Лена Орлова стояла рядом, её взгляд был прикован к экрану. Она была одета в строгий тёмный костюм.
– Нам и не нужен дирижёр, Дмитрий Сергеевич, — ответила она тихо, её голос был таким же точным и холодным, как скальпель. — У нас есть партитура. И она подробнее, чем вы думаете.
Она коснулась экрана, увеличивая один из блоков схемы.
– Смотрите. Триггер. Он основан не на семантике, не на значении слова. Он основан на фонемном диссонансе. Последовательность звуков, которая вступает в конфликт с базовым ритмом речевого центра. Он не убеждает подсознание. Он ломает его на самом примитивном уровне. На уровне звука. Это… это грубо. Но гениально в своей простоте.
Воронов хмыкнул.
– Грубо, но эффективно. Как кувалда. А я всегда предпочитал скальпель. Жаль, очень жаль…
Он отвернулся от мониторов и подошёл к окну. За стеклом медленно падал крупный, тяжёлый снег, укрывая Москву белым саваном. Он чувствовал себя обманутым. Он гнался за ключом к человеческой душе, а получил лишь техническую инструкцию по взлому. Это было всё равно что охотиться за Моной Лизой, а украсть лишь список красок, на которых она была написана. Полезно для ремесленников. Бесполезно для ценителей.
Пока он стоял спиной, Лена сделала быстрое, почти незаметное движение. Её рука скользнула к порту системного блока. В пальцах была зажата крошечная флешка, похожая на ноготь. Щелчок. Она скопировала один-единственный файл. Не всю базу данных «Эхо». Не протоколы активации. Она скопировала папку с названием «Процедуры подавления. Формирование лоскутной памяти».
На долю секунды её лицо утратило непроницаемость. Губы сжались плотнее, во взгляде промелькнуло что-то застарелое, почти отчаянное. Не амбиция. Что-то личное.
Через три секунды флешка исчезла в кармане её пиджака. Когда Воронов обернулся, Лена снова смотрела на экран с непроницаемым видом.
Он вздохнул, глядя на падающий снег. Его начальство в Москве будет довольно. Он привёз им технологию. Оружие. Его карьере ничего не угрожало. Но для себя он проиграл.
Мы не будем создавать поэтов, — подумал он с глубоким, всепоглощающим цинизмом. — Мы будем штамповать говорящие орудия. Какая скука.
Эта война никогда не закончится. Она просто станет уродливее. Он достал из кармана шёлковый платок и начал медленно протирать идеально чистые очки. Ритуал. Единственное, что ещё имело смысл в этом мире без поэзии.
Палуба старого автомобильного парома была мокрой и серой. Всё было серым. С низкого, тяжёлого неба сыпалась ледяная морось. Вода Ла-Манша — свинцовая, тяжёлая, без единого блика. Ржавые борта парома. Даже воздух казался серым и безвкусным. Он пах солью, холодом и дизельным выхлопом.
Хавьер Рейес сидел на металлической скамье рядом с Люсией. Она была укутана в тонкое больничное одеяло, поверх которого лежала его собственная куртка. Её руки неподвижно лежали на коленях. Она смотрела прямо перед собой, на линию горизонта, где небо сливалось с водой. Её лицо было идеальной, неподвижной маской. Пустой.
Он не знал, сколько они уже так сидят. Час. Два. Время превратилось в монотонную, глухую вибрацию паромного двигателя, которая проникала сквозь подошвы ботинок, сквозь скамью, прямо в кости. Постоянный, неумолимый шум. Фон его новой реальности.
Он вывез её. Он прорвался через огонь, бетон и чужую смерть. Он вытащил её из ада. Он победил.
Но глядя на пустую оболочку, которая когда-то была его сестрой, он не чувствовал ничего, кроме свинцовой тяжести в груди. Вина, которая гнала его через полмира, никуда не делась. Она просто сменила форму. Раньше это был острый крюк. Теперь — тупой, тяжёлый камень.
Он заметил, что она дрожит. Мелкая, едва заметная дрожь. Он наклонился и поправил воротник куртки, стараясь укрыть её шею от пронизывающего ветра. Его пальцы коснулись её кожи. Холодной, как мрамор.
Он сел ровно и заставил себя заговорить. Голос получился хриплым, чужим.
– Всё закончилось, Люсия, — прохрипел он. — Слышишь? Шум… он кончился. Мы едем домой. Там будет тихо. Я обещаю.
Он говорил это ей, но на самом деле — себе. Он повторял эти слова, как мантру, отчаянно пытаясь в них поверить.
Он ждал. Ждал хоть какого-то знака. Вздоха. Движения. Чего угодно.
И он его получил.
Медленно, очень медленно, Люсия повернула к нему голову. Движение было плавным, механическим. Она посмотрела на него.
И Хавьер застыл.
Её глаза. Они больше не были пустыми. В их глубине больше не было тумана. Они были кристально ясными, сфокусированными. И в них светился холодный, пугающий, нечеловеческий интеллект. Она смотрела не на него. Она смотрела сквозь него.
Позвоночник стянуло ледяным обручем. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но не смог.
Люсия смотрела ему прямо в глаза. Её губы шевельнулись, и она произнесла тихим, ровным, абсолютно безэмоциональным голосом:
– Протокол «Пастырь». Объект стабилен. Запрос: цвет неба?
Каждое слово — удар под дых. Воздух выбило из лёгких. Куртка соскользнула с её плеч и упала на мокрую палубу с глухим шлепком. Глухая вибрация двигателя под ногами вдруг стала оглушающей. Она заполнила собой всё.
Он смотрел в её ясные, чужие, незнакомые глаза и с ледяным, всепоглощающим ужасом понимал.
Кросс успел.
Он не спас свою сестру.
Он вывез из Альп самое совершенное оружие программы «Шум». И теперь оно сидело рядом, укрытое его курткой.
Шум не закончился.
Он просто стал персональным.