Наконец она заметила знакомые приметы, поняла, где находятся, а дальше включились старые рефлексы, которые повели ее на автомате по цепочке поворотов.
Их дом стоял на небольшом возвышении в конце тупика – там, где эта улица в виде леденца на палочке расширялась до круга. Дом запечатывал этот конец, глядя вниз на извилистую улицу и дальше, на прекрасные Скалистые горы, поднимающиеся в ночное небо и подсвеченных огнями Денвера.
Дом сиял в лунном свете. «Белый дом». Они называли его так отчасти из-за того, что он и был белым, а отчасти потому, что после переезда чувствовали себя белыми людьми.
Предполагалось, что название звучит иронически. Начать чувствовать себя белой женщиной было одной из главных целей в жизни Элеанор Ричмонд. Она выросла в центре Вашингтона, округ Колумбия, и иногда по нескольку недель кряду не видела ни одного белого лица. Люди приезжали с разных концов страны и жаловались, что вся система настроена против них: копы, судьи, присяжные – все были белыми. Но в округе Колумбия копы, судьи и присяжные были поголовно черными. Как и учителя, священники и монахини, учившие Элеанор. У нее никогда не возникало чувства, что ее черная кожа как-то отчуждает ее от общества. В каком-то смысле как раз поэтому им с Хармоном оказалось нетрудно приспособиться к району среднего класса с преобладающим белым населением.
Тем не менее переезд в белый дом в пригородном поселке в Колорадо заставил ее почувствовать себя пионером на границе неизведанных просторов. Частенько она испытывала желание прыгнуть в «Вольво» и уехать назад в Вашингтон. Шутки помогали избавиться от него и поэтому дом стал Белым. И когда ее родственники из округа Колумбия приезжали погостить и отжать немного денег, она хохотала и острила насчет Белого Дома от самого аэропорта, так что когда они добирались до дома и видели, насколько он бел, все успевали свыкнуться с этой мыслью и никто не записывал ее в предательницы.
Когда она въехала в тупик, Белый Дом возник прямо впереди, на низком холме, и свет в нем горел. Это был единственный дом со включенным светом на милю вокруг. Кто-то, должно быть, взломал дверь и перевел все переключатели на электрическом щитке в рабочее положение.
Кто-то по имени Хармон.
Элеанор остановила маленькую машинку Дорин в палочке от леденца, и пару минут сидела, глядя через ветровое стекло на Белый Дом, полный света и радости.
«Вольво» нигде не было видно. Однако в гараже тоже горел свет. Восстановив электроснабжение, он, должно быть, смог открыть ворота гаража и завести в него «Вольво», как в старые дни.
Элеанор пыталась сообразить, что делать дальше, поскольку муж ее самым определенным образом свихнулся. Или это, или упился до такого состояния, что с тем же успехом его можно было считать сумасшедшим.
Она устала от сумасшедших родственников. У матери был альцгеймер. Они перевезли ее в гораздо более дешевый дом престарелых и очень скоро, вероятно, будут вынуждены забрать ее в свой трейлер. В общем и целом она была безумна. Дети находились в подростковом возрасте, то были есть сумасшедшими по определению. А теперь и у мужа поехала крыша.
Элеанор Ричмонд была единственным членом семьи, который еще не свихнулся.
Не то чтобы ей не хотелось.
В конце концов она решила, что сумасшедший ее муж или нет, но не будет ничего хорошего, если он окажется в тюрьме. В своем безумном, отравленном алкоголем мире он мог вообразить, что по-прежнему владеет этим домом, но владел им не он. Дом принадлежал «Резолюшн Траст Корпорейшн»; они забрали его за долги. Рано или поздно РТК, вероятно, продаст его спекулянтам, которые обдерут всю более-менее приличную отделку и ковры, а может, просто снесут здесь все бульдозерами и превратят квартал в полигон для мотоциклистов-экстремалов или свалку токсичных отходов. Элеанор знала, что дом был мертвецом, недвижимостью-зомби, и что оставалось ему недолго. Но это не отменяло того факта, что больше они им не владели и Хармон мог угодить в тюрьму за взлом с проникновением.
Может быть, для Хармана это было бы и неплохо. Немного позора могло помочь от депрессии.
С другой стороны все, что случилось с ними до сих пор, ничуть не помогло ей победить депрессию – скорое наоборот. Она не нуждалась в дополнительном позоре.
Лучше поскорее вытащить его оттуда. В очередной раз Элеанор, стойкая женщина и рационально мыслящая материнская фигура, должна была кого-то спасать. Когда-нибудь она позволит себе слегка съехать с катушек, чтобы кто-то другой для разнообразия спас ее. Она, однако, не знала никого, кто мог бы справиться с этой задачей.
Передняя дверь оказалась не заперта. В доме странно пахло. Может быть, он простоял закрытым слишком долго, жарясь на солнце, целыми днями заглядывающим в окна и выпаривающим всевозможные химические компоненты из пола и стен. Она оставила дверь открытой.
– Хармон? – позвала она. Голос отразился от голых стен.
Ответа не было. Должно быть, спит, мертвецки пьяный, в гостиной.
В гостиной его не оказалось. Единственным признаком того, что Хармон вообще здесь побывал, были инструменты, брошенные на пол в углу, рядом с маленьким чуланом, где они когда-то хранили слайд-проектор, монопольку и паззлы.
