Поначалу доносы даже пытались читать, но быстро поняли бессмысленность этого занятия. В итоге, рассвирепев, генерал Адамс запретил принимать доносы, но их все равно слали. Более всего страдал отдел пропаганды. Наивные люди там полагали, что найдут в лице этих господ консультантов, которые позволят действовать в соответствии с местной спецификой. Ага, разбежались. Представители «духовной элиты» лишь преданно глядели в глаза, ожидая руководящих идей, чтобы их озвучить. А если видели хоть какой-то намек на руководящие пожелания, озвучивали их так, что глаза бы не глядели. К примеру, после побоища за Обводным каналом от демократической общественности поступило ровно двенадцать бумаг, в которых говорилось, что все жители Санкт-Петербурга, как один, гневно осуждают подлые вылазки коммуно-фашистов.
Джекоб даже поинтересовался у одного из этих господ:
– А кто из них кто? Вороны – коммунисты, а чайки – фашисты? Или наоборот?
В ответ демократ подхалимски захихикал и понес нечто вроде того, что все россияне, кроме представителей духовной элиты, рождаются с криком «Хайль Сталин!». А потом попытался подсунуть сразу три доноса.
Как понял Джекоб, при всех властях эти господа занимались только подобной фигней. Да и занимались как-то хреново. Недавно он видел в какой-то книге советские плакаты времен Второй мировой войны. Вот это пропагандисты работали! Те ребята умели поднимать людей в бой. А эти… Им явно была не по зубам поставленная задача: зажечь энтузиазмом население, которое равнодушно прожирало гуманитарную помощь и, похоже, было вполне довольно своей жизнью.
А еще «духовная элита» любила болтать. Сегодня, к примеру, они обсуждали концепцию городского телевидения. Телевидения, правда, еще не было – не хватало мощностей. Впрочем, в большинстве городских домов не было электричества и воды. А тут еще начался дурдом за Обводным… Но эти люди сидели и увлеченно дискутировали ни о чем. Они почему-то совершенно искренне полагали, что именно за это им платят деньги и дают пайки.
Джекоб зевнул и подался с Васькой на выход.
– Слушай, хоть ты мне объясни: что это за работа такая – хранитель духовных ценностей? – спросил он у подруги.
– А-а, так это очень просто. Это значит – у всех просить бабки, потом их красть и кричать, что дают мало.
Они вышли из здания, которое отдали под работу всем этим общественникам. Оно носило странное название «дом политпросвета», хотя до полного бардака там был банк или что-то вроде этого. Как пояснила Васька, очень давно, еще при коммунистах, в этом доме занимались примерно тем же, что и теперь. И примерно те же самые люди.
На пороге стояла мощная фигура в позе горниста – приставившего к горлу бутылку виски. При виде Джекоба фигура обернулась:
– О! Журналист! Привет! И ты, девчонка, тут… Я ж так и думал, что ты не пропадешь.
Джекоб узнал Тони, с которым они «конвоировали» Ваську.
– Ну, ребята, давайте за встречу, – предложил солдат и протянул сосуд журналисту.
Глотнув и передав бутылку Ваське, Джекоб пригляделся к солдату. Что-то в нем изменилось. Он не мог сказать, что именно, но это был не тот простой парень из Техаса, а уже иной человек.
Приняв от Васьки емкость и глотнув снова, Тони достал сигарету и обратился к журналисту:
– Слушай, вот ты образованный и вообще к начальству и ко всем таким делам ближе, вот ты мне скажи: на кой черт мы тут?
– А ты что, домой уже захотел?
– Домой? – Тони пьяно ухмыльнулся. – Нет уж. Мне домой никак нельзя. Я, если хочешь знать, почему в армию двинул? Потому что у меня иного выхода не было. Я, видишь ли, одному черномазому морду в кашу превратил. Он первый начал, стал, сука, девчонку мою лапать на дискотеке. Вот я ему и приложил. Но у нас ведь политкорректность! Если бы я белому рожу начистил – вышло бы хулиганство. Пара месяцев тюрьмы, не больше. А если черному – это уже получается расизм. Будь у меня хороший адвокат – еще ладно бы. Но откуда у меня на него деньги? А еще газеты вопль подняли. У них получилось, что я чуть ли не в балахоне ку-клукс-клана на эту дискотеку ворвался и давай всех крушить. Вот я и свалил по-быстрому, завербовавшись в армию. Теперь они ждут, когда я вернусь, чтобы меня посадить всерьез и надолго. А в тюрьме те же черномазые давно свои порядки навели. Мрак, в общем. Да и вообще, мне этот город нравится. Я б хотел в нем жить.
– Даже в таком, в развалинах?
– Вот испугал! – Тони засучил рукав и показал свою здоровенную руку. – Это видел? У меня четырнадцать профессий, и все рабочие. Быстро отстроили бы! В лучшем виде! Вот только, знаешь, я бы на их месте всех бы нас давно перебил на хрен.
– Так ведь они хотят, чтобы было как в Америке.
– Вот дурачье-то! – заржал Тони. – Что там хорошего? Была у нас когда-то страна… Мои предки ее построили на пустом месте. Вот это была страна! А теперь… Одна тоска, политкорректность и права пидорасов.
Бутылка снова перешла к Тони, он глотнул и вдруг задумался:
– А ведь знаешь, ОНИ ведь нас все-таки перебьют…
– Кто ОНИ?
