– Мне нужно сделать восемьсот миллионов звонков, – сказал он наконец. – Давайте к делу. Составьте для меня список всех человеческих существ в этом мире, которым известно то, что вы только что сообщили мне. И я не хочу, чтобы его катали туда-сюда по больнице на глазах у всех. Он должен оставаться в этой палате, пока мы не сделаем все нужные приготовления. Окей?
– Окей, я передам это всем...
– Не трудитесь, я сам это сделаю, – сказал Мел.
Все было как старые добрые времена в Тасколе, когда жаркий, дышащий угрозой летний полдень вдруг накрывало пурпурной тьмой, воздух разрывал вой сирен системы предупреждения торнадо и по улицам начинали курсировать полицейские машины, призывая всех спрятаться в укрытие. Папа всегда был тут как тут – загонял детей и собак в убежище, проверял, чтобы мангалы, шезлонги и крышки мусорных баков были убраны, и рассказывая смешные истории, пока кровля убежища над их головой сотрясалась от ударов градин размером с бейсбольный мяч. То, что происходило сейчас, было гораздо хуже. А папа спал.
Мамы больше не было рядом. Оставался еще Джеймс, но он был всего лишь братом. Он был ничуть не сильнее ее, а может быть, и слабее. Мэри Кэтрин оказалась во главе семьи Коззано.
Сайпс и Мэри Кэтрин сидели в темноте перед двумя огромными мониторами мощной компьютерной системой «Каликс» – одним цветным и одним черно-белым. Система предназначалась для просмотра медицинских изображений различных типов – рентгеновских, томографических и всех прочих. Госпиталь обзавелся ей несколько лет назад. Больница, в которой работала Мэри Кэтрин, вряд ли могла рассчитывать получить подобное оборудование еще лет десять. Мэри Кэтрин уже пользовалась такими раньше, и как только доктор Сайпс предоставил ей права доступа, приступила к работе.
Через некоторое время Мел каким-то образом нашел ее и молча уселся рядом. Что-то в этой темной комнате делало людей неразговорчивыми.
Мэри Кэтрин с помощью трекбола вывела на монитор большое цветное окно.
– Они засунули его голову в магнит и порезали мозг на ломтики, – объяснила она.
– Не понял? – сказал Мел. Непривычно было видеть его в растерянности.
– Сделали серию томографических сканов. Потом компьютер собрал из них трехмерную модель папиной дыни, с помощью которой гораздо проще разобраться, что в ней пошло не так.
В окне материализовался мозг – трехмерное его изображение в оттенках серого.
– Так, значит, выражаются доктора? – спросил пораженный Мел.
– Да, – сказала Мэри Кэтрин, – то есть, когда рядом нет юристов. Я изменю палитру; мы сможем выделить пораженные части, – сказала она, раскрывая еще одно меню.
Мозг внезапно налился цветом. Большая его часть окрасилась оттенками красного и розового, уходящего в белый, но несколько небольших участков посинели.
– В присутствии юристов и членов семьи, – сказала Мэри Кэтрин, – мы говорим, что синие участки повреждены ударом и вряд ли когда-нибудь смогут функционировать нормально.
– А среди коллег-врачей?
– Мы говорим, что эти участки поджарились. Крякнули. Капут. Отъехали навсегда.
– Понимаю, – сказал Мел.
– Отправились на прогулку по реке памяти, – сказала Мэри Кэтрин. – Обрати внимание вот на это.
Она поиграла с меню и открыла еще одно окно, заполнившее черно-белый экран почти целиком. Это был рентген грудной клетки.
– Видишь? – сказала она, постучав пальцем по деформированному ребру.
– Матч «Медведи» - «Упаковщики»{16}, 1972 год, – сказал Мел. – Помню, как его унесли с поля. На той сраной игре я потерял тысячу баксов.
Мэри Кэтрин усмехнулась.
– И поделом тебе, – сказала она.
Она закрыла окно с рентгеном. Затем она с помощью трекбола развернула изображение мозга так, чтобы показать выделенные участки мозга.
– Вот эта область вызывает паралич, а вот этот маленький участок – афазию. В прежние времена нам пришлось бы говорить с пациентом и наблюдать за его движениями, чтобы это понять.
– По твоему тону я заключаю, что все это не более чем поверхностная ерунда, – сказал Мел.
Мэри Кэтрин молча повернулась к нему и слегка улыбнулась.
– Я тоже люблю видеоигры, – сказал Мел, – но давай для разнообразия поговорим серьезно.
– Папа – амбидекстр, и это хорошо, – сказала Мэри Кэтрин.
– То есть?
– Некоторые вещи он делает правой рукой, а некоторые – левой. У него нет явно выраженного доминирования одного из полушарий. Такие люди лучше восстанавливаются после удара.
Брови Мела поползли вверх.
– Это хорошие новости.
– Перспективы восстановления после такого удара крайне трудно предсказать. Некоторым вообще так и не удается оправиться. Некоторые поправляются почти полностью. В течение следующих двух недель мы сможем понять, по какому пути он пойдет.
– Пара недель, – сказал Мел. Он определенно с большим облегчением воспринял информацию о конкретных временных рамках. – Они у нас будут.
