Глава 10: Пациент Зеро
Красный свет аварийных ламп пульсировал с рваным, безумным ритмом. Он заливал коридоры, превращая сталь и бетон в декорации преисподней.
Но Хавьер почти не замечал его.
Какофония из десятков «акустических якорей» слилась в единый, невыносимый вой. Ещё полчаса назад этот звук буравил мозг, теперь стал просто фоном. Шумом, который нужно было преодолеть. Как огонь. Как пули. Как стены.
Он двигался сквозь хаос, как хищник сквозь горящий лес. Каждый шаг выверен, каждое движение — экономно. Он не бежал. Он шёл быстрым, неумолимым шагом, словно сама гравитация тянула его к одной-единственной точке в этом аду.
Осколок бетона рассадил кожу на предплечье, оставляя липкую дорожку крови. Ключица, по которой приложилась Ева, отзывалась острой болью при каждом вдохе. Но всё это было далеко. Неважно.
Единственной реальностью был узкий луч его фонаря, выхватывающий из темноты и мерцающего красного света путь вперёд.
Его инстинкты, отточенные годами на бойнях, о которых не пишут в отчётах, вели его. Он уже не думал, где главный вход или серверная. Он чувствовал, где находится сердце этого проклятого места. Нервный центр. Гнездо паука.
Лаборатория Кросса.
Проход был завален обломками потолочной плиты. Хавьер, не сбавляя шага, вскарабкался на завал, осыпая вниз куски бетона. Воздух был густым от пыли и запаха горелой проводки — едкий, химический запах, который першил в горле.
Он спрыгнул с другой стороны, приземлившись на одно колено. Впереди виднелась гермодверь из матовой стали, слегка приоткрытая. Из щели пробивался стерильный белый свет, чужеродный в этом кроваво-красном мире.
Он толкнул дверь плечом. Она поддалась с тихим шипением.
Лаборатория.
Она была полной противоположностью хаосу снаружи. Огромное, круглое помещение, залитое ровным, бестеневым светом. Стены из цельных листов белого полимера, гладкого и холодного на вид. По периметру тянулись стойки с оборудованием, экраны которых сейчас показывали мечущиеся, бессмысленные строки кода.
В центре комнаты стояло кресло. Кожаные ремни, стальные дуги, десятки проводов, сходившихся к металлическому обручу над подголовником. Конструкция напоминала одновременно стоматологическое оборудование, пыточный станок и творение безумного скульптора.
У одной из консолей, спиной к двери, стоял невысокий, аккуратный человек в идеально белом халате. Он не стирал данные. Он лихорадочно архивировал их, бормоча под нос формулы и что-то о чистоте сигнала.
Доктор Кросс.
Хавьер пересёк комнату в три бесшумных шага. Его пальцы впились в плечо доктора, как тиски. Кросс вскрикнул, но не от боли, а от досады, что его прервали. Он обернулся. В его глазах не было паники. В них горел лихорадочный, одержимый огонь учёного, чей величайший эксперимент вот-вот прервут.
— Ещё один дикарь! — прошипел он, увидев Хавьера. — Вы не понимаете! Вы хотите разрушить произведение искусства! Где она?
— Где Люсия?! — голос Хавьера был низким, сдавленным рычанием. Он вжал Кросса в консоль. Стекло под его спиной жалобно треснуло.
В этот момент в проёме двери, из красного сумрака коридора, появилась ещё одна фигура. Она двигалась абсолютно бесшумно. Ева.
Её одежда была порвана и покрыта сажей. На щеке чернел глубокий порез. Но её глаза… они горели потусторонним, нечеловеческим огнём. Она не смотрела на Хавьера. Она смотрела на Кросса.
И доктор увидел её.
Его одержимость сменилась первобытным ужасом. Он забыл про Хавьера, про свои архивы. Его рот открылся в беззвучном крике. Ужас исказил его черты, обнажив под маской учёного нечто древнее, животное.
— Нет… — выдохнул он, и голос его сорвался. Он указал на Еву дрожащим пальцем. — Ты… Ты мертва. Левиафан… Там был взрыв… Все погибли.
— Я спрашиваю про сестру, ублюдок! — рявкнул Хавьер, тряхнув его так, что голова Кросса мотнулась из стороны в сторону. Но доктор его больше не слышал.
Ева сделала шаг вперёд, в стерильный белый свет. Её ботинки не издали ни звука.
— Ты оставил меня в воде, доктор, — её голос был спокоен до неестественности. В нём не было ни ярости, ни ненависти. Только ледяная констатация факта. — Но я научилась дышать.
Кросс отшатнулся от неё, упираясь в грудь Хавьера, словно наёмник с ножом у горла был меньшим из зол.
— Эхо… — прошептал он, и в этом слове было больше ужаса, чем в любом крике. — Ты — Эхо! Пациент Зеро! Но… прототип был неудачным. Нестабильным. Ты не должна была выжить! Ты… ты хочешь их всех убить! Уничтожить мою работу!
Хавьер замер. Слово ударило его, как физический удар. Эхо. То самое слово из файлов, которые расшифровал Воронов. Первый неудачный эксперимент.
Он медленно повернул голову и посмотрел на Еву. На женщину, с которой он прошёл через Гамбург и Джакарту. На женщину, которая спасла его и которая привела его в ловушку. Которая знала всё с самого начала.
— Эхо? — переспросил он, и в его голосе прозвучало нечто новое. Не просто ярость. А холодное, страшное понимание того, в какую бездну он заглянул.
