— Это вряд ли. Но позвонила. Негоже всяким жуликам на честных людях наживаться. Завтра участковый обещал зайти. Сказал, заявление поможет оформить. А сегодня — сегодня мне жизненно необходимо переключиться на позитив. Сейчас чайку попьем и в лото поиграем.
Надолго лото не хватило. Подруги заскучали.
— Можно было бы прогуляться, да дождь зарядил, — запечалилась Ирина. — Может, телевизор включить?
— Телевизор я и дома посмотрю, — отказалась от предложения Люся. — Лучше давай вечер воспоминаний устроим. Помнишь, как на первом курсе мы с тобой на картошку поехали? У меня ж там первая любовь случилась. С этим, как его…
— С агрономом? Как же не помнить. Погоди-ка, где-то у меня фотографии сохранились, — оживилась Ирина и принялась доставать с антресолей старые альбомы.
— Фотографии? Откуда? Машка же тогда зажала нам пленку, — удивилась подруга. — Уж как я ни выпрашивала. Неужто тебе удалось? И почему мне не сказала?
— Ой, там долгая история с этими фото. Она тогда уперлась. Видно, было, что в тех пленках скрывать. А фотоаппарат-то один на весь отряд. Так и остались без карточек.
А через пару лет (ты в ту пору с мужем на Камчатке жила) встретились мы с Марией случайно. На каком-то семинаре в Минске. В одном проекте защищались. И победили. Ну и расщедрилась бывшая сокурсница. Принесла несколько фотографий. На память. Меня-то там — через раз на самом дальнем плане: не любила сниматься, стеснялась. Зато ты с Петровичем кругом в фокусе. Звезды! Смотри… — Ирина выбрала нужный альбом и положила на стол.
— Ох! Петрович — а я и забыла, как кавалера величали. Да и какой там кавалер — три медляка да два вечера под забором общежития. Обнимашки-целовашки. Чисто по-пионерски. Интим не предлагать!
— Интим… Да кто ж в ту пору слова такие знал!
— Да уж, — Люся рассматривала фотографии со слезами на глазах. — И, правда, звезды. А че ж письмом мне не переслала?
— Чтобы муж тебя в Тихом океане утопил? Горяч был твой Проша. Хотела показать, когда в отпуск приедешь. Да забыла…
— Склеротичка. Зато умная — с Прохора сталось бы. Да и твой Димыч мало отставал. Горели, горели, да и сгорели раньше срока. Царствие им небесное! — перекрестилась Люся. — Теперь нам с тобой каждой за двоих жить приходится. Лет до ста, как думаешь, дотянем?
— Разве что на позитиве…
— Кругом права: счастье человеку жизнь продлевает. Особенно когда его в меру. Ой, глянь, Валька с филфака! Моднявая… А тут что у нас?
— Кажется, матанализ сдали.
— То-то, смотрю, рожи, как прожекторы на маяке, сияют. Ох и круто Бойко принимал! Я шпору так и не смогла достать, благо Тихонович рядышком сидел. Помог кавалер…
— Ой, Люська, какая же ты ветреная в молодости была! Универ гудел, что рой осиный. Всем знать хотелось, спишь ты со своими обоже или по верхам скачешь.
— Спишь?! Да если бы спала, взял бы меня Проша замуж? — всплеснула руками та. — Вот именно… Небось, любопытствующие тебе тогда проходу не давали. Как-никак, лучшая подруга. В курсе быть должна.
— Не давали, да и Бог с ними. Очень надо было мне твои похождения с кем попало обсуждать.
— Я и не сомневалась. А тут, смотри, Иванов, красавчик! Полкурса в него с первого взгляда влюбились. А это, кажется…
За вечер они осилили два альбома — студенческий и выпускной. Насмеялись, под настроение вместе с чаем бутылку наливки ополовинили. Взялись было за следующий…
— Нет, похоже, не потянем свадебные радости, — покачала головой Люся, отвлекшись на звонок телефона. — Одиннадцатый час. Мне бы до дому засветло добраться. Давай отложим до завтра. До маршрутки проводишь?
— А то. И самой прогуляться полезно. Стряхну лишние эмоции. Сегодня их у меня через край.
— Ага. И наливочки облепиховой лишек, — хихикнула подруга, нетвердой походкой следуя в прихожую. — Слушай, классно посидели. Я уж большую часть наших позабыть успела. А тут все молодые, смешные, трогательные. Особенно Ромка Тишко. Даже не думала…
Обмен мнениями занял весь путь до остановки. Усаживаясь в такси, Люся обернулась и зависла на ступеньке.
— Мадам, не тормозим! — выразил озабоченность водитель.
— Момент, юноша! Я о главном забыла! Прикинь, Ирочка, какая жизнь нам досталась счастливая! Подумаешь, один часок повспоминали, а летаем что пташки райские!
— Часок не часок, но было что вспомнить, — согласилась Ирина, подталкивая оставшуюся за бортом часть подруги в салон маршрутки. — Всякого в нашей жизни хватало, милая. Поезжай уже.
— Нет! Ты не поняла! — упорствовала Люся. — Жизнь длинная нам досталась — семь десятков годков по земле-матушке пылим! И что? Коли хорошенько присмотреться, все эти десятки до одного счастливыми мгновеньями наполнены. Вроде мелочь мгновенье каждое, а пшик — и нету! А наложи одно на другое — уже часок получается. А часок на часок — вот тебе и денек счастливый. А денек на денек — лови недельку. А…
— Мадам, эдак вы до очередного миллениума дотянете! — не выдержал таксист.
— Запросто! — кивнула Люся. — Если вы не против.
— Я всеми руками за! Особенно если на телефонный диалог переключитесь.
Воспользовавшись моментом, Ирина таки втолкнула гостью в такси:
— Пока, девочка моя! Завтра созвонимся!
— Никаких созвонов! Тортик-то остался. И облепиховая. Буду в пять! — заявила подруга. — Погудим! И не вздумай…
Дверь захлопнулась, разорвав фразу. Бусик презрительно фыркнул и влился в череду спешащих куда-то машин.
Ирина улыбнулась ему вслед и направилась в сторону скверика. Ей хотелось немного пройтись. Накрапывал мелкий дождик, постепенно смывая яркость только что пережитых воспоминаний.
— Кап-кап-кап, — постукивали капли по листьям молодых лип. Собирались в струйки. И пропадали, быстро стекая в траву. Тут же сменяясь другими. Почти как счастливые мгновенья. Только что были — и нету. Хотя…
По тротуару резво неслись вдаль ручейки тех самых дождинок.
«Права Люсенька, не пропадает никуда наше счастье, накладывается одно на одно, — неслись вслед за ручейками Иринины мысли, — из капель в струйки. Из струй в ручьи, а там и до рек недалеко. А там и до морей с океанами…»
Дома она прибралась. Положила на место старые альбомы. Задумалась. Вернула всю стопку на стол. Отобрала просмотренные. И еще несколько.
— Двух завтра за глаза хватит. Свадебные фото точно дважды пересмотрим. Ну и детишек в младенчестве. А остальные… будет повод для новой встречи. И для нового счастья. А пока нужно в Москву позвонить, предупредить, что приезд мой откладывается до следующей пенсии. Вот и время для дачных хлопот появилось. Дочь обрадуется.
«И ни слова благодарности в сторону главной героини! — напомнила о себе память. — А ведь все ваши сегодняшние радости исключительно с моей подачи состоялись».
— Прости, дорогая, не догадалась! Спасибо! Ты уж подольше со мной оставайся. Вдвоем век вековать сподручнее.
«Так и быть, приму все сказанное за комплимент. Доброй ночи, хозяйка!»
— Сладких снов! Завтра день обещает быть приятно хлопотным.
Скоро дом Ирины Игнатьевны спал. И снились его обитателям исключительно добрые сны.
Слезы… слезы… слезы…
Дождь наконец окончился. Ушел куда-то за реку, за полдня промочив город до нитки. Солнце уже подумывало выбраться из полупрозрачного облачного убежища. Кокетничало, выставляя то один, то другой бок, и снова закутывалось в ажурную небесную шаль.
Природа вовсю радовалась жизни. По листьям поскакивали полусонные солнечные зайчики. Трава отмылась от городской пыли и торжествовала всеми оттенками зеленого. Птицы, завершив водные процедуры в ближайших лужах, чистили перышки и верещали на все голоса. Лишь тучи все еще не желали уступать завоеванных позиций. Сердито хмурились, вздыхали, тормозили изо всех сил, цепляясь набухшими телами за верхние ветки деревьев, антенны, крыши домов… Даже пытались плакать, выжимая из опустошенных тел последние капли.
Но на них уже никто не обращал никакого внимания. Прохожие в одночасье свернули свои зонты и, ловко огибая лужи, заторопились по своим делам.
В окне первого этажа старого пятиэтажного дома появилась удовлетворенная поворотом событий физиономия одинокой пенсионерки семидесяти восьми лет Марьи Львовны Трофимовой. Впрочем, одиночество ее можно было считать условным. Сын Марьи Львовны наведывался из столицы раз в месяц. Дочь давно приглашала в свою Америку. Писала часто. Звонила каждую неделю. И заглядывала к матери дважды в год — на Рождество и летом.
К мужу Марья Львовна заглядывала сама. Частенько. Иначе, к сожалению, было нельзя — покоился ее супруг на Северном кладбище уже три с половиной года. К себе пока не приглашал, но внимания требовал. То цветочки полить. То памятник протереть. А то и службу на могилку заказать — святое дело.
Подруги у Марьи Львовны были. Но возраст не давал возможности видеться так часто, как бы хотелось. А потому любимыми и наиболее доступными жизненными удовольствиями Марьи Львовны были телефонные разговоры. И наблюдение за событиями на улице. С собственного подоконника.
Соблюдая традиции (как-то не хотелось выглядеть в чужих глазах праздной любопытствующей), Марья Львовна принялась деловито переставлять на подоконнике цветы, завозила тряпочкой по рамам, форточке. А сама цеплялась за каждое мало-мальски заметное изменение по ту сторону мира.
— Красота-то какая! Хоть жизнь на подоконнике проведи. Жизнь… да сколько ее осталось!
Из подворотни выскочил старичок. Засеменил, засучил сухонькими ножками по мокрому тротуару, изредка поглядывая на небо.
— Ну чего косишься, сердешный? — воззвала к незнакомцу Марья Львовна. — Не ровен час, спотыкнешься. Или в глаз что-нибудь попадет! Вот уж мне эти мужчины…
Как в воду глядела. Старичок вдруг вздрогнул. Подскочил. Завертелся на месте, судорожно выискивая в глубине карманов нечто жизненно важное. Нашел-таки! Вытянул на свет Божий чистенький (казалось со стороны) носовой платок. И принялся вытирать правый глаз. А потом и оба — слезы уже текли по обеим щекам.