Снова нервный смех в толпе. Но немного дальше, по ее краям, раздавались одобрительные возгласы – там успели собраться привлеченные шумом случайные покупатели.
– Я заметила, что вы приехали в аляповатом лимузине. Большинство из тех, кто на нем ездит – это либо продавцы подержанных машин, либо силиконовые королевы красоты. К кому из них вы себя относите? – спросила она.
– Я возмущен намеком на то, что в торговле подержанными автомобилями есть что-то неподобающее.
– Эрвин Дадли Стренг, или как там вас – это не совсем ответ на мой вопрос.
– Меня зовут Эрл Стронг. И этот бизнес ничуть не бесчестнее любого другого.
– Ооо, Эрвин Дадли Стренг решил прочитать мне лекцию о честности, – сказала Элеанор. – Я знаю, вы уверены, что все черные – бесчестны. Ну что ж, я совершила одну-единственную бесчестную вещь в жизни – убедила себя, что для меня найдется место в белом обществе.
– Ну вот! – сказала Стронг, снова обращаясь к толпе. – Пораженчество, разрушающее нашу экономику! Охваченные им представители меньшинств начинают считать, что могут преуспеть только в условиях позитивной дискриминации! Это классический пример проблемы целеполагания, которая не позволяет черным людям добиваться успеха даже в отсутствии каких-либо реальных препятствий.
– У меня нет машины, – сказала Элеанор. – Это реальное препятствие. У меня нет работы. Мой муж мертв. Сколько еще препятствий мне нужно?
– Нисколько, – сказал Стронг. – Этих достаточно. А теперь почему бы вам не заткнуться?
– Я не заткнусь, потому что прямо сейчас выставляю вас дураком на всех телевизорах, а у вас не хватает ни мозгов, ни яиц, чтобы меня остановить.
Покупатели издали оглушительный ликующий вопль.
Стронг рассмеялся.
– Леди, я представляю политическое течение, гораздо более могущественное, чем вы можете представить. И вы неспособны выставить меня дураком ни по телевизору, ни в этом молле. Вы меня всего лишь раздражаете.
– Я знаю, что вы так думаете. С тех пор, как вы налепили себе на лицо этот блин, вы вообразили себя второй инкарнацией Рональда Рейгана. Вы думаете, что сделаны из тефлона. Ну так вот, чтобы стать Рональдом Рейганом, недостаточно синтетической улыбки и простенького умишки. Надо еще быть симпатичным. А вы сейчас не более симпатичны, чем когда явились к моей двери в 16:54 и принялись прокладывать кабели, как обученная обезьяна.
– А, так вот что это такое, – сказал он. – Это какая-то вендетта.
Стронг посмотрел на толпу, опять поворачиваясь к свету.
– Эта женщина так раздражена, потому что статические помехи мешают ей смотреть мыльные оперы посреди дня.
– Нет, – сказала Элеанор, поворачиваясь к толпе лицом. – Я раздражена, потому что моему сыну только что прострелили спину за использование таксофона. А Эрл Стронг, этот малолетний преступник с прической за пятьдесят баксов, стоит здесь весь такой красивый и говорит, что это произошло потому, что у меня нет ценностей. Ну так вот, я, может быть, и сплю в машине и питаюсь излишками государственных сырных запасов, но я по крайней мере не опускаюсь до того, чтобы стать политиком, который кормит голодных детей сладкой ложью.
– Я полная противоположность описанного вами сорта политиков, – сказал Эрл Стронг. – Я за народ. Я популист.
– Популист? Для вас популист – это популярная личность, вроде королевы бала. Для меня же популист – это тот, кто служит населению. И единственное, что вы когда-либо для населения делали – это являлись с опозданием, сверлили дырки в стенах и вручали длиннющий счет. И я предсказываю, что именно этим вы и собираетесь заняться в Сенате.
Собравшиеся вокруг покупательницы, которые уже превосходили сторонников Стронга числом, подняли пронзительный радостный визг. Они шуршали своими сумками, размахивали кулаками и громко топали стильными туфлями.
20
На верхних этажах старого представительства «Кадиллак» было полно пустых кабинетов. Когда проект СОР набрал ход, Аарон потребовал выделить место для калифорнийского филиала компании «Грин Байофизикл Ассошиэйтс». Огл пожал плечами и предложил подняться наверх и застолбить участок. Аарон выбрал кабинет на третьем этаже. Насколько он мог судить, во всем здании он был один, если не считать самого Огла, что было несколько странно для решающей фазы электорального цикла.
Но он был здесь далеко не первым. Здание несло на себе черты изношенности, характерные для станций подземки, с углублениями, вытертыми в ступеньках и порогах. Каждый раз, проходя сквозь двери, Аарон сквозь подошвы своих теннисных туфель ощущал едва заметную вмятину в полу, отпечатавшуюся в нескольких слоях линолеума серией концентрических овалов, похожих на линии на топографической карте.
