– Но я видела это. Прожила это. Чувствовала, как тело и кости сопротивляются ножу. Видела, как он смотрит на меня, когда жизнь уходила из его глаз.
Я чувствую, что если упаду на колени рядом с ней и попытаюсь успокоить её, она не позволит себе быть обнятой, как ранее. Она вырвется от меня, и узы, связывающие нас, нарушатся. Это её горе, за которое она держится в память о своем убитом кузене, и это её вина, которая, хотя и незаслуженно, но, возможно, доказывает в её отношении, что хоть её и заставили сделать это, она всё ещё человек. О скорби и вине я знаю много, но пока это как бы обращённые ко мне скорбь и вина, они не мои, и у меня нет права говорить ей о том, что она, должно быть, чувствует.
Опуская руку чудовища на пол, она снова возвращается к изучению его лица, в частности, больших впадин, на дне которых находится пятнистая и покрытая мехом ткань, то, что осталось от его глаз, похоже, когда-то пышущих здоровьем, а теперь окаменелой плесени на дне давно высохшего колодца. Свет в проходе снова дрожит, в этот раз не гаснет, но вызывает пульсации теней на костяных впадинах, так что они кажутся парой глаз, постоянно перемещающихся слева направо, а потом обратно, совсем как должны выглядеть чёрные глаза Смерти, когда она показывается на пороге с извещением о выселении.
– Я некрасивая. Не это причина того, что он собирается убить меня. В последние несколько месяцев, случается, он ищет меня и не может найти, потому что я здесь. А позже, когда он хватает меня и читает, судя по моей памяти, выходит, что я всё время была где-то в обычных местах, там, где он может меня найти. Некоторое время он думал, что недостаток в нём, но теперь он подозревает, что я научилась скрывать некоторые вещи, о которых не хочу, чтобы он знал.
Сила, позволяющая не впускать кукловода даже в крохотную часть её памяти, должна стать обнадёживающим результатом, но, кажется, у неё нет надежды на это.
– И он прав? Ты научилась скрывать некоторые вещи?
– Говорят, что нужно изучать языки, когда ты ещё ребёнок, потому что ты воспринимаешь их намного быстрее, пока растёшь. Я думаю, примерно тем же можно объяснить возможность обманывать Хискотта. Я не могу скрыть много, но с каждым месяцем немного больше, включая это место, куда я иду, чтобы сбежать от него. Я не верю, что кто-то из взрослых способен это делать, но я думаю, что Макси, должно быть, был близок к тому, что я делаю сейчас, когда он был убит. Возможно, Хискотт подозревал Макси. Возможно, он подозревал, что Макси может научиться сопротивляться тому, чтобы быть захваченным, и поэтому убил его.
– Ты думаешь, что можешь научиться не впускать его, препятствовать его контролю?
– Нет. Ещё не через один год, если вообще когда-нибудь. И он не позволит мне жить так долго. Но есть ещё одна вещь, которую я сделала.
Она постукивает указательным пальцем по различным точкам нижних зубов Орка, двигаясь слева направо вдоль акульей ухмылки.
Если рука Орка может внезапно забарабанить пальцами по полу, его челюсти, которые, судя по всему, зафиксированы в открытом состоянии высохшими сухожилиями и съёжившимися мышцами, могут захлопнуться на кончиках её нежных пальцев.
Я думаю предостеречь её. Но она наверняка уже думала о подобной опасности раньше, и проигнорирует меня. Что-то в ее действиях подсказывает, что в данный момент ее заботит не существование Орка, и не его происхождение, которое тоже интересует Джоли, и не любая из специфичных особенностей его демонического лица. Вместо этого, с напряжёнными бровями, проверяя острия своих зубов языком во время оценки ряда кинжалов у Орка с помощью пальцев, она, кажется, обдумывает вопрос, который её беспокоит.
Затем она облачает свою проблему в слова:
– Чудовище знает, что оно чудовище?
Её вопрос кажется простым, а некоторым он может показаться нелепым, потому что, как знают современные мыслители, психология и теории общественной несправедливости могут объяснить мотивы всех, кто когда-либо совершал отвратительные деяния, показывая, что они на самом деле жертвы самих себя; поэтому такие вещи как чудовища, не существуют – нет минотавров, нет оборотней, нет орков, а также нет гитлеров, нет мао, нет дзедунов[60]. Но я могу предполагать, из-за чего она задаёт этот вопрос, и в этом контексте – это сложный вопрос чрезвычайной важности для неё.
Джоли заслуживает содержательного и подробного ответа, хотя в наших текущих обстоятельствах такой ответ лишь поощрит её дальнейшую неуверенность в себе. У нас нет времени для такой неопределённости, потому что она наверняка порождает нерешительность, а нерешительность – одна из матерей неудачи.
– Да, – заверяю я её. – Чудовище знает, что оно чудовище.
– Всегда и везде?
– Да. Чудовище не только знает, что оно чудовище, но ему также и нравится быть чудовищем.
Она встречается со мной глазами.
– Откуда ты знаешь?
