<…> если вы не обратитесь и не станете как дети, не войдете в Царствие Небесное»[166]. Они верили в чудо, верили в чудесные силы своих героев, верили в бесконечность своих сил, живя с чувством возложенной на них миссии, исполнение которой имеет общепланетарное значение.
Люди доверяли своим героям, а те защищали их от забвения. В «Повести о Зое и Шуре» (1951), написанной по всем канонам житий святых, Любовь Космодемьянская вспоминает о том, как вся страна следила за положением челюскинцев, в течении двух месяцев сражавшихся с арктическими льдами. Интересовавшаяся историей покорения Арктики, Космодемьянская говорит, что в прошлом, когда люди терялись во льдах, их:
частыми спутниками были озлобление, недоверие друг к другу, даже ненависть и звериное стремление прежде всего спасти свою жизнь, сохранить свое здоровье, хотя бы ценой жизни и здоровья недавних друзей[167].
В советской стране все не так, «<…> партия, товарищ Сталин не оставят человека в беде»[168].
Товарищ Сталин — герой среди героев, самый главный герой геройской страны — был, разумеется, главным чудотворцем, в чудесные силы которого верили все советские люди. Он делал из людей героев, многие подвиги были инициированы его именем, во всех из них он принимал участие, если не непосредственное, то, по крайней мере, одним своим неизбежным присутствием в тотальном пространстве всеобщей фикции. Ребенок читает текст клятвы Сталина Ленину и приобщается к героическому, еще не совершив никакого подвига сам. Космодемьянская-мать вспоминает, как речи вождя глубоко проникали в сердце и сознание пятнадцатилетней девочки. Так доступны каждому, так просты и несомненны в них глубокая справедливая мысль, и примеры, и случаи, о которых рассказывал Иосиф Виссарионович, так доходит до самого юного и самого неподготовленного слушателя каждое его слово[169].
Чудесность вождя проявляется и там, где он не может спасти своего сына или дочь от неминуемой гибели. Погибая, ребенок видел свое в нем спасение после смерти, он спасает себя в бессмертии фиктивного, в имени того, кто, послав его на смерть, теперь ожидает его возвращения в облике святого. Великий чудотворец страны советской не спасал девочек и мальчиков от гибели: живые, они были не так заметны да и не так необходимы, как мертвые. Напротив, погибая в сотворении фикции своего подвига, дети делают чудеса, множат их и распространяют в народном сознании, всякий раз отсылая своей смертью к ими покоряемой трансценденции.
Героический ребенок и вождь находятся в особой, мистериальной связи друг с другом. Ребенок отдает вождю свою земную жизнь, вождь, принимая дар, находит ему место в творимой им чудесной истории. И не кажется странным тот факт, что даже фашисты, заклятые враги первой страны социализма, догадывались об этой особой связи героя и вождя. Перед казнью немецкий офицер спрашивает Зою Космодемьянскую:
— Скажите, где находится Сталин?
— Сталин находится на своем посту, — ответила Зоя[170].
Девушка не выдала местонахождения вождя, она не раскрыла мистериальных, им одним только ведомых отношений, в которых жизнь и смерть, желание и объект, реальность и фикция строятся по абсолютно другим, отличным и неизвестным для всех остальных, законам.
— Ты… кто… такая? — спросила Синяя Гусеница.
Начало не очень-то располагало к беседе.
— Сейчас, право, не знаю, сударыня, — отвечала Алиса робко. — Я знаю, кем я была сегодня утром, когда проснулась, но с тех пор я уже несколько раз менялась.
— Что это ты выдумываешь? — строго спросила Гусеница. — Да ты в своем уме?
— Не знаю, — отвечала Алиса. — Должно быть, в чужом. Видите ли…
— Не вижу, — сказала Гусеница.
— Боюсь, что не сумею вам все это объяснить, — учтиво промолвила Алиса. — Я и сама ничего не понимаю. Столько превращений в один день хоть кого собьет с толку.
— Не собьет, — сказала Гусеница.
— Вы с этим, верно, еще не сталкивались, — пояснила Алиса. — Но когда вам придется превращаться в куколку, а потом в бабочку, вам это тоже покажется странным.
— Нисколько! — сказала Гусеница.
— Что ж, возможно, — проговорила Алиса. — Я только знаю, что мне бы это было странно.
— Тебе! — повторила Гусеница с презрением. — А кто ты такая?[171]
ЛЮДИ-МУХИАнтропология циркового тела
За период сталинских пятилеток из года в год растет производство контактных машин, совершенствуются их конструкции, автоматизируются сварочные процессы.
В 1932 году американская кинокомпания «Метро Голдвин Майер» выпускает в прокат фильм режиссера Тода Броунинга «Уродцы» (Freaks), в котором наряду с профессиональными актерами снялись артисты цирка — с крайне тяжелыми, редкими физическими и умственными недостатками. Фильм получился скандальным еще на стадии производства: часть съемочной команды была столь шокирована присутствием на площадке калек, что для них построили специальную палатку. Из всех «фриков» единственные, кто мог оставаться вместе с «нормальными» актерами были сиамские близнецы сестры Дейзи и Виолетта Хилтон.