– Знаете что? – спросил Мел членов семьи Коззано на следующее утро. Было шесть часов. Никто из них, за исключением губернатора, находящегося под влиянием различных препаратов, толком не спал. Джеймс Коззано прибыл вскоре после полуночи, приехав на своей «Миате» из Саут-Бенд, Индиана, где учился на факультете политологии. Они с Мэри Кэтрин всю ночь просидели в служебной квартире губернатора – жилье вполне комфортное, но все-таки не дом. Мэри Кэтрин попыталась лечь и уснуть, но не смогла. Она оделась, села в кресло, чтобы поговорить с Джеймсом, и отрубилась на четыре часа. Джеймс смотрел телевизор. Мел провел это время где-то в другом месте, названивая по телефону и не давая людям спать.
Теперь они собрались вместе в той же палате. Глаза губернатора были открыты, но он молчал. Когда он пытался что-то сказать, звучали неправильные слова и он приходил в ярость.
– Что? – отозвалась наконец Мэри Кэтрин.
Мел посмотрел Уильяму Э. Коззано прямо в глаза.
– Ты баллотируешься в президенты.
Коззано закатил глаза.
– Кратавая ты клюшка, – сказал он.
Мэри Кэтрин посмотрела на Мела вопросительно, ожидая разъяснения.
Джеймс вспыхнул.
– Вы свихнулись? Разве сейчас время начинать кампанию? Почему я ничего об этом не слышал?
Отец скосил на него глаза.
– Не хлюпай, – сказал он. – Это фадд на миллион. Черт!
– Я провел всю ночь, сколачивая избирательный комитет, – сказал Мел.
– Врешь, – сказал Коззано.
– Окей, – согласился Мел. – Я сколотил его давным-давно, просто на тот случай, если ты передумаешь и решишь выдвигаться. Ночью я только перебудил и разозлил его членов.
– И в чем заключается скам? – спросила Мэри Кэтрин.
Мел поцыкал зубом и снисходительно посмотрел на нее.
– «Скам», знаешь ли – это всего лишь «схема» на идиш – слово «план» звучит гораздо благороднее. Так что давайте оставим этот пренебрежительный тон. Давайте говорить «план».
– Мел, – сказала Мэри Кэтрин, – в чем заключается скам?
Коззано и Мел обменялись понимающими взглядами и захихикали.
– Если мы через пару часов включим телевизор, – сказал Мел, – то увидим пресс-секретаря губернатора, зачитывающего обращение, которое я наколотил на своем ноуте в приемном покое и отправил ему по факсу час назад. Если в двух словах, он скажет следующее: в свете чрезвычайно серьезных и, по мнению губернатора, крайне безответственных заявлений президента, сделанных вчера вечером, губернатор решил обдумать возможность выдвижения своей кандидатуры на выборах президента – очевидно, что страна пошла вразнос и нуждается в новом руководстве. Поэтому он отменяет все мероприятия, назначенные на ближайшие две недели и собирается уединиться в Тасколе со своими советниками, чтобы выработать план кампании.
– И вся журналистская братия отправится в Тасколу, – сказал Джеймс.
– Полагаю, да, – сказал Мел.
– Но папы не будет в Тасколе.
Мел пожал плечами, как будто речь шла о пустяковой проблеме.
– Сайпс говорит, что он транспортабелен. Мы воспользуемся вертолетом. Совершенно конфиденциально и ужасно по-президентски.
Коззано хихикнул.
– Хорошая игра в защите, – сказал он. – Пойдем в шаровую.
– И в чем смысл? – спросил Джеймс – или скорее, выкрикнул. Он внезапно пришел в ярость. – У папы удар. Вы что, не понимаете? Он болен. Как долго, по-вашему, мы сможем это скрывать?
– Пару недель, – сказал Мел.
– А зачем? – спросил Джеймс. – В чем смысл всех этих игр? Просто ради спортивного интереса?
– В моем возрасте главный интерес вызывает перистальтика кишечника, а не спорт, – сказал Мел. – Я иду на это потому, что мы не знаем пока, в какой степень поражен мозг. Мы не знаем, насколько Вилли сможет оправиться за следующие две недели.
– Но рано или поздно…
– Рано или поздно нам придется сообщить, что он перенес удар, – сказал Мел, – и тогда о президентских амбициях можно будет забыть. Но гораздо лучше перенести небольшой запланированный удар дома, пытаясь возглавить страну, чем обширный и неожиданный на работе, ты так не считаешь?
– Я не знаю, – сказал Джеймс, пожимая плечами. – А лучше?
Мел повернул голову и посмотрел ему прямо в глаза. На лице его читалось удивление. Впрочем, ему удалось взять себя в руки, прежде чем удивление трансформировалось в разочарование или сожаление.
Все считали, что в один прекрасный день Джеймс превратиться из многообещающего юноши в мудрого мужа, но пока что этого не произошло. Подобно многим сыновьях могущественных отцов, он застрял в личиночной стадии. Не будь его отец губернатором, Джеймс, вероятно, превратился бы в одного из тех местечковых крючкотворов, которых Мел находил чрезвычайно утомительными.
Но он был сыном губернатора. Мелу оставалось только смириться с этим фактом. Он так и не произнес вслух того, что вертелось у него на языке: Джеймс, не будь дураком.
– Джеймс, – сказал Мэри Кэтрин еле слышно. – Не будь дураком.