– Понятное дело, не мафия, о которой нам все уши прожужжали пропагандисты. Нет тут никакой мафии.
Джекоб аж вздрогнул:
– Откуда ты знаешь?
– Да уж знаю, кое-что повидал. Я ж там, в порту, был. Ты вот слушай…
Джекоб не успел выяснить подробности. Мимо пронеслись две грузовые машины, потом проскочил джип, затем пробежали люди.
– Похоже, снова какая-то внештатная ситуация, – убежденно изрек Тони.
Так оно и было. На этот раз неприятность случилась с временной городской радиостанцией. Она помещалась в нескольких щитовых домиках, неподалеку – на месте, которое, видимо, раньше было парком, но теперь там остались лишь пни – наверное, деревья спилили зимой на дрова. Так вот, мачта станции покосилась, а на месте домиков бушевало пламя. Вокруг суетились люди, не давая огню распространяться. К троице, остановившейся возле пруда, откуда-то выскочил Риккардо.
– Все, шеф, радиостанция накрылась, – сообщил он. – Горят бараки, где находится вся основная аппаратура. Теперь в любом случае местным долго мозги полоскать не будут.
– Само загорелось?
– Как же, загорится оно само! Немцы подожгли. Человек десять из ихнего батальона. Грибов, видно, объелись. Не одна же Речел такая хитрая. Наверняка и другие до сути дела докопались. Или этой новой дряни… или тоже с ума посходили, как те у цирка…
В армии никто не верил в историю с переодетыми бандитами. До последних событий среди солдат была популярна «внутренняя» версия начальства (о которой, понятное дело, все знали). После же разгрома порта поползли слухи о психотронном оружии, которым также был нанесен удар и солдатам в Федерации хоккея. Благо байками о таком оружии «желтые» газеты пачкали мозги читателям уже много лет[51].
– Ну так и что случилось дальше? – продолжал добывать информацию Джекоб.
– Так вот, ворвались немцы, совершенно не в себе, все погромили и подожгли. Орали какие-то песни. На русском, как я понимаю. Попробую исполнить.
– Ты ж не знаешь русского!
– Уже немного знаю. От девочек. Не все ж трахаться, как швейная машинка. Надо и поговорить… Да у меня к тому же память на песни хорошая. И вообще, что не сделаешь для любимого шефа!
Риккардо напрягся и с жутким акцентом процитировал: «Пожелай мне удачи в бою».
– Зигфридами себя, что ли, вообразили под грибами? Берсерки хреновы. Но почему они пели на русском? Если б они «Рамштайн» горланили – или какие-нибудь нацистские песни вроде «Хорста Весселя», я бы понял…
– Не все так просто, шеф, – понизил голос Риккардо. – Я ж говорю, неспроста все это. Как и тот паровоз, и все остальное… Я рядом был, когда все началось, – клеился к одной русской, которая на радио диски меняет и треплется в перерывах. Повел ее для употребления – и тут увидел… И про девчонку совсем забыл, до того обалдел. Это я-то, можете представить? Вы слушайте, шеф… Там, напротив радиостанции, в парадной стоял один парень – и явно не зря стоял.
– Кто такой? – заинтересовался Джекоб. Впервые во все эти истории вроде бы оказался замешанным человек.
– Парень был весь в черном и вроде как азиат. Но не китаец и не японец. Это точно. Уж их-то я в Нью-Мехико нагляделся. Этот и ростом выше, чем они бывают, и морда не такая. Так вот. Стоял себе этот парень и наблюдал. С такой каменной рожей, ну, знаете, как обычно у азитов. Но видно было – следил за пожаром очень внимательно.
– А почему ты на него внимание обратил? В Штатах тоже зеваки всегда на пожар сбегаются.
– Почему я на него внимание обратил? Понимаете, что-то в нем было такое… Слов не могу подобрать… В общем, не человек это!
– То есть?
– Не знаю! Не человек – и все тут. Нежить явная!
Час от часу не легче! Только понадеялся Джекоб, что в этой истории появились живые люди, как снова поперла чертовщина!
– О чем это он базарит? – спросила Васька. Джекоб перевел.
Девица заржала:
– В черном, говоришь? Косоглазый? Ну, тогда все понятно. Нет, какие же вы все-таки дураки! На пустом месте сами себе врагов создаете. Надо ж было такую попсу крутить на всех углах! Вот Последний Герой и не выдержал. А он-то, наверное, до того был не против вас… Эти все старые рокеры вроде бы Америку очень даже уважали.
Джекоб, обладавший хорошей журналистской памятью, вспомнил надписи, которые неоднократно видал на заборах: «Виктор Цой – последний герой». Тогда он еще заинтересовался, потому что слово «Цой» на стенах Петербурга попадалось не реже, чем созвучное с ним другое слово из трех букв. И узнал кое-что. А память журналиста – как компьютер. Что туда попало – остается там навсегда.
– Ты имеешь в виду Виктора Цоя, знаменитого русского рок-музыканта?
– При чем здесь Цой? Цой давно умер.
– Что ж это, призрак?
– Ну, ты как маленький! Призраков не бывает. То есть, конечно, бывают, такие, как в Эрмитаже, но они так просто, за здорово живешь, по улицам не болтаются. Говорят же тебе русским языком: это – Последний Герой!