сы есть также история переживаний взрослого человека, столкновения с фатальной непоправимостью своего положения, с пониманием того, что ему никогда не отделаться от сфабрикованной, однажды ему данной субъективности, очерчивающей границы жизни как внутри него, так и снаружи. Взрослый человек является взрослым именно потому, что он принадлежит к этой данности, которую считает своей. И не важно, ошибается ли он в этом или нет. Принципиально другое: он никогда не сможет вернуться к изначальной и навеки утраченной бессубъективной фактичности своего существования.
Кэрролл был математиком, и его сказка про девочку, попавшую через кроличью нору в мир, где живут удивительные разумные существа, способные поддерживать беседу на умные темы, поправлять собеседника и спорить с порой удивительным чувством собственной правоты, являются иллюстрациями — антропоморфными аллегориями — математических объектов. Сама Алиса не исключение, она — синусоида (или, как говорят математики, «дышащая функция»), впервые описанная французским математиком Жилем Робервалем (1602–1675). Синусоида — это проекция на плоскость, например, «винтовой линии», скрученного провода. В конце 1630-х годов Роберваль, в попытках определить площадь циклоиды, начертил графическое изображение такой синусоиды, которое считается первым графиком тригонометрической функции, что также позже помогло созданию теории бесконечно малых величин — ин-финитиземалей, описанных Ньютоном и Лейбницем практически одновременно и независимо друг от друга.
Сказка Кэрролла — это очередная попытка создать универсальный текст, который бы описывал всю Вселенную с включенным наблюдателем. Исаак Ньютон в «Математических началах натуральной философии» (1687) описал небесную механику через универсальный закон гравитации, действующий на сцене неизменных, установленных божественным разумом, Пантократором (по Ньютону), пространства и времени[83]; Джонатан Свифт в «Путешествии Гулливера» (1726) еще не ставит под сомнение концепцию об абсолютном характере пространства и времени, но выражает крайний скептицизм по поводу основ человеческой морали и политического, изобретая комические, если не сказать абсурдистские истории, в которые попадает его герой — судовой врач Лемюэль Гулливер.
Гулливер — прямой предок Алисы, с той лишь разницей, что во время путешествия меняются не его, а физические параметры внешнего мира. Как наблюдатель он остается в ньютонианской картине мира, но при этом то и дело становится живым участником бессмысленных распрей между разными воюющими властными кланами, когда высокая мораль лишь декларируется на бумаге. Свифт оказался настолько радикален, что цензура убрала из первого издания романа сатирические пассажи о короле Георге I и премьере Роберте Уолполе, оставив, однако, сатиру на «высококаблучников», тори, и «низкокаблучников», вигов — две противоборствующие партии в английском парламенте. Свифту ответит Джеймс Джойс своим романом «Улисс» (1922), где Леопольд Блум — Улисс (Одиссей) оказывается евреем, что сразу создает комический эффект — блуждает по различным местам Дублина, в котором ничего особого не происходит, и читателю остается следить за медленно нарастающей внутренней интригой по поводу предполагаемой измены жены героя.
Если при всем внешнем абсурде, который его окружает, Гулливер — классический ньютонианский субъект, который попадает в опасные ситуации и может их описать в качестве субъекта, то Алиса уже нечто другое. Синусоидные изменения ее параметров кардинально влияют на ее субъективность: она более не субъект, осознающий себя таковым и способный относиться к миру только как к объекту. Ее сознание оказывается ближе к детскому, для которого мир — часть его самого, и объектность мира скорее помеха, то, что нужно исправить, апроприировать и заставить говорить на своем языке. В антропологическом плане Алиса — носитель энергии, могущей менять мир своим наблюдением и участием в нем; в отличие от субъекта она потенциально бесконечна, инфинитиземаль, управление которой открывает совершенно новые перспективы обращения с миром.
Путешествуя по разным странным мирам, открытым местностям и узким пространствам, улицам и закоулкам, встречаясь с множеством персонажей, Алиса воспроизводит все то, что уже не может, но очень хочет сделать любой взрослый, включая самого автора, — она постоянно воспроизводит начальное состояние собственной бессубъектности, себя как не-субъекта, который способен видоизменяться до бесконечности, принимать любые возможные формы, действовать по своему усмотрению, убегать и снова появляться в тех местах, где ее совсем не ждут, выдавать ложь за правду и правду за ложь, вступать в контакт с материей, не имеющей языка, говорить о том, что ей нравится и что раздражает и не стесняться упреков и обвинений с ничьей стороны. Одним словом, созданное фантазией Кэрролла сознание маленькой девочки ведет себя таким образом, которым не в состоянии себя повести никакое другое сознание — взрослого индивида, естественно. Последнее, будучи наведено на свою субъективность, с заданными границами и установленными возможностями — сознание субъекта в противоположность сознанию не-субъекта — старается различить свою тождественность среди тех предметов, пространств и событий, в которых оно оказывается. И еще: это сознание нуждается в том, чтобы его постоянно сличали со своим непосредственным носителем, с тем, кому оно принадлежит, или лучше сказать, кому оно отдано под залог, где в качестве гаранта берется постоянная необходимость мыслить пределы невозможного.
