Его последние письма были адресованы нескольким людям: подчиненным, некоторым коллегам-сенаторам, старым друзьям, старым врагам и президенту. Содержимое этих писем в основном осталось тайной – отчасти потому, что они были личными, а отчасти из-за того, что многие из них были непечатными. Президент прочитал адресованное ему письмо – две строчки, накарябанные на клочке сенатского бланка – швырнул его в огонь и потребовал двойной скотч из бара Белого дома.
Записка Элеанор гласила: «Вы знаете, что делать. Калеб. P.S. Будьте начеку».
Тело его доставили самолетом в ротонду Капитолия, где оно находилось в течение двадцати четырех часов, а затем назад в Колорадо; здесь его кремировали, а прах развеяли над ранчо. В соответствие с оставленными Маршаллом указаниями Элеанор управляла его офисом следующие две недели, пока губернатор Колорадо решал, кого назначить на опустевшее место.
В конце концов он назначил самого себя. Опросы показывали, что колорадцы восприняли это решение без энтузиазма, увидев в нем проявление беспримесного оппортунизма. Но его первым официальным актом было увольнение Элеанор Ричмонд – решение, которое вознесло его рейтинг до небес.
– Надеюсь, вы найдете хорошую работу, – сказала Мэри Кэтрин. – Вы ее заслуживаете.
– Спасибо, – ответила Элеанор. – Я уже получила несколько предложений. Не беспокойтесь обо мне.
– Знаете, как человек, воспитанный в католической вере, я без одобрения отношусь к самоубийству, – сказала Мэри Кэтрин, – но думаю, сенатор поступил невероятно благородно. Трудно представить, что в Вашингтоне еще есть такие несгибаемые люди.
Элеанор улыбнулась.
– Калеб думал так же. О чем и написал в нескольких своих записках.
Мэри Кэтрин откинула голову и расхохоталась.
– Вы шутите? Он насмехался над людьми...
– ... за то, что у них кишка тоска совершить самоубийство, – сказала Элеанор, – которое для многих в округе Колумбия является единственным достойным шагом.
– Вы здесь как наблюдатель, – спросила Мэри Кэтрин, – или как участник?
– Все это мероприятие настолько помпезное, что я не уверена, есть ли между ними разница, – сказала Элеанор.
– Понимаю вас, – сказала Мэри Кэтрин.
– Но, отвечая на ваш вопрос – да, меня пригласили участвовать в дебатах.
– В дебатах?
– Да. Вечером в четверг. Между «Симпсонами» и «Законом Лос-Анджелеса». На которых собираются стравить потенциальных вицы-президентов.
– Он рассматривает вас, как потенциального вице-президента? – спросила Мэри Кэтрин.
И тут же устыдилась собственного изумления. Элеанор смотрела на нее понимающим взглядом.
– Я хотела сказать... не поймите меня неправильно, вы отлично справились бы, – сказала Мэри Кэтрин. – Замечательно бы справились. Просто я ничего об этом не слышала.
– Милая, вспомните, как это работает, – сказала Элеанор. – Ни ваш отец, ни любой другой кандидат в обозримом будущем не выберет в качестве вице-президента черную женщину – а если вдруг кто-нибудь решится, то уж точно не меня. Но мое участие в финале принесет ему сколько-то дополнительных очков. И вот поэтому-то меня и пригласили.
– Ну, я определенно буду ждать этих дебатов.
– А вы? Какова ваша роль во всем этом? – спросила Элеанор, взмахом руки очерчивая дымящуюся панораму барбекю.
Мэри Кэтрин уставилась вдаль, обдумывая ответ. Теперь она понимала, зачем поднялась на борт судна: чтобы отойти в сторонку и посмотреть оттуда на свою жизнь. Тот же самый импульс, возможно, руководил большинством пассажиров. Беседа с Элеанор оказалась именно тем, что ей требовалось.
Элеанор с первого взгляда вызывала доверие и ее подмывало сказать правду: с ее отцом что-то не так. Что последние два месяца она наблюдала за каждым его шагом, слушала каждое его слово, использовала весь свой врачебный опыт, чтобы разгадать загадку – что же творится в его мозгу. Что она тратила два часа каждый день на приватные терапевтические сеансы, пытаясь вернуть его назад. И что чем глубже она в это погружалась, тем сильнее чувствовала одиночество и страх.
Но ничего подобного она, конечно, сказать не могла. Она должна изображать пустышку.
– Да черт его знает, – сказала она.
Элеанор прикрыла рот ладонью – жест, выглядящий неуместно и мило в исполнении жесткой женщины средних лет – и рассмеялась.
Мэри Кэтрин продолжала:
– Моя роль сводиться к тому, чтобы быть красивой, но не слишком, умной, не не очень, спортивной, но в меру. Думаю, на самом деле им нужна очаровательная студенточка. Ну вы понимаете – в джинсах и свитере, прямо из кампуса. А вместо этого им достался невролог. И я не могу бесконечно целовать ВИЧ-положительных младенцев, публике это довольно быстро приедается. Так что сейчас моя жизнь вроде как на паузе – пока все не устаканится.
– Ну что ж, у всех у нас случаются в жизни переломные периоды, – сказала Элеанор, – вроде президентской кампании. Иногда они оказываются благотворными.
– В каком смысле?
