— Кто там?
— Банделе.
— В такое время? Что ему нужно?
— Я не спросил. Ты же слышала.
— Ты с ним заранее договорился.
— Да.
— Ладно. Делай что хочешь.
Эгбо быстро оделся.
— Когда ты вернешься?
— Откуда мне знать?
Он сбежал с крыльца и влез в машину Банделе. На заднем сиденье скрючился незнакомый человек, похожий на обезьяну. Внушительного телосложения, он совершенно обмяк, и в хриплых потоках сленга понятным был только припев:
— Я не хочу уезжать из Нигерии... Я не хочу уезжать из Нигерии...
Только дар речи отличал его от развалины, которую представлял собой Ной в ночь испытания огнем.
Банделе включил зажигание:
— Ной погиб.
Он остановил машину у дома знакомого врача, и Джо Голдеру дали успокоительное. Только тогда Эгбо уловил некоторое сходство между человеком на заднем сиденье и тем Джо Голдером, которого он видел днем.
В мастерской горел свет, Кола наносил на холст последние мазки, а Лазарь лежал, развалившись, на раскладушке, но не спал. Банделе остановил машину, не доезжая до дома, и сказал Эгбо:
— Вызови его на улицу. Быть может, у него Лазарь.
Кола вышел.
— Ной погиб, — сказал Банделе. — Джо говорит, он упал с балкона.
Успокоительное уже действовало на Джо Голдера, и он монотонно захныкал:
— Я говорил ему: «Стой!» Я кричал: «Остановись! Остановись!» Я клялся, что не дотронусь до него... Я умолял его, я клялся, что не дотронусь до него...
— Успокой его, Эгбо, — сказал Банделе.
Эгбо похлопал Голдера по колену.
— Он снова пытался заняться своим? — спросил Кола.
Банделе кивнул.
— Я спал и вдруг услышал, как он бешено колотит в дверь. Он был в истерике, бормотал что-то бессвязное. Кое-как я выпытал у него, что Ной перепугался, когда он попробовал заняться своим делом.
— О чем речь? Что это еще за дело?
— А ты не знаешь? — спросил Банделе.
— Что я обязан знать?
— О Джо Голдере. Он же гомосексуалист.
Эгбо отдернул руку, словно от мерзости, недоступной человеческому разумению, лицо его исказила гримаса гадливости. Он отпрянул от скрюченной фигуры, как от ядовитого насекомого, по спине его от отвращения побежали мурашки. Рука, которой он дотронулся до Джо Голдера, больше не принадлежала его телу, и он вышел из машины и старательно вытер пальцы о влажную траву. Банделе и Кола отчужденно смотрели на него, они никогда не подозревали, что ненависть может так овладеть каждым его движением.
Наконец Кола спросил:
— Что будем делать?
Банделе пожал плечами.
— Надо сказать Лазарю.
— Ты видел труп?
— Да.
— Ты уверен, что он мертв? Вы вызывали врача?
— Он мертв.
— Ладно, пойдем скажем Лазарю.
Лазарь, мост лунного света, пронзающий небо и землю, зыбкий, как призрак, и изможденный, как воскресший из мертвых, сидел, сгорбясь, на раскладушке, и во всем его теле чувствовалось ожидание.
Банделе подошел к нему и просто сказал о случившемся. Лазарь не шевельнулся, лицо его оставалось бесстрастным.
— Он что-то украл и его забили насмерть?
Кола взглянул на Банделе, но тот ничего не прибавил. Эгбо держался в стороне. Он сел на стул и стал рассматривать полотно. В нем росло чувство, что Кола заманил его в ловушку и теперь он будет вечно окружен первозданной плазмой творения.
— Однажды ему удалось спастись, — продолжал Лазарь. — Может, он решил, что я всегда буду его вызволять?
— Его не забили насмерть, — сказал Банделе. — Он упал с верхнего этажа высокого дома.
— Не мог даже взломать окно, как порядочный вор, — заключил Лазарь.
Банделе оглянулся на Эгбо и наконец решился:
— Да, владелец квартиры спугнул его, и он разбился.
Банделе сказал это громко, как правду. Эгбо лишь вздрогнул и с презрением посмотрел на Банделе и Колу. Лазарь повернулся лицом к стене, и они вышли из мастерской.
— Его надо отвезти в безопасное место. Болтовня доведет его до беды.
— Придется заявить в полицию. Тут-то и начнутся неприятности.
— Я поговорю с врачом. Если у Джо нервное потрясение, он не вправе давать показания.
Эгбо отказался сесть с ними в машину. Он сказал, что пройдет пешком четыре мили до дома Сими.
— Все это было бы ничего, — сказал Саго, — если бы он выражался не так цветисто. Но он дал полную волю необузданному воображению. — И Саго вновь стал читать вслух передовицу: — «В заключение отметим, что фантазия многоуважаемого депутата от округа Леко, разбрызгавшаяся по достопочтенным стенам изумленного парламента, обладала бы силой вдохновенной импровизации, если бы ей хватило свежести и первозданности».
Стараясь отделаться от неотвязных мыслей о Ное, они благодарно схватились за новую тему.
— Не иначе, это ты написал сам?
— Разумеется. Узнаете мой стиль?
— Первым делом ты сбил его с панталыку.
— Не без умысла. Послушайте все, и ты, Банделе, я хочу знать ваше мнение...