Алиса же находится в привилегированном положении; все, о чем она думает и мечтает, сбывается. Все так или иначе оказывается в ней самой, а она — во всем. Ей не о чем думать, кроме как о своих желаниях, ей нечего желать, кроме своих собственных мыслей, а те трудности, с которыми она порой сталкивается, есть способ превратить невозможное в нереальное. В прекрасный сад ведет щель, Алисе в него страстно хочется, и она понимает, что ее настоящие размеры слишком велики для этого. Однако естественные размеры тела не оказываются непреодолимым препятствием. Девочка выпивает смесь из всякой вкусной всячины и сильно уменьшается в размерах, так, чтобы можно было пролезть туда, куда она хочет. Затем ей снова понадобилось увеличиться в размерах, и это также становится возможным. Словом, Алиса уменьшается и увеличивается по мере надобности, она становится той, которой ей в данный момент нужно быть: маленькой или большой, низкой или высокой, толстой или тонкой и т. д.
У Алисы нет статичного тела или тела отсчета, у нее нет постоянного желания и конечной цели, у нее также нет и адекватного представления о времени, в котором она находится, и его отношения к прошлому и будущему. Она живет согласно своим трансформациям, как внешним, так и внутренним; другими словами, она постоянно оказывается эквивалентна настоящему, а оно — ей.
Уменьшаясь, Алиса отменяет реальную значимость прошлого, когда она была большой (если она теперь маленькая, то связь с предшествующим эпизодом ее жизни, где она большая, утрачивается, так как больше не существует телесного свидетельства преемственности между тогда и теперь); увеличиваясь, она не возвращается к предшествующему моменту, а конституирует настоящее из своей новой трансформации, из своего следующего телесного и психического опыта, идентифицируя это настоящее в своей ему данности. Последняя при этом самой Алисой осознается как постоянная смена состояний, помыслов и вырабатываемых стратегий поведения. В ее сознании настоящее становится идентично желанию, оно превращается в место желания, структурируется как желание, утрачивая характеристики физического времени.
Участие Алисы в метаморфозах собственного тела не определяет, а свидетельствует против ее тотального присутствия в нем. Ее тело существует где-то возле нее, параллельно с ней, снаружи сознания, которому постоянно приходится справляться с причудами такой меняющейся телесности. То, что ей дается — у нее же отбирается, сразу или через какой-то промежуток времени, ее данность не является ее собственностью. В этом состоит парадокс существования не-субъекта: последний всегда находится в различии между обладанием и данностью, обладая тем, что ему не дано, он не обладает тем, что ему дается. Это различие возникает в тот самый момент, когда не-субъект пытается определить или свое местонахождение, или свою идентичность, или свою суверенность, в построении которых он принимает участие, но плодами коих он никогда не пользуется. Не-субъект не знает то, в чем, где и как он оказывается замешанным, он ощущает себя избыточным по отношению к собственному сознанию, точнее — самосознанию (это слово также можно взять в кавычки).
Субъект отличается от не-субъекта тем интересным свойством, что первый нуждается в рефлексивной поддержке своего сознания, в то время как для последнего такое показалось бы едва ли не курьезом. В «Логике смысла» (1969) Жиль Делёз так описывает эту ситуацию:
Во всем произведении Кэрролла речь идет о события в их отличии от существ (les etres), вещей и положения дел. Но начало «Алисы» (вся первая половина) все еще ищет тайну событий и безграничного становления, которое они предполагают, в глубинах земли, вырытых колодцах и норах, уходящих вниз, смешение тел, которые проникают друг в друга и сосуществуют <…> Следовательно, это не приключения Алисы, а некое приключение: ее подъем на поверхность, ее отречение (desaveu) от ложной глубины, ее открытие, что все происходит на поверхности[84].
Однако какую бы важность ни придавал Делёз открытию Алисой границы, дело здесь только этим не исчерпывается. Существенным для нас остается то, что сама героиня этих границ не знает, она не ведает их протяженности и предназначения; это открытие не делает из нее субъекта, для которого важно, что с ним происходило, происходит и что будет происходить. Изучением своих временных модусов Алиса не занимается, хотя и задается вопросом о том, кем же она на самом деле является: