Так что расхлебывать ее ошибки пришлось врачам. Роды случились сложные, двойняшки родились слабенькими и болезненными. Отсюда и оставшаяся в качестве послевкусия тревога.
Благо, что здоровье не подводило. С мелкими недомоганиями справлялась амбулатория, а после переезда к сыну в город — поликлиника. И осложнившийся артроз Варвара Тимофеевна лечила по старинке — переходя из физиокабинета на прием к участковой и массажисту. Но болезнь на этот раз не поддавалась.
— Вам бы в больницу, — вздыхали врачи и медсестры в ответ на очередной поток жалоб, — осень на дворе, пока до дому добежите, весь эффект от процедур ветром унесет.
— Только не туда! Бывали мы в ваших больницах, больше не хотим! — отмахивалась перепуганная пациентка, соглашаясь на все более сильные таблетки и уколы. Пока скорая не увезла страдалицу чуть ли не силой.
Случился приступ в ночь. Сил терпеть не осталось. Да и близких следовало пожалеть: кому стоны и слезы, а кому на работу в шесть утра. Так что пришлось Тимофеевне поступиться своими принципами.
И приготовилась она к серьезным испытаниям.
Не зря приготовилась — ждать доктора в приемном отделении пришлось больше часа. Дежурный врач как раз обходил тяжелых больных, а Тимофеевне с выматывающей болью час показался вечностью. Правда, обезболивающее начало действовать. Она почти задремала. Потому на вопросы отвечала невнятно и порой невпопад.
До палаты добралась под утро. В десяти метровке ютились четыре кровати. Ей досталась (а кто бы сомневался) та, что у окна. Только-только улеглась, позвали на укол, потом — на анализы. Пока нашла, пока разобралась — еще больше расстроилась. И понеслось: на обратном пути палаты перепутала, на завтрак опоздала. Пока нашла столовую, там уже никого не было. Хоть возвращайся не евши. Обидно.
— Эй, больная, вы куда? — донеслось из полузакрытого окошка. — Мало того, что опаздываете, так еще и голодовку объявить собираетесь. Непорядок!
— Так я ж думала…
— Дома думать будете. А тут — режим соблюдать. И докторов слушаться. Есть кому за вас думать, — строго объявила раздатчица и спросила уже мягче: — Вам каши или затирочки положить?
— Затирочки? А что… — начала было Варвара Тимофеевна и замолчала, сглотнув слюну. Сто лет затирки не ела. А как любила раньше!
Больничная затирка оказалась не хуже ее собственной. Хоть ты добавки проси. Просить не пришлось. Раздатчица выглянула из своего «теремка», оценила ситуацию:
— Добавить? У меня этого добра — хоть полк новобранцев накорми. Нонешние больные казенных харчей не жалуют. Домашними гостинцами питаются. А по мне, самое вкусное, что тобой не готовлено да свежим-теплым тебе подано.
— И посуду мыть не нужно, — оживилась пациентка, цепляясь за позитив. И зацепилась основательно. Кто бы мог подумать, что в больнице имеются-таки поводы для оптимизма!
— А посудите сами, — убеждала вернувшаяся домой в относительно добром здравии Варвара Тимофеевна приятельниц, — никаких тебе очередей, врачи внимательные, не торопятся никуда — выслушают, совет дадут, к специалисту нужному без лишних вопросов направят. Опять же, бежать никуда не надо, все на месте: и уколы, и капельницы, и физиопроцедуры — только успевай поворачиваться. Народ сердобольный лежит, есть с кем не то что словом — кучей мыслей переброситься. К тому же понимающий контингент. Опять же, телевизор в отдельной комнате. Часовенка во флигеле. Все под боком! Дети с внуками почитай каждый день навещают. Гостинцы приносят. Никаких тебе хлопот и переживаний. Словом, все одно — что зима, что лето, хоть на постоянное место жительство переезжай.
— А ты боялась, — хмыкнула одна из благодарных слушательниц восславляющих песнопений. — Давно бы так, глядишь, и победила бы свой артроз.
Насчет легкой победы Варвара Тимофеевна уверена не была, но повторный визит в больницу планировала на весну. А зиму она на автопилоте проведет. После такого лечения по-другому и не получится.
Суженый
— Суженый мой, ряженый… — шептали девчата за стеной.
Кузьминична не особенно прислушивалась. Пускай себе веселятся. Дело-то молодое.
— Когда-то и я гадала, — приговаривала она, раскатывая тесто для любимого внучкиного пирога. — И нагадала ведь. Петрик в зеркале привиделся. А скоро и сватов прислал. Вот и не верь тут бабушкиным сказкам-присказкам.
Кузьминична любила, когда дом оказывался полон гостей. Вот и сейчас. Приехала внучка. Младшая. Студентка столичного университета. С подружками. Только успевай поворачиваться!
— Городских бульбой со шкварками не обрадуешь. Им пирогов с капустой да творогом подавай. Полендвички. Да наливочки малиновой. Попробуй угоди, — ворчала хозяйка.
Но лукавила: на все окрестные деревни считалась лучшей поварихой. Половину свадеб у плиты выстояла. За тестом из самой Лиды молодицы наезжали. Хорошая добавка к пенсии.
А уж родню она потчевать прямо-таки обожала. Сало коптила по-особенному. И мясо мариновала в травах лесных. И грибочки по бочонкам насаливала. А уж наливок — на любой цвет и вкус. Целый угол в подполе дожидался дегустаторов. И травяные, и ореховые, и плодово-ягодные.
