Чапаев отчитывает своих бойцов за мародерство
Соответственно, утопический несубъект не имеет ни фиксированного внимания, ни фиксированного места; он не может их иметь. Фактически место несубъекта — это не настоящее место, это скорее расстояние, в котором он свободно перемещается; точно так же взгляды несубъекта измеряют степень сходства, которого он достигает с другими. В конце концов, то, что показано утопическому человеку, не является объектом, локализованным и независимым от другого объекта; показана взаимосвязь между расстоянием (от зрителя) и подобием, позволяющая зрителю распознать то, что он видит. В Утопии расстояние и подобие являются параметрами и содержанием утопического видения, их нельзя разделить, они составляют все пространство этой вселенной и устанавливают отношения между ее обитателями. Один может увидеть другого, только если он или она похожи, только если он или она перемещается в пространстве на расстоянии от зрителя. И напротив, никого и ничто нельзя увидеть, если его положение в пространстве не обретает подобия и не помещено на близком расстоянии.
Утопическая геометрия — это способ ментальной и физической коммуникации между людьми в утопической вселенной. Или: лицезрение утопического человека, а также возможность утопически быть самим собой, организовано геометрическим отображением. Все, включая события, объекты, образы, имена и т. д. подчиняется этому (уточним еще раз: расстояние и подобие — это параметры и содержание данной геометрии). Ни одно утопическое состояние и материя не могут существовать за пределами такого отображения; за его пределами попросту ничего не существует. Экзистенция сама по себе — результат процесса создания таких отображений. Утопический человек ничего не может сказать о тех вещах, событиях, людях и т. д., которые не находятся в состоянии подобия и чья материя не занимает его пространство. Только так вещи, события, люди достигают своей полной формы, и их можно увидеть и узнать такими, какие они есть. Все должно чему-то уподобляться на расстоянии и находиться на расстоянии, имея свое подобие.
Это сущность знаний Чапаева. Фильм должен показать эти знания зрителям; вернее, сам фильм снят в рамках/посредством этого знания и показывает Чапаева так, как если бы он был персонажем и творцом фильма «Чапаев» одновременно. Зрители, смотря «Чапаева», сначала узнают то, чему Чапаев их учит, они учатся смотреть фильм правильно, а уже потом смотрят фильм и учатся понимать командира. Никто не может знать Чапаева, не овладев его знаниями и не будучи обученным им самим. Утопия будет оставаться невидимой и непонятной для всех тех, кто пренебрегает ее отображениями, уподобляющими и размещающими на расстоянии объекты, события, людей и завершающими их существование ради них самих.
Васильевы вспоминают, что дочь и сын Чапаева, посмотрев фильм в первый раз, выразили сомнения насчет сходства кинематографического образа с их отцом. Сын сказал: «отец был щеголем и красивым, а Бабочкин — не щеголь и не красив»[391]. Однако позднее, пересмотрев фильм, они согласились, что «да, это мой отец»[392]. Сам Бабочкин вспоминает момент, когда он перестал быть Бабочкиным и стал Чапаевым; он стал ощущать себя им, думать, как он, перенял его «настоящую» харизму. Он стал Чапаевым. Бабочкин отделился от Бабочкина для того, чтобы приобрести сходство с Чапаевым — уподобиться ему. Эйзенштейн, реагируя на фильм, пошел еще дальше:
[Чапаев] именно и замечателен тем, что был показан героической личностью, но в которой каждый чувствовал, что мы все — такого же склада. И попадись другой человек в это же положение, он был [бы] тем же самым [Чапаевым][393].
Следовательно, Чапаев — точка сборки подобий, индивидуальных зрительских проекций на экран, где каждый чувствовал, что он «такого склада», поэтому не только Бабочкин стал подобным Чапаеву, но и Чапаев превратился в Бабочкина, собрав все эти чувствования в самом себе.
Чапаев отчитывает Петьку за неряшливый вид
Рассмотрим теперь несколько эпизодов. Первый происходит в штабе Чапаева, когда командир собирает своих людей за столом, раскладывает на столе картошку[394] и начинает обучать солдат стратегии боя. Стоящий поодали Фурманов присоединяется к ним. Чапаев, играя с картофелем, спрашивает:
Чапаев: Вот, к примеру, идет отряд походным порядком… Где должен быть командир?
Чапаев (быстро отвечает): Впереди, на лихом коне!
Чапаев (снова спрашивает): Показался противник и открыл
орудийный огонь… Где должен быть командир?
Чапаев (отвечает): Опять может быть впереди, потому как по одному человеку из орудий палить не станут.
Чапаев: Теперь противник открыл пулемётный огонь. Где должен быть командир? Вот, допустим, у них здесь десять пулемётов, а здесь — два. Где?
Солдат: Тут, где десять.