«Уродцы» — первая в истории кинематографа лента, где в главных и ролях второго плана снялись люди, которые на языке эпохи того времени представляли собой «человеческий балласт», особи от которых обществу стоило избавляться. Эту идею еще в 1920 году сформулировали немецкий юрист Карл Биндинг и психиатр Альфред Хохе в своей книге «Право уничтожать малоценную жизнь» — психически неполноценные, с сильными физическими недостатками, беспомощные, нищие, бродяги, позже евреи и т. п.
Как и в Германии, в США в начале 1930-х годов подобные взгляды на «пустые оболочки человеческих существ», по определению Хохе, получили широкое распространение. Предшествовала этому длительная работа целого ряда европейских и американских авторов, которые придерживались евгенических взглядов и активно выступали за расовую и генетическую чистоту общества, среди которых был и социал-дарвинист, врач Людвиг Воль-тман, попавший под критику Ленина[172], приобретший известность после выхода его книги «Политическая антропология» (1903)[173], где сложно не увидеть влияние идей французского антрополога Жоржа Лапужа, в том числе его таксономии европейских рас[174]. Только первые отличаются умом, интеллектуальной креативностью, тщеславием и высокой моралью, и поэтому именно они должны подчинить себе остальных. Естественный отбор, описанный Дарвином, происходит таким образом, чтобы отделить лучших от всех остальных, смешение этих рас нежелательно, так как оно нанесет вред развитию цивилизации.
Одним из людей, разделявших такие взгляды, был влиятельный американский биолог Чарлз Девенпорт (1866–1944), чья книга «Наследственность в связи с евгеникой» (1911) долгое время служила классическим учебником для колледжей по данной теме. Кроме того, Девенпорт в компании с Ой-геном Фишером, профессором медицины и антропологии в Берлине, возглавлял Комиссию по ублюдкам и смешанным бракам (Commission оп Bastardization and Miscegenation), образованную в 1927 году, целью которой было отслеживать расовые изменения и мутации с тем, чтобы выяснить механизмы отбора особо здоровых человеческих особей. Все это, понятно, делалось ради улучшения здоровья нации, и очень многие из элиты эпохи, включая будущего президента Америки Теодора Рузвельта, крайне лестно отзывались о деятельности Девенпорта и его ближайших коллег.
Нет сомнений, что многим актерам «Уродцев» повезло. Пройди слава мимо них, не окажись они затребованными в киноиндустрии, большинство из этих людей, и уж конечно сестры Хилтон, как и Шлитци, сыгравший в фильме самого себя, страдавший микроцефалией, следствием которой была сильная умственная отсталость, маленький рост и неразвитая речь (примерно на уровне ребенка трех лет)[175], вполне могли попасть в категорию «недостойных жить» или, что еще хуже, в исследовательскую лабораторию какого-нибудь Менгеле или даже его учителя Отмара фон Фершуера, нацистского генетика и страстного, как и Девенпорт, пропагандиста стерилизации неполноценных[176].
Оригинальная девяностоминутная версия фильма была сокращена по желанию гендиректора киностудии MGM Ирвинга Талберга, который ко времени выхода фильма создал себе репутацию безошибочного продюсера, видевшего потенциал сценария и актера. Редактирование режиссерских копий Талберг делал не в первый раз, до картины Броунинга он сократил «Алчность» (1924) Эриха фон Штрогейма так, что пропала, и вероятно навсегда, одна из сюжетных линий (с итальянским актером немого кино Чезаре Гравина), а штрогеймовскую «Карусель» (1923) назначил доснимать Руперта Джулиана.
Шлитци
Шлитци получает комплимент от коллеги за свое новое платье
И все же причина сокращения «Уродцев» была, возможно, не в его гротескности, как считают некоторые кинокритики, и даже не в навязчивом стремлении Талберга вмешиваться в съемочный процесс, а в сглаживании революционности, если не сказать «пощечины общественному вкусу» — никогда прежде, за исключением классической живописи, например, у Веласкеса или Босха, «нормальные» люди не встречались с физическими и ментальными уродами. Однако если Веласкес в «Менинах» изобразил карлицу Марию Барболу и карлика Николаса Пертусато как необходимые элементы двора, а «Корабль дураков» Босха считается социальной сатирой на тему упадка нравов, то «Уродцы» — это о встрече «нормального» и монструозного, существующего повсюду. При этом монструозное, показанное в картине с определенными комичными эффектами, оказывается фундаментальным аспектом нормы — нормальная красавица-гимнастка Клеопатра в концовке сама превращается в монстра, которого теперь также выставляют напоказ.