Выбираться наверх ещё труднее. Но карабкаются, лезут. Паша впереди. Повесил на грудь рюкзак малого, его самого тащит за руку. Малой старается, не отстаёт. Хотя видно, что устал. Главное – не видно, сколько ещё впереди. Лезешь и лезешь, цепляешься за тугую траву, за корни вишен. И когда уже не остаётся ни сил, ни уверенности в том, что движешься в правильном направлении, когда малой внизу виснет тяжёлым тёплым балластом, когда раненая ладонь начинает неметь и её уже не чувствуешь, – Паша вдруг хватается за вишнёвую ветвь и понимает, что это всё, край, другой край пропасти, противоположный берег реки мёртвых. Подтягивает малого, подсаживает его наверх, вылезает сам. Сидят в траве, тяжело дышат, долго не разговаривают.
– Дальше куда? – наконец произносит Паша.
– Прямо, – кивает малой вперёд. – Там окружная.
Впереди чернеет поле подсолнухов, с несобранным прошлогодним урожаем. Тёмные, высушенные за лето подсолнухи похожи на выгоревший лес. За подсолнухами видно ещё одну лесополосу, и уже там – окружная. Осталось пройти сквозь подсолнухи.
Паша идёт первым, малой уже привычно идёт за ним. Подсолнухи расступаются, больно бьют по рукам, вода затекает в рукава. Так и будут стоять, думает Паша о подсолнухах, как зомби. Забытые и проклятые. Пока кто-нибудь всё это поле не перепахает.
Идут дальше, медленно, но идут. Небо темнеет, лесополоса надвигается чёрной массой. Остаётся метров двести, сто пятьдесят, сто. Постепенно в предвечернем воздухе очерчиваются отдельные деревья, выделяясь на общем тёмном фоне. И в это же время за деревьями ясно и чётко проступает военная техника – колонна грузовиков, тягачей, танков, бронетранспортёров. Не спешат, движутся без конца и края: первые скрылись за развилкой, последних не видно в вечерних сумерках. Едут и едут, прокатывают по подмёрзшей трассе. С юга едут, ловит себя на мысли Паша. Со стороны государственной границы. Бывшей государственной границы, – поправляет сам себя. Бывшей.
– Сколько их, – заворожённо говорит малой.
– Не вовремя мы, – отвечает на это Паша.
– Ага, – соглашается малой, – вышли бы на полчаса раньше, поголосовали бы на окружной. Представляешь? – коротко хмыкает он.
– Что делаем? – колеблется Паша. – Переждём?
Тут вдруг один из грузовиков выруливает из колонны, притормаживает, из кузова выпрыгивают трое военных. Паша мгновенно приседает, тянет малого за собой. Тихо, шепчет, не шевелись, идут сюда. Военные действительно заходят в подсолнухи, лениво продвигаются в их сторону. Расстояние становится всё меньше, Паша слышит, как ломаются под ними подсолнухи, слышит, как кто-то начинает громко смеяться, как его обрывают, как они настороженно замолкают, останавливаются, прислушиваются к послеобеденной тишине. Разглядывают туман, разглядывают дымы на горизонте. О чём-то советуются, разворачиваются, быстро возвращаются к грузовику. Машина трогается, вклинивается в колонну, растворяется в ней.
– Назад, – так же тихо говорит Паша. – Быстро назад.
И, пригибаясь, бежит назад, в сторону оврага. Малой послушно бежит следом.
Где-то около шести, уже в темноте, возвращаются в частный сектор. Какими-то едва приметными тропками выходят на улицу. Паша по дороге подбирает куски кирпичей – отбиваться если что. Но улица пустынна, шаги отдают гулким эхом, город вздрагивает где-то во тьме, словно измученный человек во сне. Земля подмёрзла, дышать холодным воздухом больно, но приятно. Отогреемся в интернате, думает Паша, переночуем, завтра ещё раз попробуем.
– Замёрз? – спрашивает малого.
– Нет, – врёт тот.
Ясно, что замёрз, думает Паша. Холод делает руки и лицо бесчувственными, хочется скорее оказаться в тёплом помещении: пусть без света, пусть без воды, главное – чтоб не холодно, главное – согреться.
Проходят мимо колодца. Паша даже в темноте замечает свежие следы от гусениц. Так, словно кто-то крутился здесь, на перекрёстке, не зная, куда ехать дальше. Паша напрягается, но малому ничего не говорит. Идут дальше. Хуже всего то, что и следы ведут прямо к интернату – куски глины и чёрного грунта на мокром сером асфальте свежие, только что оставленные. Малой, похоже, тоже всё заметил и понял, но молчит, ничего не говорит, прячет голову в плечи, греет руки в карманах. Биту давно несёт Паша, зажав её под локтем, как французский багет. Проходят разбитую остановку, подходят к парку. Заходить страшно: пространство между деревьями особенно пустынно, попадёшь в такую пустоту – засосёт, не выскочишь. Малой отваживается, первым ступает на дорожку. Идёт между мокрых стволов, осматривает сумрак под ногами, чтоб не споткнуться о чью-нибудь отрубленную голову. Наконец проходят парк, выбираются к воротам.
– Замок, – тихо говорит малой.
– Что замок? – не понимает Паша.
– Замок сбили, – поясняет малой.
Паша присматривается. Замок действительно сбит, хотя ворота аккуратно прикрыты. Малой делает шаг вперёд.
– Стой, – Паша крепко хватает его за плечо. – Куда?