Указывая на Орка, я говорю:
– Это не первое моё чудовище. У меня был опыт со всеми их видами. В основном, человеческого типа. И человеческий тип особенно наслаждается своим злом.
Возвращая своё внимание к зубам, девочка, кажется, обдумывает то, что я сказал. К моему облегчению, она прекращает рисковать быть укушенной и трогает вместо этого большую выпуклую бровь существа, где сморщенная кожа сбрасывает несколько чешуек под её указательным пальцем.
– В любом случае, – говорит она, вытирая пальцы о джинсы, – есть ещё одна вещь, которую я сделала, кроме удерживания его от места, куда я хожу, чтобы он меня не нашёл. Я представила этот секретный проход, скрытый кустарником, высоко в холмах, так далеко от водопропускной трубы на пляже, докуда можно дойти, и всё ещё оставалась в «Уголке». И вчера, когда он завладел на время мной, я позволила ему увидеть проход в своей памяти, как если бы он был настоящим, но не там, где он должен быть. Так что теперь, когда он готов меня убить, возможно, он потратит кучу времени, используя кого-то из семьи для поиска прохода.
– Как ты можешь быть уверена, что он готов… к чему?
– Слишком многое ускользает из-под его контроля. Ты о нём знаешь, так что он должен тебя убить. Затем он убьёт леди, которая с тобой, потому что не может контролировать её. Он собирался убить меня через день или два, перед тем, как появился ты, так что он просто продолжит и сделает это сразу же после того, как закончит с вами двумя.
Аннамария, судя по всему, обладает более совершенным сверхъестественным знанием, чем я. Она говорит, что находится в безопасности в «Уголке». Возможно. Возможно, нет. Я хочу находиться одновременно в двух местах.
– Я доберусь до него первым.
– Думаю, ты можешь. Но если не получится… нас троих похоронят на лугу рядом с Макси, без гробов и надгробий.
Она ещё раз встаёт на ноги и стоит, прижав руки ко рту. В своей футболке с изображением черепа и украшенной заклёпками куртке она выглядит и дерзкой, и уязвимой.
– Если Хискотт доберётся до тебя первым, – говорит она, – всё, что мне нужно – это немного дополнительного времени, пока он ищет этот проход, которого не существует, просто немного дополнительного времени, чтобы быть готовой к тому, чтобы быть убитой. Я не хочу умолять или кричать. Я не хочу плакать, если это может помочь. Если он использует мою семью, чтобы убить меня, я хочу иметь возможность рассказать им, как сильно я их люблю, что я их не осуждаю, что я молюсь за них.
Глава 10
Не самая лёгкая вещь из тех, что мне приходилось когда-либо делать: оставить Джоли одну с мумифицированными останками в жёлтом, но, всё же, унылом коридоре, который мог оказаться дорогой в Ад, или, того хуже, одним из тех переходов в аэропортах, которые неотвратимо ведут на шабаш сотрудников агентства по перевозкам, жаждущим провести полный личный досмотр бабушки, анальное зондирование монахини и приглашают всех без исключения на сканирование тела, которое приведёт либо к раку кости, либо к появлению третьего глаза на неудобном месте. Даже моего призрачного пса нет здесь, чтобы присмотреть за ней.
С другой стороны, она бывала здесь одна до этого много раз. Скорее всего, здесь она в большей безопасности, чем где-либо в «Уголке». Кроме того, хотя она на самом деле девочка и ребёнок, у неё столько же волос на груди, образно выражаясь, сколько у меня.
С маленьким фонариком в одной руке и пистолетом в другой я прохожу путь, которым вела меня она: через отодвинутые двери, через два просторных воздушных шлюза или комнаты для обеззараживания. Отверстия в стенах из нержавеющей стали похожи на оружейные дула, наставленные на меня.
Когда я достигаю водопропускной трубы, которую мы до этого прошли в абсолютной темноте, то останавливаюсь, чтобы поводить тонким лучом по стенам. Это мне напомнило лабиринт из таких водостоков, о котором я писал во втором томе этих мемуаров; в этом месте я был на грани смерти больше одного раза. Конечно, я не могу позволить себе беспокоиться об одном месте только потому, что оно напоминает мне другое место, где я чуть не умер, потому что почти каждое место напоминает мне другое, где я чуть не умер, будь то полицейский участок, церковь, монастырь, казино или магазин мороженого. Я никогда не был на грани смерти в прачечной, «Макдональдсе» или суши-баре, но мне всё ещё нет полных двадцати двух лет, и, при удаче, я проживу ещё гораздо больше лет, когда можно будет побывать при смерти во всех типах мест.
Я начинаю идти вдоль наклонного водостока, вспоминая оригинальную версию «Захватчиков с Марса»[61], 1953 года, в котором злые коварные марсиане тайно развернули подземную крепость под тихим американским городом, и актёры, на которых были костюмы с видимыми молниями на спине, притворялись потусторонними чудовищами, неуклюже передвигающимися по туннелям по одному или другому мерзкому поручению. Несмотря на молнии, эта жуткая киношка – второстепенная классика научной фантастики