…Вот только жаль распятого Христа.
В театре на Таганке Любимова друзья звали полковником, а Целиковскую – генералом.
Она со смехом рассказала, как отдыхала на юге, в Форосе, и каждый день писала письма маме домой, чтобы та ни в коем случае не ела рис. Следующее письмо: «Рис вреден для здоровья». Следующее: «Мама, рис ОЧЕНЬ вреден для здоровья». Когда старушка получила срочную телеграмму: «Мама, рис для здоровья категорически вреден. Можно умереть. Люся», она запаниковала и побежала по врачам. Причем не на свой счет, а на счет дочки. Решила, что та сошла с ума. Старушка не знала, что на юге Людмила Васильевна спохватилась, что забыла свои драгоценности в кульке с рисом, где держала их для сохранности. Как в сейфе. А звонить опасалась, что подслушают и ограбят старушку.
Все когда-либо кончается, и утром мы, медленно продвигаясь вдоль кромки моря и часто останавливаясь, подъезжали к Сочи.
– Людмила Васильевна, – сказал я, – моя мама из Вашего поколения. Она Вас наверняка боготворит. Будьте добры, напишите ей личную записку. Ну вот хотя бы о том, как мы с Вами познакомились, и что Вы передаете ей привет.
Целиковская тут же взяла блокнот и ручку и написала моей маме целое письмо! На двух страницах. Цитировать его не буду, иначе себе не прощу. Скажу только, что того, что она там написала, я не заслуживаю. Too good to be true.
– Значит так, – сказала Людмила Васильевна. – Меня будут встречать, и на сочинском вокзале ждет машина. Я еду в санаторий «Актер». Вас я довезу до дома. Вы где живете? Около санатория имени Кирова? Вот и отлично. Печенье моего изготовления – тоже для Вашей мамы, еще целая коробка осталась. Передавайте от меня привет. И все эти цветы, – она обвела рукой купе, – тоже Вашей маме.
Нет слов. Так все и произошло. Машина, полная цветов, Целиковская, триумфальный (для меня) проезд по городу, полная феерия. Мамы дома не оказалось. Как потом выяснилось, побежала по магазинам за дополнительным провиантом для встречи. Я выгрузил розы на скамейки у подъезда и долго провожал взглядом машину, размахивая руками.
Людмиле Васильевне оставалось жить еще два с половиной года.
«…Появление Целиковской на даче у Пастернака вызывало у поэта приступы импровизации, которые доводили его до слез, до истерики, каждая его речь кончалась словоизлиянием в ее адрес почти истерическим. Он мог в течение часа говорить о Целиковской, фантазируя и придумывая образы снежной пурги, через которую идет Целиковская, Незнакомка, Прекрасная женщина… Он боготворил ее».
«Никогда не забуду, как Любимова вызвали в высокую инстанцию и устроили очередную головомойку. Люся нервничала, переживала, и в конце концов не сдержавшись, набрала телефонный номер “высокой инстанции”, попросила передать трубку мужу и своим звонким голосом приказала: “Юрий! Перестань унижаться! Пошли его к чертовой матери и немедленно домой! По дороге купи бутылку можайского молока”».
«Люся видит, что я грущу, и сразу настораживается: – Людмилец, что случилось?.. Если что не так, скажи – я сразу на амбразуру!»
«Я снимался в Николо-Прозорове в картине Мотыля “Лес” в особняке, который принадлежал дочке Суворова. Две старушки узнали, что сюда приедет Людмила Целиковская. В пять утра встали, надели самые лучшие ордена, медали, самые хорошие косыночки, костюмы и ждали с огромными ведрами цветов. Полдня простояли. К вечеру появилась Людмила Целиковская. Они встали перед ней на колени:
– Дорогая Люся, во время войны ты нас спасла. Нам нечего было есть, убивали наших друзей, но мы смотрели на тебя…»
(Воспоминания современников цитируются по книге М. Вострышева «Чарующая Целиковская» (2000). Я также отредактировал некоторые из моих воспоминаний о разговорах с Л.В. Целиковской, приведя их в соответствие с этой книгой, чтобы избежать разночтений.)
49. Письма из Бостона. Письмо первое
Эти заметки, точнее их первая часть, появились как ответ на статью журналиста Александра Гордона об Америке, в «Огоньке». Да, собственно, и неважно, на чью статью и в каком издании. Слегка перефразируя классика, можно сказать, что все хорошие статьи об Америке хороши по-своему, а все плохие статьи плохи одинаково. Должен заметить, что во всех категоричных высказываниях о том, как плохо в Америке, есть доля истины. Примерно такая же, как и в следующей простой аналогии. Некий папуас, проведя несколько лет в России и вернувшись в свою папуасию, описывает в местной прессе, насколько дикий народ эти русские. Не понимают, что самый кайф – это ходить по ночам между домами и бить в барабан. А они, эти русские недоумки, возмущаются, чем показывают непонимание самых фундаментальных вопросов бытия. И вообще, вместо того чтобы ходить голыми, как принято у нас в папуасии, они напяливают какие-то дурацкие ткани, что прямо указывает на недостаток образования и вкуса. Более того, не поверите, но женщины там настолько невоспитанны, что при попытках снять с них всю одежду прямо на улице, что, как знает каждый папуас, является элегантной формой ухаживания, они неадекватно реагируют и даже зовут полицию, которая у них там называется милицией. Поэтому я, папуас, и вернулся. Слишком долго в ней (России) жил. Больше не выдержал.
