причёска, макияж. Ясно, чего ради тратить на это домашнее время?! Через час, в девять, они выходили из туалета и тут же, после нескольких танцевальных па, исчезали на политическую учебу. Учеба была многоплановой и занимала немало часов в день – философия, марксизм-ленинизм, экономика, обличение империализма в очередной стране мира – по списку. Потом был ланч. Потом они появлялись минут на двадцать и исчезали на очередную политическую учебу. В перерывах были лабораторные танцы. В четыре мои мучачас снова запирались на час в туалете, приводили себя в порядок после напряженного дня – опять причёска, макияж – и в пять шли на автобус, домой.
Мои ожидания, что это лишь определенный и кратковременный период вхождения мучачас в работу, таяли день ото дня. Настала пора действовать. Я улучил момент, когда они обе оказались в лаборатории, построил их и объявил, что отныне начинаем планировать работу. Каждый день на завтра.
Мои лаборантки явно озадачились.
– Поркé? – спросили они хором.
– А потому, – говорю, – что планировать работу – это хорошо. Это буэно.
– Порке? – опять хором удивились они.
– Потому, – говорю, – что когда вы сядете в свой автобус и поедете домой, то сможете подумать, а что именно следует сделать завтра. Что и куда наливать и как экстрагировать, что и когда кипятить и в каком порядке.
– Ну, – говорят они, – вот это самое последнее, о чем бы мы хотели думать, когда едем домой. А главное, непонятно, зачем сегодня думать о том, что делать завтра, manana. Маньяна настанет, тогда и можно думать. А сегодня-то зачем?
Я немного опешил. Я вскользь слышал ранее об этой концепции, под названием маньяна. Но не представлял, что она встанет передо мной в столь откровенном облике. Признаюсь, что я сначала подумал, что девицы меня разыгрывают. Но это было не так. Они были совершенно искренни в своем полном отрицании системы планирования.
Я начал нахваливать идею планирования, описывая в меру своей языковой возможности преимущества, когда сегодня думаешь о том, что и как сделать завтра. Естественно, параллельно делая то, что запланировал вчера. Лаборантки вконец запутались.
– Послушайте, доктор, – говорят, – а вы вообще-то здоровы или как? Это же очень вредно, вот так, как вы говорите, планировать. У нас закрадывается мысль, что, когда вы спите, вы, может быть, тоже думаете о том, что делать завтра?
Я признался, что да, бывает. Это повергло их в полный ужас. Их концепция маньяны оказалась сильнее моей. Я потерпел полный крах.
Привить им навык планирования мне не удалось даже в первом приближении.
Но работу я сделал. В процессе ее выполнения у меня там появилась хулиганская мечта – по аналогии с книжкой «Пираты Карибского моря», которой я зачитывался в детстве, по возвращении в Москву опубликовать статью в академическом издании про целлюлазы, но под аналогичным названием. Это оказалось непросто: видимо, члены редколлегии журнала тоже книжку читали и такой игривости допускать не хотели. Но в итоге сдались и статью опубликовали[2].
Уезжая, я хотел сделать прощальный снимок – мои мулатки, сидящие на моих коленях, по одной на колено. Они поначалу стушевались: а что, мол, подумают окружающие. Но я привел им в пример Фиделя и его известную фотографию, на которой именно так он и сидел, с двумя дамами на коленях. Собственно, эта фотография и натолкнула меня на мысль о прощальном снимке. Ссылка на Фиделя оказалась решающей, и этот классный снимок украсил мой отчет о поездке, который в виде доклада и слайдов был представлен на химфаке МГУ.
А Куба навсегда осталась в памяти. Чудесный остров, танцующие на улицах и пляжах люди, беззаботный, веселый и непосредственный народ. Полные и галдящие пивные на открытом воздухе, ром на пляже стаканами по кругу из бутылок, зарытых в горячий песок. Отбивные из аллигаторов. Старый, совершенно европейский город с подвальчиками-ресторанами, кривыми улочками, крепостями и пушками, чего нигде больше на Карибах не увидишь. Когда США изменят свою политику в отношении Кубы, а это произойдет, видимо, скоро, и без Кастро, который не вечен, это будет новой туристической революцией.
47. Багира
В 1978 году президент Картер подарил Генсеку Брежневу щенка. Щенка звали Дик. С этого начнем нашу историю. А у нас в Москве был хороший приятель, Игорь Козлов. Жену Игоря звали Глэнис, она была англичанкой. До того как они поженились, Глэнис работала в английском посольстве в Москве. После замужества она посольство покинула и переселилась на улицу 26 Бакинских Комиссаров, что на Юго-Западе, где они с Игорем и жили. Мы дружили семьями и иногда приезжали друг к другу в гости. У них были три прелестные девочки, и Глэнис работала редактором английских переводов, что помогало материально. Игорь окончил тот же химический факультет МГУ, что и я, только курсом старше, и был заведующим лабораторией в корпусе А. Корпус А – это историческое название Межфакультетской лаборатории молекулярной биологии и биоорганической химии МГУ, где одно время работал и я. Так этот корпус назывался на плане застройки территории МГУ в 60-х годах, с тех пор и прилепилось.