Кабинеты были меблированы старыми стальными столами и стульями, неубедительно прикидывавшимися деревянными, а стены практически целиком покрывали, как обои, цветастыми постеры и стикерами для бамперов. Толстенные многожильные телефонные кабели свисали из грубо пробитых в штукатурке дыр. Огл как раз занимался компьютеризацией проекта, покупая большие и мощные рабочие станции «Каликс» у «Пасифик Нетвеа», и пробоины в стенах пришлись как раз кстати. Ящики вносились в офис, кабели извлекались из них и сразу же пропихивались в отверстия. Они выползали из стен других кабинетов и подключались к компьютерам.
Аарон мог опознать едва ли десять процентов кандидатов, прославляемых стикерами и постерами, покрывавшими стены, потолки, двери и даже туалеты. Большая их часть баллотировалась в сенаторы и губернаторы штатов, о которых он ничего не знал. Многие были вообще из других стран. Некоторые постеры были напечатаны кириллицей и другими алфавитами, которых он не то что прочитать, но и опознать был не способен.
Жизнь Аарона в проекте СОР была беспокойной, но комфортной. Он бросил притворяться серьезным бизнесменом, вернулся к амплуа разработчика и был изумлен, насколько счастливее себя почувствовал. Это было его естественное состояние. Он встречался с людьми из «Пасифик Нетвеа» – как здесь, в Окленде, так и в округе Марин, чтобы определить круг проблем, над которыми предстояло работать. Он улетал в Бостон и решал эти проблемы со своими партнерами, затем летел назад и цикл начинался сначала. Свой приличный костюм он бросил в Бостоне в первую же поездку и вернулся в Окленд ночным рейсом с сумкой, набитой футболками и фланелевыми рубашками. Он ночевал на полу своего нового кабинета в Окленде, питался пиццей и был счастлив.
То и дело в пустых коридорах и на лестничных клетках он сталкивался с какими-то людьми, переносящими пачки бумаги или видеокассеты из одного кабинета в другой. Редко кого он встречал хотя бы дважды. Ни с кем он не познакомился достаточно близко, чтобы сказать при встрече «привет». Казалось, на Огла работало множество людей, но никто из них не задерживался в одном месте подолгу. Поэтому Аарон был несколько поражен, когда однажды вечером Огл просунул голову в дверь и сказал:
– Хотите охренеть?
– От чего? – спросил Аарон.
– От первой женщины – президента Соединенных Штатов, – сказал Огл.
– Я не знал, что выборы уже состоялись.
– Помяните мое слово. Готов поставить на нее деньги, – сказал Огл. – Идемте же.
Аарон поднялся и последовал за Оглом вниз по лестнице. В любом случае ему надо было размять ноги.
На первом этаже Огл организовал видеостудию – прямо за «Овальным кабинетом» и другими такими же сценами. Полдюжины небольших, но качественных мониторов были закреплены на стойках и каждый подключен к собственному видеомагнитофону, а все эти видеомагнитофоны были соединены между собой и с рабочей станцией «Каликс» паутиной толстых черных кабелей невообразимой запутанности.
В комнате находились двое мужчин и женщина, которые расположились на разных предметах мебели в позах, свидетельствующих, что они здесь уже давно. Аарон уже встречал их, проходя через здание.
Огл выглядел простофилей. Он был развязен настолько, что большинству собеседников казался попросту чокнутым. Кучу времени он проводил, уставившись в пространство, при этом лицо его украшала недоверчивая, издевательская усмешка. Но помимо этого он был истым южанином и умел мгновенно переключиться в режим изысканной галантности, если того требовало дело. Не успели они с Аароном войти в комнату, как он совершил изящный пируэт, обвел присутствующих рукой и представил их, как подобает.
– Это Аарон Грин из «Грин Байофизикл Системс», ведущий гений СОР, – сказал он. – Аарон, хочу представить вам Тришу Гордон, самую талантливую покупательницу времени на этой планете; именно она покупала на большой кампании Кока-колы в прошлом году.
Аарон не понял ни слова из этой речи. Он улыбнулся Трише Гордон, она протянула руку, он ее потряс. Она носила довольно формальное синее вязанное платье, крупноватые абстрактные украшения, а ее рыжие волосы были собраны в весьма вызывающую прическу. Она была уверенна в себе и вежлива.
– А это Шейн Шрам, клинический психолог из Дьюка по пути в Гарвард. Он занимается нашими ФГ и уж он не задерживается на их поверхности, а сразу уходит в глубину!
Аарон снова ничего не понял. Он пожал руку Шейна Шрама, который не поднялся со стула и ничего не сказал, а только уронил палочки, которыми ел, и выставил руку в направлении Аарона. Он был широкоплеч, преждевременно лыс, помят и умен.
Огл продолжал потешаться над Шейном Шрамом.
– Когда люди из ФГ выходят из его комнаты, они чувствуют себя так, будто побывали на дыбе. Шейн – Савонарола фокусных групп.
– Понимаю. Потрясен, – пробормотал Аарон.
– А это мой старый приятель Мирон Моррис, который как-то сказал, что главным достижением в области политики за последнюю четверть века стали трансфокаторы. Мирон – режиссер, на случай, если вы не догадались. Он делал те документальные фильмы о наводнении для уполномоченного Диксона из Техаса.
Аарон пожал руку Мирона Морриса, широколицего, жизнерадостного, циничного типа чуть за пятьдесят, одетого в разные детали довольно приличного костюма.