Инстинкт, отточенный до остроты бритвы, кричал ему одно: сломать Кроссу шею. Прямо сейчас. Но другое чувство, более глубокое и отчаянное, удержало его. Этот дрожащий от ужаса человек в белом халате был единственным, кто мог дать ответы.
Он не мог убить его. Пока.
За одной из стен лаборатории, сделанной из толстого, армированного стекла, находилась палата наблюдения. И там, на холодном белом полу, сидела Люсия.
Хавьер увидел её, и мир сузился до этой стеклянной клетки. Она сидела, обняв колени, и смотрела в пустоту. Её длинные тёмные волосы были спутаны. Лицо — бледное, без единой эмоции.
Это была она, и не она. Оболочка. Пустой сосуд.
Вся ярость, вся боль, весь ледяной крюк вины, который месяцами сидел у него в животе, рванулся наружу. Он отшвырнул Кросса в сторону. Тот пролетел метр, ударился о соседнюю стойку с оборудованием и сполз на пол, кашляя.
Хавьер бросился к двери палаты. Заперто. Он ударил по ней плечом, потом ещё раз. Сталь и стекло даже не дрогнули. Он огляделся в поисках панели управления, но Ева уже стояла там, перекрывая ему путь.
— Ты её не заберёшь, — сказала она.
— Отойди. С дороги. — Каждое слово было камнем.
— Куда ты её потащишь? — в её голосе впервые прорезалась эмоция. Странная, искажённая, почти страдальческая. — Обратно в тот мир? В тот самый мир, который сломал её? Чтобы она до конца своих дней слышала этот шум в голове, как слышу его я?
Она сделала шаг к нему. Её глаза, казалось, стали темнее.
— Я не мщу ему, Хавьер. Я лечу их. Всех детей «Шума». Я даю им то, чего он у них отнял. Тишину. Единственное настоящее лекарство.
— Ты называешь это лекарством? — прорычал он. — Ты минируешь это здание! Ты хочешь похоронить её здесь заживо!
— Смерть — это милосердие, — отрезала она. — Поверь мне. Я знаю. Я была первой, на ком он испробовал свой яд. Он думал, что стёр меня. Но он просто запер меня в самой дальней комнате моего собственного разума. И я слышала всё. Каждый день. Каждую минуту. Я слышала, как другая женщина живёт моей жизнью, использует моё тело. Это хуже любой пытки. Я не позволю им страдать так же.
Её слова были чудовищны, но в них звучала такая глубокая, застарелая боль, что на секунду Хавьер заколебался. Он видел перед собой не монстра. Он видел жертву, которая решила стать палачом.
Но потом он снова посмотрел на Люсию. На свою сестру. И сомнения исчезли. Осталась только ярость.
— Ты не имеешь права решать за неё.
Он бросился на Еву.
Бой был коротким, жестоким и неравным. Хавьер дрался как берсерк, вкладывая в каждый удар всю свою мощь. Он хотел не просто обезвредить её, он хотел сломать, разорвать на части. Ева же дралась как хирург. Она не блокировала его удары. Она уклонялась, отводила их, используя его собственную инерцию против него. Её движения были точными, выверенными, направленными в болевые точки.
Она не была сильнее. Она была эффективнее. Она превратила его ярость в его слабость.
В отчаянии, видя непробиваемую стену её защиты, Хавьер ударил кулаком не в неё, а в стену рядом, в панель управления палатой. Раздался резкий электрический скрежет. Свет в стеклянной клетке Люсии на мгновение погас, а затем вспыхнул снова, но уже не белым, а тревожно-жёлтым.
Люсия вздрогнула. Медленно, очень медленно, она подняла голову. Её пустые глаза сфокусировались на чём-то, чего не видел Хавьер. Её губы беззвучно, почти незаметно, сформировали одно слово.
Он не мог его прочесть. Но он видел. Он видел эту крошечную искорку жизни в бездне пустоты. Она не была пустой оболочкой. Она была там. Внутри. Она боролась.
Это осознание ударило по нему сильнее любого удара Евы. Как разряд дефибриллятора в остановившееся сердце. Сила, удесятерённая не яростью, а отчаянной, пронзительной надеждой, хлынула в его мышцы.
Грохот боя и вой сирен слились в единый шум. Но сквозь него пробился новый звук. Тонкий, отчётливый, методичный писк. Он шёл от несущей колонны в центре лаборатории. Ева успела. Она заложила последний заряд.
Это был звук обратного отсчёта.
В двух километрах от санатория, в мобильном командном пункте, царила почти полная тишина. Антон, известный как «Сыч», сидел перед тремя мониторами. На них разворачивался апокалипсис в миниатюре: схемы этажей, мигающие красным, потоки данных, обрывающиеся на полуслове, изображения с камер, которые одна за другой гасли.
Лицо «Сыча» было абсолютно спокойным. Его взгляд был прикован к одной-единственной полосе загрузки на центральном мониторе. Зелёная линия медленно, мучительно ползла вправо. Над ней горели буквы:
АРХИВ «ЭХО». 99%Рядом с клавиатурой лежал его телефон. На экране светилась фотография улыбающейся женщины, державшей на плечах маленькую девочку со смешными хвостиками. «Сыч» не смотрел на неё. Его мир сузился до зелёной полосы. Он был здесь, в этом холодном, гудящем от аппаратуры фургоне. А они были там, в тёплой квартире в Москве, и ждали, когда он вернётся.