Так вот, Глэнис с девочками время от времени ездили в Англию, к родителям Глэнис, и вообще. А Игоря туда не пускали. Точнее, пускали при одном простом условии – когда Глэнис с девочками будет находиться в Москве. А чтобы всей семьей – не надо. Нехорошо. Неправильно. Игорь так не хотел, поэтому его периодически вызывали «в инстанции» и все пытались узнать, зачем он на англичанке женился. При этом они старательно интересовались, «что это в ней есть такого, чего в наших бабах нет». – «Может, у нее это дело не вдоль, а поперек?» – спрашивали они, по словам Игоря. Видимо, им не нравились ответы Игоря, поэтому и не пускали.
Хотя досаждали ему не очень сильно – не мешали защитить докторскую диссертацию по химии, и даже стать лауреатом премии Ленинского комсомола по науке. Видимо, это там не очень пересекалось, в «инстанциях».
Короче, из одной из своих поездок в Англию Глэнис привезла чýдную собаку, по имени Сюзи. Чуднóй породы – лабрадор-ретривер. Черная, с гладкой шестью, и беспредельно дружелюбная. Нам с женой она очень понравилась. Мы захотели такую же.
– Как будут щенки, – говорим, – дайте знать.
На это Игорь отвечал уклончиво, говоря, что еще одна такая собака в Союзе есть, и именно кобель, но «достать трудно». Мы не спрашивали, почему. Трудно и трудно. Тем более что мы не очень-то серьезно наше желание про собаку и выражали.
Прошло время, год или два, и настал олимпийский 1980-й. Звонят Игорь и Глэнис и наперебой говорят, что у них щенки и что нам они отобрали самого лучшего.
У кого есть собака со щенками, знают, что такое «самого лучшего». Особенно если щенков больше, чем сосков у матери. В таком случае природа немедленно расставляет щенков по местам. Одни, самые сильные, получают свою молочную дозу всегда в первых рядах, пока не засыпают прямо там же, припав туда же. И другие, послабее, которых от молока безжалостно отбрасывают. Они пытаются ввинтиться в толпу братьев и сестер, но безуспешно. Если не чуткий и справедливый хозяин или хозяйка, ждет их, тех, кто послабее, неминуемая смерть. Естественный отбор. Так что любой владелец щенков безошибочно знает, кто сильный, кто слабый, и в каком порядке они в этом отношении располагаются.
Так вот, наш щенок был на первом месте. Девочки-англичанки назвали ее Багирой. Первая буква в имени была железно задана Центральным собачьим клубом СССР. Дело в том, что лабрадор-ретривер в Союзе был новой породой. Первые поколения любой новой породы должны получать имена в соответствии с русским алфавитом. По какой-то логике, оставшейся нам неизвестной, в случае наших лабрадоров было решено начинать со второй буквы алфавита. Может, чтобы уважить родителей, которые тоже не с потолка взялись. Поэтому начинать с буквы А было бы, возможно, действительно неуместно.
Багира была заглядение. Мощный рослый щенок, несколько фунтов плотно упакованного мускулистого мяса. Все понимала с полуслова, а чаще вообще без слов. Она вошла в нашу семью третьим ребенком, без дураков.
Через пару месяцев мы получили родословную из Центрального собачьего клуба. Открыли и остолбенели. Что такое?
Родословная, кто не знает, описывает по четыре колена родителей щенка, по линии папы и мамы. Дату рождения, имена, ну и регалии, если имеют место. У Багиры половина листа по линии отца была плотно забита: чемпион США, дважды чемпион США, двойной чемпион США и Канады, большая золотая медаль США. И так далее. Это только первое колено. И так все четыре. По линии мамы было скромнее, но и то – Companion Champion of England.
Звоню Игорю: в чем дело, выкладывай. Он выложил. Оказалось, что, как я излагал в самом начале, в 1978 году президент Картер подарил генсеку Брежневу щенка. Щенка звали Дик. Он был лабрадор-ретривер. И не просто лабрадор, а отборных кровей. Президентский подарок – не хухры-мухры. Штучный товар. Это и нашло отражение в родословной, которая была передана Брежневу.
У Брежнева собаки были, и не одна. Лабрадор его мало интересовал. И Брежнев отдал щенка вместе с родословной начальнику Кремлевской охраны. Тот оказался нехорошим человеком. Похоже, садистом. Бил щенка смертным боем.
Когда щенка забили до предела, его отдали в собачий питомник. Там работала одна старушка, которая щенка выходила и взяла себе. Потом мы к этой старушке ходили на Арбат, где она жила, в гости со щенками. На показ старушке и Дику, который жил в той же квартире на Арбате. Надо сказать, старушке стоило немалого труда вернуть Дика к полноценной собачьей жизни. Дик был крайне запуган. Старушка роняла зубную щетку, и Дик в ужасе забивался под стол, дрожа всем телом и ожидая очередного избиения. Но ко времени наших визитов все это было уже позади.
Багира была поистине идеальной собакой. Идеальной во всех отношениях. Когда она чуть подросла, мы начали всей семьей ездить с ней на собачьи выставки. Туда же приводили ее братьев и сестер. Но большие золотые медали были всегда наши. Надо было видеть, когда наша Багира вместе с другими лабрадорами, все без исключения ее братья и сестры, ходили по кругу. Наша была самая рослая, самая послушная, самая сильная и энергичная. Мы уезжали ВСЕГДА с большой золотой. Потом нам надоело, поскольку это превратилось в рутину: пришел, прошел, большая золотая. Где-то на паре десятков больших золотых мы перестали ездить на выставки.