Чапаев: Тут! Соображать надо! Где им тебя ухлопать легче? Тут, где десять. Стало быть, и должен быть ты там, где два. Иначе без командира и бойцам может быть крышка. Теперь… Противник пошел в атаку. Где должен быть командир?
Чапаев на картошках учит ведению боя
Чапаев с картошками
Солдат: Быть впереди.
Чапаев (ставя проросшую картофелину позади других): Должен перейти в тыл своего отряда и с какого-нибудь возвышенного места наблюдать всю картину боя. Иначе отряд могут обойти с фланга. И теперь решительными действиями отряда и его командира противник отброшен и обращен в бегство. Наш отряд преследует отступающего в панике противника! Где должен быть командир? Опять впереди, на лихом коне, и первым ворваться в город на плечах неприятеля! Вот! Соображать надо.
Солдат: Э… А ведь ты врешь, Василий Иваныч. Если надо, ты всегда сам впереди идешь.
Чапаев (громко смеясь): Да… Ну так то если надо…
Чапаев дает своим солдатам урок геометрии. Не имеет значения, прав он или нет. Он сам в действительности не владеет истиной и в конце обсуждения громко смеется. Истина всегда зависит от определенных обстоятельств, от того, что «надо» в терминологии Чапаева. Здесь важна диалектика, которую он применяет к ситуации. Никто не угадал правильный ответ, никто не смог это сделать. Солдаты не знают правильный ответ, потому что правильного ответа не существует, пока сам Чапаев его им не даст. Все несомненно предпочитают, чтобы Чапаев решил загадки, и он — единственный, кто может это сделать. Его эпистемология может показаться странной и расплывчатой, однако это не так. Он знает, что нет и не может быть правильного ответа на вопросы, которые он задает: все зависит от расположения в пространстве, а оно может постоянно меняться. В мире, в котором живут Чапаев и его товарищи, в мире постоянных геометрических изменений, любой правильный ответ не может прийти, пока не произойдут эти изменения. А до этого единственным правильным отношением к меняющейся реальности может быть только «если надо».
Петька спрашивает у Чапаева, сможет ли он командовать вооруженными силами в мировом масштабе
Ответ Чапаева: «Нет, языков я не знаю»
Метод командира диалектически сходен с методом Гегеля — он не обращается к правильному знанию о том где должен быть тот или другой человек и не показывает четкое положение командира отряда, хотя его место, как мы знаем, «позади». Чапаев сообщает нам нечто более существенное и менее очевидное: место каждого в мире обладает только свойством подобия и ничем более. Проросшая картошка уподоблена красному командиру, огурцы — противнику, «позади» может означать «впереди» — то есть «впереди», если надо. «Если надо» здесь — эпистемологический инструмент, соединяющий подобные места в пространстве Утопии, разворачивая и сворачивая расстояния как исходную материю. Другой важный момент заключается в том, что «если надо» — это необязательно моральный императив, долг или что-то подобное; это эпистемологическое состояние несубъекта, видящего, как меняется его знание.
Чапаев — не субъект, который делится своими (несубъективными) знаниями с другими, которых он призван просветить. Другие слушают его, постигают его уроки и приобретают новое состояние в Утопии, в котором они хотят счастливо жить. Если бы Чапаев не научил их, счастливая жизнь бы никогда не настала, и никто бы не узнал, что такое на самом деле новый мир. Счастье приходит «если надо», оно может прийти к человеку, только если он знает, что — если надо — счастье придет. Чапаевское знание, каким бы инаковым и отличным от любого другого типа знания оно ни было, вводит в утопическую эпистемологию еще более неслыханное: необходимость имеет место быть там, где присутствует непоколебимая вера в то, что она есть. В Утопии люди верят в необходимость счастья, поскольку счастье само по себе есть необходимость, их необходимость. Следовательно, «если надо» — это состояние счастья, которое должно прийти ко всем в виде улыбки и смеха, если те, кто его ждут, последуют за Чапаевым и зададут ему вопросы, на которые он может отвечать или не отвечать.
Знание Чапаева безгранично, но его умения, однако, ограничены. В эпизоде, происходящем в штабе красных, командир показан как человек, который понимает, что он силен в стратегии. В ночь перед утренней атакой Чапаев сидит на полу, размышляя над картой боевых действий, а Петька спит на печи. Внезапно он просыпается и начинает приставать к Чапаеву с вопросами. Вот их диалог:
Петька: Гляжу я на тебя, Василий Иваныч — недоступный ты для моего разума человек. Наполеон! Прямо Наполеон!
Чапаев: Хуже, Петька, хуже! Наполеону-то легче было. Ни те пулеметов, ни те аэропланов — благодать! Мне тоже на днях вот самолет прислали. Одного бензину, сволочь, жрет — не напасешься.