Долго-долго, бесконечно долго бредёт по снегу, не чувствуя ни рук, ни ног, из последних сил заставляя себя не останавливаться, выбираться из очередного сугроба, выбредать на очередной холм, идти, идти, не останавливаясь, только не останавливаясь. Оглядывается и видит гладкий серый фон, разворачивающийся вокруг, обступающий его, не давая ни единого шанса на спасение, и от этой неохватной серости ему становится так жутко, что у него откуда-то появляются новые силы, и он начинает бежать, бежать и плакать, время от времени оглядываясь назад и с ужасом замечая, как там, за спиной, на горизонте, появляются чёрные точки – одна, две, три, четыре, пять – и начинают расти, двигаясь в его сторону. Он ещё не может различить, что это, но уже понимает ясно и отчётливо: во что бы то ни стало нужно бежать, нужно бежать от этих точек на сером фоне, потому что это движется его смерть, и ни в коем случае нельзя ей дать себя догнать. Это всё, что необходимо: не дать себя догнать, попробовать вырваться из этого серого глубокого месива, добраться домой, попробовать перехитрить собственную смерть.
Потом, проваливаясь всю ночь в жар и простуду, чувствуя, как тело горит и голова взрывается от тяжести, он проклинает всё на свете, проклинает себя за легкомыслие, проклинает собственную наивность, проклинает мир за обольщение. Проклинает и понимает, что этот зимний привкус гибели, ледяное дыхание страха и небытия будут сопровождать его до самой смерти, которая на этот раз промахнулась, хотя вряд ли откажется от своих прав, понимает, что нет, смерть ни от чего не отказалась, что она умеет ждать и догонит его именно в такую пору – в глубоких снегах, под свинцовыми небесами, меж холодных разливов рек. Однажды это у неё обязательно получится, стоит только ему расслабиться и забыть о её присутствии и скрытой обиде. Поэтому всю жизнь теперь придется ходить с этим страхом перед снеговой безвестностью, перед ледяными пустотами. Но сначала всё равно необходимо выжить. Потому что мёртвые не боятся. Вообще не боятся. Ничего. С этим он и засыпает.
– Пашка, – говорит малой, – просыпайся.
Паша резко встаёт. Малой достаёт спички, деловито зажигает лампу. Успел обуться. Паша сонно поводит головой. Находит очки, упавшие с носа, пока он спал, надевает их.
– Где хозяин? – спрашивает.
– Ушёл, – отвечает малой.
– Как ушел? – подхватывается Паша. Сдаст, паникует он. Точно сдаст.
– Он в гараж пошёл, – словно читает его мысли малой. – Машину прогревает. Отвезёт нас на автовокзал. Собирайся.
И выходит во двор. Паша идёт в соседнюю комнату, находит свою одежду, берёт ботинки. Куртка просохла, ботинки тоже более-менее сухие. Одевается, шнуруется, подхватывает рюкзак, выходит. В коридоре наталкивается на хозяйку. Та испуганно прижимается к стене. Паша осторожно проходит мимо, ощущая запах хозяйственного мыла. Словно она его ела, это мыло. Паша выходит, так и не попрощавшись.
Синий жигуль, третья модель. Сгнившие крылья, залепленные пластилином. Сверху пластилин покрыт слоем краски. Но всё равно впечатление такое, будто жигуль пластилиновый. Сиденья рядом с водителем нет: очевидно, хозяин возит на машине какую-то зелень и овощи с огорода, поэтому одно кресло просто выбросил. Паша с малым залезают на заднее сиденье. Хозяин натянул зимние сапоги, надел бушлат. На Пашу не смотрит. Идёт, открывает ворота, садится за руль. Долго роется в карманах, будто оттягивая отъезд, потом всё же трогается. Выезжает за ворота, осторожно втягивается в уличный туман. Паша сидит у него за спиной, разглядывает складки на шее, седые немытые волосы, выбивающиеся из-под чёрной шапки. Малой развалился рядом, вытянул ноги вперёд, с интересом рассматривает, что там происходит, за окном. А за окном не происходит абсолютно ничего. Улица пустая и тёмная, и туман эту темноту только подчёркивает. Водитель не включает фары, едет вслепую – медленно, но уверенно, дорогу, похоже, знает, по улице движется, как по коридору собственного дома. Даже ямы старается объезжать. Доезжают до перекрёстка, притормаживают. Водитель насторожено разглядывает туман, аж принюхивается к нему, наконец, решается и поворачивает налево. Проезжает сотню метров, притормаживает, начинает креститься.
– Ты шо? – удивлённо спрашивает его Паша.
– Церковь там, – объясняет водитель, кивая в темноту.
Паша выглядывает в окно. Ясное дело, никакой церкви не видит. Малой поворачивается к нему, весело подмигивает, мол, а ты что не крестишься? Паша улыбается в ответ. Въезжают в поле, туман расползается, как старый ботинок. Водитель жмёт на газ.
– Пост убрали, – объясняет водитель. – Там, на выезде стоял.
– Чей хоть пост? – спрашивает Паша.
– Ну, этот… – запинается водитель. – Ваш, – решается. – Два дня как отошли.
– Угу, – холодно говорит на это Паша, мол, надо было – вот и отошли, тебя забыли спросить.
Водитель так и понимает. Едет молча, не сводя глаз с чёрного асфальта. Дождь стихает. Становится совсем тихо: всё наполнено чернотой, всё ею залито. Через какое-то время действительно подъезжают к трассе. Сбоку торчит погнутый металлический указатель. Водитель притормаживает, выключает двигатель, выходит, идёт вперёд.