Теперь, чтобы сделать аналогию еще более полной, представим, что папуасский журнал опубликовал статью этого самого папуаса-возвращенца, предварив ее следующим предисловием:
Как нам кажется, нутру многих наших папуасских эмигрантов их новая родина не очень нравится. Именно потому наш журнал часто получает гневные письма от бывших наших папуасов. Нас ругают за то, что мы ругаем Россию. Какой патриотизм по отношению к новой родине. Им уже не нравится, видите ли, бить ночами в барабан! Товарищи так горячатся, словно стараются не нас, а себя убедить, что не зря уехали. Простим их: лицом к лицу лица не увидать…
Похоже? Именно так или почти так предварил журнал «Огонёк» статью
А. Гордона, почти в тех же выражениях.
Должен сказать, что папуас здесь вовсе не обидное слово. Это просто собирательный образ представителя другой культуры. Все мы папуасы в тех или иных обстоятельствах. Далее, я лично вообще не вижу «ругани» Америки в словах Александра Гордона, как и во многих других статьях об Америке. Скорее, вижу досадное и принципиальное непонимание другой культуры, другого образа жизни. Герои этих статей (вроде Гордона) ведут себя так, что американская среда их отторгает. Или они сами не могут вписаться. Бывает. Вызывает сожаление. Не все могут принять чужую культуру. Но приводить их впечатления от страны без комментария «другой стороны» – это рассказ того же папуаса.
Дам на вскидку несколько комментариев по описанным в статье Гордона ситуациям под несколько другим углом. Не претендую, что «мой» угол правильнее, чем у Гордона. Он просто другой. Считайте мнением другого папуаса. Допускаю, что могут быть третье и четвертое мнения.
Итак, драма Николая, который не стриг СВОЙ газон, за что и пострадал от соседей, которые подали на него в суд. Признаться, трудно себе представить, чтобы так оно и было – без предупреждений, без звонков от местной администрации, без увещевающих писем. Похоже, что промежуточная часть драмы здесь удобно опущена. Но допустим – для простоты, – что все было именно так, как описано. Да, так могло быть. В нашем городке Ньютоне, пригороде Бостона, жители на общем собрании (town meeting) много лет назад постановили, что трава на газонах должна быть подстрижена и не должна быть выше, скажем, 8 дюймов (20 см). Точно не помню сколько, ибо свою траву регулярно стригу и даже получаю от этого удовольствие – и от процесса и от результата.
Как, скажет наш социально грамотный человек, а где же права меньшинства, которое принципиально не хочет стричь? А нет проблем. Все предусмотрено. Не хочешь сам стричь – есть службы, которые за плату подстригут. Почти любой школьник подстрижет за 25 долларов, и будет рад этому приработку. Не хочешь стричь принципиально – вырви траву и сделай икебану, разложи на свой вкус камни, посади деревце или два…
Наконец, обратись как меньшинство в суд и заяви, что имеет место нарушение Первой поправки к Конституции о свободе самовыражения, коим в данном случае является отсутствие желания ухаживать за своим жильем и территорией. И в случае отказа апеллируй, как человек принципиальный, в суды все более высокой инстанции, вплоть до Верховного суда США. Уверен, что на первой же инстанции город плюнет и оставит вас с вашим бурьяном и сорняками в покое.
Николай, судя по всему, выбрал свой вариант – игнорировать все вышеперечисленное (несмотря на непременные в таких случаях предупреждения) и заработал штраф. Хотя должен был и до этого понимать, что соседям небезразличен его заросший участок, так как он в прямом виде уменьшает стоимость домов на всей улице, где Николай живет. Это не шутка: кто захочет покупать дом по соседству с явно неадекватной личностью? Только разве что со скидкой.
– Как так, – скажет наш человек, – а покореженные машины, нормально разъезжающие по улицам американских городов? Где же логика?
А логика проста. Никто в США не примет (и не предложит) такой закон, что за побитые и ржавые машины нужно штрафовать. Это будет явная дискриминация неимущего населения. За бедность штрафовать нельзя.
Мне не нравятся в Америке люди и отношения между ними, – пишет журналист Гордон. Ему можно только посочувствовать. Он не ощутил себя там своим. Ты должен улыбаться в любой ситуации… Их так много, этих условностей… Когда они складываются в систему, становится тяжело жить, – переживает Гордон.
Есть другой уровень чувствовать себя «своим» в США. Это – чувствовать себя психологически комфортно, уважать порядки американцев, понимая, что просто так порядки не появляются. За ними – опыт многих поколений. Бегать по улицам и бульварам и ходить регулярно в спортзал, который всегда недалеко. Много и ОТ ДУШИ улыбаться, шутить с прохожими, продавцами, банковскими клерками, полицейскими и посетителями ресторана за соседним столиком, говорить при встрече «how are you doing» или «how is it going», понимая, что никто буквально на твой вопрос отвечать не будет, поскольку это и не вопрос вовсе, а просто «привет!». И говорить с прохожими о погоде, которая чаще хорошая и солнечная, чем плохая.