Стоят, смотрят, не знают, что делать. Замечают, как кто-то подходит: идёт из темноты, от интерната, прямо на них. Физрук, думает Паша, за водой идёт. И ворота он открыл. Ключи только у него. Но из темноты на них надвигается кто-то низкий и неразличимый, какой-то гном с коробкой в руках. Паша пугается. Гном, похоже, тоже. Паша быстро подсвечивает мобильным, свет экрана на несколько секунд выхватывает из темноты острые углы и глубокие впадины лица. Осенняя куртка до колен, похоже, с чужого плеча, спортивные штаны с белыми лампасами, заскорузлая и растоптанная зимняя обувь. На голове – чёрная шапочка. Лицо тяжёлое, изрубленное морщинами. Чёрные круги под глазами – проблемы со здоровьем. Очевидно, плохой запах изо рта, проверять не хочется. В руках – упаковка с макаронами. За те несколько секунд, пока светится экран, гном успевает разглядеть Пашину бороду, тяжёлые ботинки, биту в руках, сразу же напрягается. Но бросает взгляд на малого и расслабляется: понятно, интернатские.
– Вы куда? – сипит низким сорванным голосом.
– Где Валера? – Паша не понимает, кто это, как с ним разговаривать.
– Какой, блядь, Валера? – нервно сипит гном.
– Физрук, – подсказывает Паша.
– Увезли вашего физрука, – гном хочет протиснуться, но Паша не отходит.
– Куда увезли?
– В госпиталь, – поясняет гном.
– А что с ним?
– Порезали его.
– Кто?
– Я ебу?! – не выдерживает гном. – Взяли и порезали. Приехал автобус – погрузили, повезли в госпиталь.
– А где все?
– Да разбежались все, – зло проговаривает гном. – И вы идите отсюда, неспокойно тут.
– А макароны куда? – спрашивает малой.
Паша тоже хочет спросить про макароны. Но не успевает – гном больно толкает его в локоть, протискивается своим животом и бежит в сторону парка. Паша думает броситься следом, но малой удерживает:
– Куда ты? – шепчет. – Оставь его в покое. Пошли отсюда.
– Как пошли? – не понимает Паша. – Нужно зайти, посмотреть, что там.
– Там никого нет, – настаивает малой. – Тебе же сказали.
– Что ты его слушаешь? – убеждает Паша. – Нужно зайти. Вдруг там кто-то остался.
– Нет там никого, – настаивает малой.
– Что с тобой? – спрашивает его Паша.
– Всё нормально, – отвечает малой. – Там никого нет, пошли отсюда.
Боится, догадывается Паша, испугался гнома с макаронами. Господи, что я от него хочу – ему ещё четырнадцати нет. Ясно, что боится.
– Саш, – говорит Паша спокойно, как будто всё в порядке, – нужно зайти, вдруг там кто-нибудь остался.
– А если там кто-то их этих? – спрашивает малой. – Из местных, – добавляет.
– Ну а если там Нина? Или ещё кто-то из ваших? – настаивает Паша. – А мы уйдём и даже не посмотрим.
– Ну а если они ушли? – допускает малой. – Если Валеру правда забрали в госпиталь?
– Не верю, – Отвечает на это Паша. – Пока сам не увижу – не поверю.
Малой думает.
– Ладно, – говорит, – пошли. Только тихо.
Открывают ворота. Те пронзительно скрипят. Паша замирает на мгновение, но всё же входит во двор. Малой идёт след в след. Минуют главный корпус, подходят к спортзалу. Темно, тихо, дверь вовнутрь открыта. Паша осторожно заглядывает. Включает фонарик на мобильнике. В спортзале натоптано: отчётливые следы армейской обуви, широкий грязный след, как будто вытаскивали мешки с цементом. Паша уже подозревает недоброе, быстро проходит коридор, бежит в подвал. Забегает в первый бокс. Разбросанные вещи, скомканные простыни, раскиданные маты. Собирались в спешке, бросая одежду, личные вещи. Даже зубные щётки стоят аккуратно в сухой кружке. Паша вбегает в третий бокс, Сашин. Спальник исчез, книги остались. Книги их не интересовали. Выбегают наверх, идут в столовую. Заходят, осматриваются. Посуда разбросана по полу, потоптанные металлические миски, гнутые вилки. В углу, где лежали продукты, пусто.
– Чёрт, они всё вынесли, – говорит Паша.
– Кто? – спрашивает малой.
– Ну эти, местные. Ну не суки, а?
– А что ты от них хотел? – говорит малой. – Они Нину ненавидят. Давно бы сожгли тут всё, если б не боялись.
– Ну уже не боятся, – предполагает Паша.
– Ага, не боятся, – соглашается малой. – Паш, – зовёт он вдруг.
Причём зовёт таким голосом, что Паша сразу же срывается и подходит к нему. Малой смотрит в угол, Паша перехватывает его взгляд. Холодная буржуйка, перевёрнутый стул, затоптанные газеты с пятнами уже застывшей крови. И пальто вверху. Паша поднимает мобильник выше, подсвечивает. Несколько пулевых отверстий в сукне, едва заметных, нужно приглядеться, чтобы заметить. Паша подходит, дотрагивается до пальто. Оно так и не просохло. Считает следы от пуль. Насчитывает четыре.
– Зачем они это сделали? – спрашивает малой чуть слышно.
– Не знаю, – отвечает Паша. – Не знаю.
– Они его убили? – допытывается малой.
– Наверное, – отвечает Паша, – наверное. Никого не жаль, – говорит он, засовывая мёртвые пальцы в дырявое сукно. – Никого.