
Радуясь, он повис над задранными вверх головами своих врагов. Враги выронили ножовку и, отпихивая друг друга, полезли прятаться под кровать. Зайцев, пошевеливая пальцами, вольно покружил над ними, оттолкнулся ногой от потолка и пошел на снижение.
— Эй, вы, прощаю вас! — великодушно крикнул он, заглядывая под кровать. — Вы прощены мною, друзья!.. Где же вы?
«Пора, однако, просыпаться, — решил он. — Замучили эти кошмары».
Он проснулся и разлепил глаза.
Было темно, жестко и холодно. Судя по тому, как затекли все его члены, просидел он в ванной довольно долго. Кто-то тихо ходил по его квартире, скрипел паркетом, осторожно покашливал.
— Куда делся, сволота? — вполголоса размышлял мужик, обстукивая стену на кухне. — Умеют же зашиться эти гады!
— А пойду-ка я в ванную гляну! — сообразил сиплый голос, знакомый.
Зайцев вскочил с сырого кафеля и на цыпочках засновал по ванной. Кто-то крался коридорчиком.
«Все, — стукнуло в голове у Зайцева. — Хана!»
Дверь в ванную тронулась. Зайцев дико заверещал и, нагнув голову, ринулся в п