Дверь в чулан была открыта, инструменты разбросаны на полу перед ней. Молоток и гвоздодер. Элеанор узнала бы инструменты Хармона даже без надписи «РИЧМОНД», старательно выведенной ее лаком для ногтей на рукоятях.
Тонкая полоса опанельки, прикрывающая косяк, была оторвана и валялась на полу, маленькие гвоздики торчали вверх. Обнажилась оштукатуренная стена, и Элеанор разглядела на ней выбоины там, где Хармон вставлял гвоздодер.
Входной проем окантовывала еще одна панель – косяк с маленькой латунной вставкой под дверной замок. Хармон пытался отодрать этот косяк.
Элеанор присела перед косяком на корточки. Неравномерная лесенка пометок, сделанных карандашом и ручкой, взбиралась вверх по дереву. Каждая пометка сопровождалась именем и датой: Хармон мл. – 7 лет, Клерис – 4 года. И так далее. Они доходили почти до высоты роста самой Элеанор; последняя была помечена как «Хармон мл. – 12 лет».
Хармон пытался отодрать косяк, чтобы увезти с собой. Но доска была дешевой и тонкой, и просто сломалась посередине – половина осталась в проеме, половина отошла, белое некрашеное дерево светилось в месте разлома.
Она хотела бы знать, как долго Хармон сидел на их софе в трейлере в Коммерс Сити с пивной банкой в руке, медитируя на этот косяк и планируя за ним вернуться. Глодало ли его это желание с тех самых пор, как они съехали?
День рождения Клерис будет на следующей неделе. Может быть, он собирался преподнести ей косяк в подарок. Он обладал огромным сентиментальным весом и ничего не стоил.
– Хармон? – опять позвала она и опять услышала в ответ только эхо. Она заглянула в спальни, но никого не нашла.
Наконец она уловила звуки музыки, доносящиеся из гаража. Тихие, еле слышные, они раздавались из стереосистемы «Вольво». Сквозь дверь их почти невозможно было разобрать. Она пошла в гараж.
Хармон сидел на водительском сиденье, спинка которого была откинута назад до упора. Открыв дверь, она сразу узнала музыку: симфония Малера «Воскресение». Любимое произведение Хармона. Многие годы назад, в первую их поездку в Колорадо, они остановились на вершине пика Пайк и слушали эту кассету на полной громкости.
Она бесшумно подошла к «Вольво» и заглянула в салон. Хармон лежал на сиденье, подсунув под голову свернутую куртку. Он не двигался.
Ключи торчали в зажигании в положении «ВКЛ». Бак был пуст. Мотор не работал. Громкость была выкручена на полную. Кассета крутилась уже несколько часов, может быть – дней, автоматически переворачиваясь туда-сюда, играя симфонию снова и снова и сажая аккумулятор, пока из динамиков не начал доноситься какой-то еле слышный шепот.
Хармон был мертв. Он был мертв уже довольно давно.
Прежде чем сделать что-то еще, она выудила из-за противосолнечного козырька «Вольво» ключ от гаража. Ворота со скрипом раскрылись, впустив волну свежего чистого воздуха и мерцание пригородных холмов.
Это был очень разумный поступок. Элеанор Ричмонд поступила именно так, потому что не была сумасшедшей и не могла позволить себе сойти надышаться ядовитым газом, которым ее муж себя убил. Ее дети и ее мать нуждались в ней и путь Хармона был для нее закрыт.
Она не хотела ни смотреть на Хармона, ни касаться его, поэтому она вышла наружу и некоторое время сидела на ступенях Белого Дома, не мешая слезам струиться по лицу, затуманивая огни Денвера. Рядом не оказалось плеча, в которое можно было уткнуться лбом, и поэтому она пересела на край лестницы и прислонилась к белому виниловому сайдингу дома, который слегка поддался под ее весом.
Через некоторое время она вошла через открытую дверь в дом и вернулась в гостиную. Она подобрала гвоздодер мужа с того места, где он ее бросил. Пол был весь в поклевках – должно быть, он лупил по нему в ярости, когда косяк треснул. После этого, видимо, он отправился прямиком в «Вольво».
Элеанор завела жало гвоздодера под все еще прибитую часть косяка и мягко надавила, чуть-чуть переместила инструмент и снова надавила, потихоньку отдирая косяк от каркаса дома. Обе части хорошо подходили друг к другу и она знала, что с помощью клея «Элмер» она легко все починит. Она попросит парня Дорин прибить планку к стене трейлера и продолжит помечать на ней рост Клерис и Хармона-младшего. Они станут закатывать глаза и говорить, что это глупость, но в глубине души будут радоваться.
Работая, она каждые несколько секунд испытывала потрясение от мысли, что ее муж мертв.
Она вынесла косяк наружу и засунул в машину Дорин через открытое окно. Он немного торчал, но доехать было можно. Живя в Коммерс Сити и наблюдая за мексиканцами, она узнала, что можно возить что угодно, если не переживать по поводу того, что оно торчит. Она сдала задом, развернулась на большом круге и оставила Белый Дом позади; она ехала по своему бывшему кварталу, высматривая еще один освещенный дом, в котором мог найтись работающий телефон.