— Ты б и нас в свой гарем прописал, — хихикали соседки. — Али жилплощадь не позволяет?
— Совесть не позволяет. Не потяну больше двух, с этими-то еле управляюсь. Ну пошли, что ли, девоньки-припевоньки?
И они шли дальше. Пестрой смешной троицей: серый, выцветший от времени и непогоды флотский бушлат на тонких кривых ножках, рыже-белый пятнистый коровий зад и желтоватый пушистый Муськин хвост, за которым скрывалась сама Муська.
Не стало Муськи прошлым летом. То ли куриного варева объелась, то ли болезнь забрала. Семеныч погоревал малость, да и закопал подружку в старом панском парке. Рядом молодую грушку посадил. На память:
— Муська у нас добрая была. Ласковая. Значит, будут внукам груши сладкие. Доброе существо после себя только добро оставляет. А мы с тобой, Дуська, теперь вдвоем век доживать будем. Сладкая парочка!
Знакомые предлагали Муське замену — мало ли щенят на деревне. Но Семеныч щенка не принял:
— Не судьба мне еще одну животину в последний путь проводить, самому недолго осталось. А возьми — тут тебе лишние переживания: куда деваться сиротинке, когда хозяин Богу душу отдаст? Мы уж как-нибудь с Дусей на пару век провекуем. Недолго уж осталось.
Он будто чувствовал приближающийся конец. Деньжат подсобрал на поминки. Завещание оформил. С председателем агрокомбината о Дуськиной судьбе договорился.
А ведь не старый еще — семьдесят семь недавно стукнуло.
— Да кому сколько отписано по Земле ходить, — разводил он руками в ответ на молчаливые коровьи сомнения. — Моя война кончилась, а без боя жизнь потеряла смысл — такие вот дела.
Ну год прождал. Еще один. А толку? Живым в гроб не ляжешь. Приходилось идти дальше. Круги по околице нарезать, картошку то сажать, то собирать. Внучат в гости ждать. И новости смотреть по телевизору. Скукота-маета, «симулятор боя».
Корова вытянула из-под снега еще одну былинку. Медленно прожевала. Возвратилась к реальности. Семеныч почти добрел до конца забора. И псиной от него тянуло все сильнее. К тому же грязно-белый пушистый комок в хозяйских объятиях беспокоил Дуську не меньше: и она давно не ждала перемен. К чему? Им и вдвоем жилось неплохо.
— Такие дела… — прохрипел приближающийся Семеныч. — Собачку вот обнаружил. Еле живая. Под машину, похоже, угодила. Или лиса погрызла. В общем, Дусь, с пополнением нас. Жаль, молока не даешь. Как эту мелочь без молока-то выходить?
Дуська позволила себе возмущенный вздох: в ее-то годы молоко давать — совсем сдурел хозяин! Потом осторожно обнюхала собачку. Лизнуть хотела, да промазала, достался поцелуй колючей Семенычевой щеке. Тот ругнулся, ткнул Дуську в бок свободной рукой, указал на дорогу.
Побрели домой.
— Ладно, — на ходу строил Семеныч планы, — сегодня сгущенкой обойдемся. Нам бы лапы перевязать да колтуны срезать. Да и не факт, что жить бедолага будет — кровищи-то сколько потеряла. Да все раны в грязи. Эй, что скажешь?
Собачонка молча тряслась, прижимаясь к рукаву бушлата. Сил на разговоры у нее точно не осталось. Да и о чем говорить-то? Кто ж на пустые вопросы отвечает?
— Эх, глупота несчастная! — продолжал между тем Семеныч. — И чего тебя в наши края понесло? На сто гектаров пять бабок да еле живой дед. Ни молока, ни сосиски подходящей. Да еще и под машину угодила. Или все-таки лиса? Этой зимой их тут прорва.
Семеныч вздохнул, немного помолчал, вглядываясь в изрытую колдобинами дорогу. Потом неловко перепрыгнул грязную лужину и, потянув корову за собой, снова обратился к найденышу:
— А что молчишь, так правильно делаешь. Силы экономить надо. Глядишь, до утра и дотянешь. Придется мне тогда к нашему фермеру на поклон идти. Молоко выписывать. Каждый день не находишься — с ногами у меня проблемы. А сосед мимо нас каждый день в агрогородок продукты возит. Глядишь, и договоримся. Глядишь, и не пропадем.
Собачонку Семеныч пристроил в сенях. Подстелил половик, накрыл дерюжкой. Пошел Дуську до ума доводить. Воды из летней кухни вынес ведро. Теплой, с плиты. Пару горбушек скормил. Яблоко.
— Ну что, кума, чаю попила? Пора на боковую. Соломки я с утреца свеженькой подложил, ночевка у тебя сегодня царская! Занимай палаты! — и подтолкнул коровенку в хлев.
Запер аккуратно. Приотворил оконце:
— Спокойной ночи, подруга! Сладких снов.
Дуська в ответ выдохнула облачко пара. Как обычно. Семеныч заботливо прикрыл окошко — чтобы не надуло старушке. Заглянул в курятник, сыпнул зерна. Проверил поилки. Повозился у колодца. Наполнил ведро с водой и вернулся к дому.
— Ты тут как? — осторожно приподнял половик вместе с собачкой, внес в кухню. — Теперь окажем первую помощь пострадавшему. Где у нас аптечка?
Включил свет, рассмотрел собачьи раны. Почесал затылок:
— Для начала займемся прической. Все одно за этими лохманами тебя не видать. Дашься хоть?
Собачонка по-прежнему тряслась мелкой дрожью и молчала. Семеныч сунул ей под нос миску с разбавленной теплой водой сгущенкой.
— Угощайся. И терпи. Только кусаться не вздумай! — строго приказал он и принялся состригать клочья сбившейся шерсти.
В девятом часу оставил нудное непривычное занятие, успев остричь лишь спину да голову подопечной. Так увлекся, что новости забыл посмотреть. Или хотя бы послушать. Расстроился — важный элемент привычной жизни был безвозвратно упущен:
— Ну вот, связался с тобой — все на свете пропустил. И ужин. И новости. И программу передач. Считай, день проморгал за просто так. А толку?
Лукавил: повтор новостей он любил смотреть по утрам, программу передач еженедельно печатали в районной газете, а ужинать Семеныч мог в любое время дня и ночи. Да и насчет толку погорячился: новая прическа оказалась найденышу к лицу. Вернее, к морде. Симпатичной, к тому же. Собачонка успела дважды дочиста вылизать миску и вытерпеть болезненную процедуру обработки ран на обеих передних лапах.
Старику удалось даже перевязать их, задобрив страдалицу куском тушенки. В общем, ужин они съели вместе. Семеныч запил свою половину двумя кружками чаю и отправился на покой.
На прощание передвинул половик с собакой ближе к печке, пожелал спокойной ночи и предложил:
— Побудешь пока Муськой. Идет? Мне так привычнее.
Собачка не возражала. Сытная еда, тепло оказались сильнее тревог и боли. Она вяло боролась с обволакивающей сознание дремой. Бой оказался неравным. Через несколько минут в доме уже раздавалось парное сопение, перемежавшееся приступами бодрого Семенычева храпа. Новоиспеченная Муська принимала данное неудобство как должное. Понимала, что тишина и одиночество не самые лучшие спутники собачьей жизни.
Наутро, бойко насвистывая некогда популярную мелодию, Семеныч вылил в Муськину миску остатки сгущенки. Положил рядом колбасный хвостик. Почесал затылок:
— Маловато будет, пожалуй. Но с голоду не помрешь. А я мигом к фермеру сгоняю. За молоком. И сам-то давненько парного не пивал, не то что некоторые.
«Некоторые» энергично стучали хвостом по полу, поддерживая планы благодетеля. На большее пока не хватало сил — раны горели огнем и пульсировали болью во всем собачьем теле. Но признаваться в своей слабости Муська боялась — вдруг передумает старик и выбросит за ворота. Так однажды уже случилось в ее жизни, и повторение пугало собачонку пуще всех болей.
— Эге, — прозорливо оценил Семеныч жалкие Муськины поползновения, — болит, стало быть? Часок продержишься? А там поврачую тебя, сердешная.
Муська всхлипнула от восторга, соглашаясь на любые предложения и млея от теплых слов.
— Да и куда тебе деваться? — поддержал собачий порыв старик. — А у меня хозяйство. Не бросишь. Да и не виноваты куры да Дуська в твоих бедах. Ждут своего. Так что терпи, подруга, придется вписываться в режим.
Собачий хвост продолжал отбивать чечетку. А Семеныч, позабыв о собственных болячках, живенько пробежался по двору. Насыпал корму курам, напоил Дуську, подложил сенца в ясли. Погладил подругу по боку:
— Извиняй. Дела у меня. Утренний променад переносится.
И поспешил на главную дорогу — встретиться с фермером. Дуська шумно вздохнула, оценивая перспективы. Особенно огорчаться не стала: прогулки по скользкому снежному насту большого удовольствия не доставляли. Если бы не скука да уважение к хозяину, она бы и вовсе не высовывала носа со двора до самой весны.
— Ну что тут у нас? — Семеныч отставил пустую миску в сторону и присел поближе к Муське. — Да уж, лекарь, видно, из меня никакущий. Ты уж прости, врачую как умею.
Муська вздохнула и отвернулась к стене. Боль становилась невыносимой. А от мази, наложенной хозяином с вечера, на языке образовался противный горький налет. Так что парное молоко не вызвало ожидаемого удовольствия. В общем, не осталось в ее жизни счастья, как хвостом ни крути. Она и не крутила. На привычные кренделя уже не хватало сил. Только что постучать по полу раз-другой.
— Придется таблетку тебе дать, — бормотал Семеныч, накладывая на мазь повязку. — И чтоб до повязки ни одним зубом не прикоснулась! А то за уши к креслу привяжу. Не балуй! Ну-ка…
Он сунул в Муськину пасть раздробленную таблетку. Заставил проглотить. И только потом занялся своим завтраком. Наскоро перекусил, глянул на притихшую в углу собачонку. Покачал головой. Накинул бушлат и вышел за дверь.
— И что прикажешь мне с ней делать? — спрашивал Семеныч Дуську, завершая прогулку. В этот раз большая часть пути сопровождалась непривычным молчанием. — С молоком вроде бы разобрался, а вот с болячками ейными не смогу. Похоже, кости раздроблены. Сам я с этой бедой не справлюсь, придется в город ехать. К ветеринару. И за что мне такая обуза?
Дуська в чем-то соглашалась с хозяином. И с обузой, и с ветеринаром. И с тем, что им самим не справиться с напастью. Не знала, радоваться ли, огорчаться ли произошедшим в жизни переменам. Молча вздыхала, прижималась к Семенычу боком и шла дальше. Благо, что с молоком разобрались, а то в этом плане чувствовала себя старая корова виноватой. Атак…