– В том смысле, что они переворачивают жизнь вверх дном. Все приходит в движение, появляется возможность выбрать новый курс, разрешить старые проблемы. Это так, уж поверьте мне.
Мэри Кэтрин улыбнулась.
– Я вам верю, – сказала она.
С самого начала Общенационального межгородского собрания Уильяма Э. Коззано высокотехнологичные часы на запястье Флойда Уэйна Вишняка принялись оживать по нескольку раз на дню, показывая ему в реальном времени события, происходящие всего в паре сотен миль к северу. Вишняк только приветствовал эту лихорадочную активность – бесплатное развлечение отвлекало его от нынешнего дурацкого занятия.
Он уже довольно долго жил на скудное пособие по безработице и давно потерял надежду найти место. Однако теперь Флойд Уэйн Вишняк со своими часами заделался, если подумать, личным советником губернатора Коззано. Это была серьезная ответственность. Он не собирался отсиживаться в трейлере, попивая пиво, как шут какой-нибудь гороховый. Он решил заняться самообразованием. Он решил внимательно следить за президентской кампанией и побольше узнать о кандидатах и насущных проблемах страны.
Через неделю или две после первого контакта с часами СОР, в июне, Вишняк оказался в центре Девенпорта по мелкому дельцу и набрел на скопление газетных автоматов. Помимо «Куад Ситиз» и «Де-Мойн Регистр» здесь были «Чикаго Трибьюн», «ЮСЭЙ Тудей», «Нью-Йорк Таймс» и «Уолл-Стрит Джорнел». Вышло так, что в карманах у него оказалось полно четвертаков, и он купил по одному экземпляру каждой, просадив два с половиной доллара. Он привез газеты в свой трейлер и все прочитал. Он обнаружил в них много интересного.
С тех пор это превратилось в привычку. Два с половиной бакса в день, шесть дней в неделю – получалось пятнадцать баксов, плюс еще пять в воскресенье – выходила двадцатка в неделю. Восемьдесят долларов в месяц. Для бюджета Флойда Уэйна Вишняка это был сильный удар. Он урезал потребление пива и по мере того, как лето катилось к закату, а на стеблях кукурузы начали появляться метелки, нанялся ее холостить.
В Айове это была общепринятая практика; она заключалась в массовой кастрации растений кукурузы путем насильственного удаления метелок. Производилась она вручную: кастраторы ходили вдоль рядов туда-сюда под горячим солнцем августа.
Флойд Уэйн Вишняк приезжал на поля спозаранку, чтобы захватить пару прохладных часов до того, как воздух по-настоящему раскалится, возвращался в Девенпорт, чтобы скормить стопку четвертаков газетным автоматам, и остаток дня читал газеты и пил «Маунтин Дью», а вечером, по холодку, возвращался и продолжал работать. В первую пару недель вечерние смены были довольно скучны, но после начала Общенационального коззановского собрания события уплотнились, так что за ночь выходило два-три часа прямого эфира.
Межгородское собрание, когда о нем только объявили, казалось мероприятием довольно фальшивым, но в итоге вышло очень впечатляющим. Понаехали всякие важные персоны. Каждый вечер случалось по паре «внезапных выходов», как они это называли – кинозвезды, отставные герои футбола, капитаны индустрии и даже некоторые политики-ренегаты начали стекаться на Собрание, чтобы выразить Коззано поддержку.
К третьему-четвертому вечеру устаканился определенный шаблон передач. В семь вечера часы СОР оживали – высвечивался знакомый логотип, играла музыка. Пятнадцать минут или около того они показывали отредактированную сводку сообщений о событиях дня в «Маккормик Плейс» – огромном конференц-центре Чикаго, в котором проходило Общенациональное Межгородское Собрание. Засим следовали еще пятнадцать минут аналитики от команды экспертов, часть которых была за Коззано, а часть – против. Затем полчаса записей – например, речи Коззано, произнесенные ранее в этот день. Затем начиналась передача из гостиной какого-нибудь отеля, в которой Коззано встречался с очередной группой американцев, чтобы пособачиться о проблемах: безработице, недостатках системы здравоохранения, говенных средних школах и так далее. Коззано обычно сидел и слушал, как другие проветривают легкие, иногда делал пометки, задавал вопрос-другой, а потом произносил краткую проповедь, чтобы успокоить их и заверить в том, что он беспокоиться об их нуждах и обязательно что-нибудь сделает, попав в Белый дом.
Часы СОР излучали эти и тому подобные картинки, пока он в полном одиночестве перемещался по огромному кукурузному полю – единственный движущийся объект на несколько миль вокруг. Его руки поднимались и опускались в заведенном ритме, пока он брел вдоль рядов длиной в милю, обрывая метелки, а когда на экране возникало что-нибудь особенно интересное – внезапный выход звезды, например – замирал на минутку без движения, глядя на запястье. В начале этих вечерних смен картинка на маленьком экранчике была тусклой и бледноватой, но по мере того, как он двигался через поле, а солнце опускалось к плоскому горизонту, свет часов становился ярче, цвета богаче; когда же на небе показывались луна и звезды, а Вишняку приходилось наощупь искать путь во тьме, изображения с Общенационального Собрания уже играли самыми насыщенными цветами, как будто часы были браслетом из рубинов, изумрудов и сапфиров.