— Давай...
— Так вот, как все это вышло. Я встретил этого типа на одном дипломатическом приеме. В его обязанности входило улещивать журналистов. И он сказал мне: «Вы, молодые люди, вечно нас критикуете. Но ваша критика всегда носит разрушительный характер, так отчего бы вам не выдвинуть какое-нибудь конкретное предложение, направленное на благо страны? Тогда бы вы посмотрели, поддержим мы его или нет».
— Ты и уцепился за чудную возможность.
— Только чтобы избавиться от него. Я сказал достопочтенному вождю Койоми — он из тех, кто становится на колени перед каждым священником и целует ему руку, — я сказал ему, что он должен noзаботиться о вывозе нечистот из города, что позорно в двадцатом веке слышать, как по ночам в столице звякают ведра ассенизаторов. Кроме того, нельзя ли это как-нибудь использовать в народном хозяйстве? Взгляните на бесплодные пустыни Севера, — сказал я. — Вам следовало бы вывозить фекалии по железной дороге на Север и превратить Сардауну в цветущий сад. Чем больше плодородной земли, тем меньше безработицы.
— Экономически здраво, — признал Эгбо. — Банделе, ты у нас экономист, что ты думаешь?.. Ох, я и забыл, что он не разговаривает.
— Погоди, я не кончил. Я предложил ему, чтобы Север в виде компенсации присылал сюда ослов для транспортировки нечистот в черте города. Таким образом, освободилось бы немало рабочих рук для промышленности, которая получит развитие в результате осуществления новой земельной программы.
— Лишь одно затруднение, — возразил Эгбо. — Каста ассенизаторов не поддержит этот законопроект. Кажется, они смотрят на свое занятие, как на призвание.
— Если они уж так обожают копаться в дерьме, то могут ехать в деревню и мешать его с землей. Я сказал вождю Койоми, что нужно отправлять особые ночные поезда, к которым на каждой станции прицепляли бы цистерны с местными вкладами. Через год, сказал я ему, урожай по стране удвоится.
— Минутку, минутку, — Эгбо выискивал в газетном отчете соответствующие места. — Ага, я так и думал, буквально слово в слово.
— Отдадим ему должное, у него фантастическая память. Если только он не стенографировал, держа руки в карманах. Имейте в виду, что я наговорил ему черт знает что, и к тому же с неотразимой убедительностью. Кажется, я ему говорил и о метафизической стороне проекта, о замкнутом круге плодородия и так далее.
— Вот пожалуйста! — воскликнул Эгбо. — Он назвал это мотофизической и химической идейной основой.
— Я же говорил, что он дал волю воображению.
— Послушайте — это явно твое творчество: «Собирание нечистот в ведра — бесчеловечно, — заявил достопочтенный Койоми. Во время речи многоуважаемого оратора было видно, как его доселе бесплодный мозг оживает от величественных планов и прорастает невиданными цветами различных оттенков и запахов...» — это твое, ведь правда?
— Мой стиль ни с чьим не спутаешь. Матиас оказался предателем. Главный редактор вызвал меня и сказал: «Матиас говорит, что вы интересуетесь подобными делами, не возьметесь ли вы написать отчет?»
— Мне нравится идея с ослами, — сказал Кола. — Разве что у них может возникнуть аллергия к зловонию.
— А противогазы на что? Полиция предоставит их сколько угодно.
— Это может подвергнуть опасности правопорядок. Разве можно давать противогазы ослам? А если они устроят демонстрацию? Слезоточивый газ будет бессилен.
— А я все равно за ослов. Только почему лишь в городе? Почему не возить на них это добро прямо на Север?
— Что, поезда кажутся тебе чересчур прозаичными?
— Вот именно.
— Гм. В твоих словах что-то есть. Представь себе, кочевник, привстав на стременах, видит стада, бредущие на Юг, и караваны ослов с дерьмом, направляющиеся на Север.
Банделе встал и вышел.
Они долго смотрели на захлопнувшуюся дверь.
— Что его заедает? — наконец спросил Эгбо. Он взглянул на Сими, потом на Дехайнву. — Что думают женщины? Какие дополнения подсказала вам интуиция?
Сими погладила его по затылку, а Дехайнва сказала:
— От ваших разговорчиков забегаешь по стене.
Саго расхохотался.
— Ты не поверишь, Кола, да и ты, Эгбо, но однажды, напившись, я неосторожно пообещал этой женщине, что, когда мы поженимся, я сожгу свою Священную Книгу.
— Ты поклялся, — подтвердила Дехайнва.
— И хотя меня вынудили нечестным способом, я сдержу свое слово.
— Как это ей удалось?
Саго мстительно взглянул на нее:
— Рассказать?
— Только посмей...
— Посмею.
— Не смей...
— Это произошло, скажем, в момент наивысшего... — Дехайнва под хохот Саго унеслась вверх по лестнице. — Какой ценою, Далила! И чем заплатил я за девство Далилы!
— Вы правда поженитесь? — спросила Сими.
— Я в ловушке, — вздохнул Саго. — В ловушке, и это мне нравится.
— Скажи когда, и я подарю ей полицейские наручники, — пообещал Кола.
— А от меня тебе будет ночной горшок, — заключил Эгбо.
Банделе вновь появился в комнате, колонна из железного дерева.