– Куда это он? – интересуется Паша.
– Чёрт его знает, – отвечает малой. – Может, решил сбежать.
– А машина? – удивляется Паша.
– Да он тебя так боится, что готов и машину бросить, – смеётся малой.
Внезапно в окружающей черноте проступает луна – большая, ярко-жёлтая. Оказывается, всё это время она так и висела над ними, просто за облаками её было не разглядеть. А тут облака разошлись – и она вывалилась прямо на них, и всё вдруг стало видимым и близким. Будто в детской спальне кто-то включает свет, чтобы разогнать страхи и убедиться, что под кроватью нет никаких чудовищ. Паша с малым замечают водителя: тот растерянно стоит на трассе и смотрит по сторонам. Но вокруг пусто, никто никуда не едет, никому никуда не нужно. Только погнутый знак напоминает о том, что до бывшей границы отсюда не так и далеко, час времени – и ты там. Только что там делать? Водитель возвращается, тяжело падает в своё кресло, вздыхает, постанывает, пытается вызвать общее сочувствие. Но не вызывает. Поэтому выезжает на трассу и поворачивает направо. А там уже включает свет и разгоняет свою тройку на полную, словно боится не успеть. Гонит, не обращая внимания на ямы, выжимает из машины всё, что в ней осталось. Через какое-то время из темноты выползает террикон.
Паша узнаёт городок. Шахту, мимо которой они проезжают, не прикрыли, так что какая-то жизнь продолжается. До их станции отсюда совсем близко, километров тридцать, если по трассе. Если огородами – дальше, конечно. Проезжают террикон, пустые дачные домики, впереди появляются пятиэтажки. Водитель притормаживает.
– Всё, – говорит, – дальше не поеду.
– Да ладно, – пытается заохотить его Паша.
– Там военные, – качает головой водитель. – Не поеду.
– Я поговорю с ними, – заливает Паша. – Не бойся, там свои.
– Нет, – решительно мотает головой водитель. – Идите пешком.
– Да оставь ты его, – вдруг откликается малой. – Ему же ещё возвращаться. Пусть едет.
Водитель дёргается, чтобы ответить, но не решается – втягивает голову в плечи, терпеливо молчит. Пашу вдруг отпускает – действительно, думает, чего я на него давлю? Что я про него вообще знаю? Он же мог завезти нас прямо в комендатуру. Но не завёз, не кинул. Что я начинаю?
– Ладно, – говорит Паша водителю. – Не злись. Всякое бывает.
Водитель в знак согласия кивает головой – Мол, ага, всякое. Выходи быстрее.
– Держи вот, – Паша достаёт консервы, суёт водителю.
Тот хватает банку большими ладонями, не понимает, что это, но хватает.
– Зачем, – смущается. – Не нужно.
– Бери-бери, – настаивает Паша. – После войны разберёмся. Если выживем, – добавляет.
Малой лезет в карман и достаёт шоколадку. Тоже суёт водителю.
– Держи, – говорит снисходительно. – И не злись.
Водитель неожиданно растрогался, даже глаза у него увлажняются. Взволнованно трясёт мешками под глазами, пробует улыбнуться, не выходит.
– Удачи, – говорит Паше и малому.
– И тебе удачи, – отвечает Паша. – И тебе тоже.
Малой выходит, Паша выходит следом, закрыв за собой дверцу. Отойдя, они слышат, как сзади визжат шины: водитель резко разворачивается и жмёт на газ.
– Ты шо, шоколад не съел? – спрашивает Паша.
– С тобой поделиться хотел, – отвечает малой.
Шутит, догадывается Паша. А может, не шутит. Проходят первую пятиэтажку. Проходят мимо школы, мимо чёрного куба торгового центра. Вдруг из-за центра выскакивает бэтээр, нагруженный людьми и вещами, Паша с малым испуганно приседают. Но бэтээр исчезает за следующей пятиэтажкой. Словно его и не было. И что делать дальше – они не знают. Нужно идти в сторону автовокзала, вслед за бэтээром. Ну или оставаться здесь, посреди улицы. Посреди улицы оставаться им не хочется, так что заворачивают за пятиэтажку и застывают ошеломлённые.
Улица забита военной техникой. Темные от грязи машины, вымерзшая броня, разнокалиберные легковушки – колонне не видно конца, машины стоят в два ряда, так что между ними не пройдешь, не протолкнёшься. Бэтээр, который они только что видели, стоит с краю, военные с него спрыгивают вниз, в воду, и идут по улице вперёд, проталкиваются через толпу таких же военных, что стоят тут, не зная, куда двигаться дальше. Стоят большими и малыми группами, жгут костры, греются, толкутся возле домов, сидят или лежат на лавочках, прячутся в темноте. Дома тёмные и неживые, хотя, если присмотреться, можно заметить за занавесками и одеялами, повешенными вместо штор, чьи-то насторожённые глаза, чьи-то лица, которые, почувствовав на себе взгляд с улицы, сразу же прячутся в глубине помещений. Паша с малым стоят в начале улицы и понимают, что нужно пройти через эту выстуженную толпу, что лучше держаться военных, чем переться по чёрному пустому городу в неизвестном направлении. Что они нам сделают? – убеждает себя Паша. У меня в паспорте такой же флаг, как над их танками. Я учитель, наконец, вспоминает он. Я мог бы учить их детей. Точно, мог бы, думает он и идёт вперёд. Малой держится рядом.