Сама-то не пила почти. Разве, что какая соседка на огонек заглянет. Петрик ее уж десять лет на небесах кагор попивал. Вдовствовала Кузьминична без радости. Но на других мужиков не глядела. К чему?
— Хорошие-то давно бабами разобраны. А на плохих у меня здоровья нема, — отмахивалась она от чужого любопытства. — Мне для счастья детей да внуков хватает.
Так и жила. Не тужила особенно.
Девчата между тем продолжали выпытывать у судьбы дорожки к счастью. Шептались. Пересмеивались. Подшучивали друг над дружкой. Кузьминична уже и пирог в печь поставила. И закусок нарезала. А толку…
— Похоже, без меня они до утра не управятся. Пойду подскажу.
Клюнула глоток малиновой. И пошла:
— Эй, девки, чего воду в ступе мелете? Рази так жениха угадывают? Вы бы валенок за калитку бросили. Самое верное дело. Кто поднимет — коли не сам жених, то тезка его.
— Вы бы, бабушка, показали, — давясь смехом, предложила внучка. — А вдруг сработает! Мне замуж давно пора.
— Ну, раз пора, учись!
Кузьминична выудила из сундука в сенях старый валенок, швырнула за забор.
— А пока суженый меж сугробов гуляет, давайте-ка, красавицы, за стол. Ударим по полендвичке, наливочкой запьем. Знатная получилась выпивка!
И снова отхлебнула ароматной настойки.
Потом они чаевничали. Наслаждались пирогами и неспешными разговорами. А потом и спать собрались. Только Кузьминична посуду вымыла — в калитку постучали.
Накинула бабка полушубок, спустилась во двор:
— Не поздно ли по гостям гулять?
— Да я не по гостям. Домой шел. На обувку наткнулся. Не ваш сапожок?
— Жених! — высыпали на крыльцо девчата.
— А ну, кыш! — погрозила им хозяйка. — Зараз простудитесь. А мне отвечать!
— А как же жених?
— Сама разберусь. Коли подходящий, приглашу на завтрак.
Вернулась на пару с валенком.
— Неподходящий?
— Какое там! Сто лет в обед. Хуторской. Дед Семка.
— Ба, так это он по твою душу, — хихикнула внучка.
— Я те пошучу! — погрозила Кузьминична валенком. — А ну, по кроватям!
А сама долго не спала. Вспомнила, как молодой в давнюю пору Семушка за ней ухаживать надумал. А Петрик ему наподдал хорошенько.
— Ревнивый мой муженек был. И на расправу скорый. А из Семки-то неплохой хозяин вышел. Может, не зря мимо проходил? Он-то тоже вдовый. Ой, да какие глупости в голову лезут! Или не глупости? Ведь шел зачем-то. И валенок поднял… Ладно, потом разберемся…
Усыпанное звездами ясное крещенское небо освещало маленькую уютную спаленку. Фотографии в старых рамках. Гора подушек на стуле. Свернувшаяся в клубок кошка. И улыбающаяся физиономия старушки. Кузьминичне снились приятные сны.
Самое время
Снег сменился ледяным дождем. Сапоги промокли, шапка отяжелела и съехала на лоб. Тяжелая сумка тянула руку к земле. А до дома еще идти и идти, если можно было так назвать способ Людиного перемещения в нужном направлении.
Как же не вовремя она задумалась и проехала свою остановку! Сама себя наказала. Ну и погода добавила эффектов. Хоть плачь!
— И главное, даже присесть некуда! — жаловалась самой себе страдалица. — Скамейки мокрые, на кафе денег нету. Наверное, умру, пока дойду.
Умирать не хотелось. А посему заметно приунывший оптимизм заставлял женщину с надеждой обозревать окрестности на предмет хоть какого-то приемлемого для отдыха местечка. Поликлиники, банка, магазинчика… Увы. Дома стояли стеной. Холодной, стылой, сырой. И абсолютно равнодушной к чужим проблемам.
— Ну что за улица! — Люда свернула за угол и заметила в стене домов углубление.
Ноги понесли хозяйку на исходящий откуда-то мягкий свет. За углом унылой в своей бетонной серости хрущевки оказался аккуратный пятачок зелени. Пара туй в компании низкого фонаря казалась уютным оазисом в сгущающейся мгле каменного ущелья. Вымощенная двухцветным камнем дорожка вела в небольшой костел, через приоткрытые двери которого доносились звуки органа.
— Сам Бог велел, — пошептала Людмила и вошла в храм.
На всякий случай перекрестилась. Не слишком умело. Отношения с религией не сложились: родители были категорическими атеистами, а у повзрослевшей Люды имелись более важные дела и интересы. К тому же крестили ее в православной церкви. Ну уж как есть.
В храме было пусто. Несколько верующих сидели на скамьях у самого алтаря. Маленький пожилой человечек в сутане хлопотал рядом, очевидно, готовясь к вечерней службе. Откуда-то сверху лилась негромкая органная музыка.
Людмила осторожно присела на ближайшую скамью. Перевела дух. Осмотрелась. Величественные колонны, статуи святых, лампады в высоких стойках, картины в необычных рамах. Очень красиво. Очень покойно. Тепло. Тихо.
«Так бы сидеть и сидеть, — подумалось Людмиле. — Вслушиваться. Вглядываться. Отдыхать душой. И телом, конечно. Я ж для того сюда и зашла, прости, Господи».