[437], то у Гладкова такое означивание теряет смысл. Природе вещей возвращается ее сингулярность. Вещь не представляет своего божественного исполнителя, у нее есть один единственный творец — рабочий, цель которого сделать вещь и весь мир совершенными. Тогда мир станет полностью своим, отчуждение исчезнет, зло перестанет существовать.
С помощью интимности устанавливается контакт с мертвым. В повести Андрея Платонова «Котлован» (1930) есть эпизод, когда умирающая женщина просит свою дочку не сообщать другим о ее смерти, чтобы к ребенку не стали хуже относиться окружающие. Другой персонаж, рабочий Чиклин, оказывается рядом с умирающей, пытаясь идентифицировать свою давнюю знакомую. Платонов описывает это событие следующим образом:
Чиклин вслушался в воздух и пополз осторожно во мрак, стараясь не раздавить девочку на ходу <…> Ощупав голову девочки, Чиклин дошел затем рукой до лица матери и наклонился к ее устам, чтобы узнать — та ли эта бывшая девушка, которая целовала его однажды в этой же усадьбе, или нет. Поцеловав, он узнал ее по сухому вкусу губ и ничтожному остатку нежности в их спекшихся трещинах, что она та самая[438].
Интимный акт помогает персонажу узнать свою любовь, которая с ним случилась в прошлом; теперь с ним остается ребенок-сирота, из которого можно будет сделать лидера «пролетарского света». Для девочки-сироты интимным является весь мир, потому что она не обладает его частью. Сирота и пролетариат похожи.
Может возникнуть интимное чувство к калеке, дабы — если калека герой — с его помощью постигнуть величие подвига. В «Мужестве» Кетлинской комсомолка Тоня отправляется со своими товарищами на дальневосточную стройку. Вместе с ними едет инженер Гранатов, чьи руки искалечены врагами. Дальше идет описание страстей комсомолки:
Тоня вдруг рванулась вперед, схватила его искалеченную руку и прижалась к ней горячими губами <…> если бы ее послали туда, если бы ей дали счастье выдержать все пытки мира и выйти после них незапятнанной, с гордо поднятой головой[439].
Параллель очевидна. Известно множество случаев, когда женщины в средневековой Европе подвергали себя истязанием, перенося муки Христовы на свое тело (многие из них в этом видели путь к духовному браку). Вот только один случай: святая Доротея из Монтау, отвергнув земные удовольствия брачной жизни, привязывала к пояснице ореховую скорлупу, чтобы во время сексуального акта не испытывать приятных ощущений. Она прокалывала себе ноги гвоздями, прижигала соски, чтобы больше походить на духовную невесту, которую, как она верила, ищет себе Спаситель[440]. Тоня у Кетлинской мечтает о телесных муках, мечтает встать вровень с искалеченным инженером — несомненно эротическим и интимным для нее объектом. Путь к его сердцу для комсомолки лежит через пытки, иначе у нее нет на него прав.
Обратным онтологическим статусом, чем герои в сталинистском обществе, обладали сакральные фигуры. Если людям подвига хотели подражать, то из последних стремились создать близкие, интимные объекты, обладающие максимальной степенью доступности. Таков Ленин в фильме «Ленин в Октябре» (1937) — Несмотря на то, что уже сразу после выхода на экраны картина стала каноном советской иконографии, концепция фильма далеко не тривиальна. Целым рядом сцен он делает из вождя мирового пролетариата капризного мальчугана, который и впрямь нуждается в опеке взрослых (у нас есть много причин полагать, что в 1937 году именно такой лидер большевиков устраивал Сталина больше всего).
Позаботиться о Ленине в фильме ЦК поручает товарищу Василию, на квартире которого под вымышленным именем Ленин скрывается от полиции. Товарищ Василий вместе со своей беременной женой выполняет задание самым ответственным образом. Ленин ложится спать — Василий с женой садятся напротив, любовно наблюдая за его сном (чета ждет ребенка, но в их квартире уже живет большой ребенок). Ленин просит дать ему карту Петрограда, но Василий говорит, что такой карты у него нет, опасаясь, по-видимому, что Ленин куда-нибудь убежит и им его придется искать, как ребенка.
Борис Щукин, сыгравший роль Ленина, выполнил, как кажется, обе задачи — сакрализовал своего персонажа и придал ему детский характер. Если моя гипотеза верна, и цель режиссера была инфантилизировать вождя, то, судя по откликам в печати, именно такой Ленин больше всего понравился зрителям. Точный образ был найден, контакт с миллионами установлен.
После выхода фильма в журнале «Советское кино» появились письма благодарных зрителей. Приведу несколько цитат.
Овцевод-ударница товарищ Темирбаева пишет:
Я не видела живого Ленина <…> когда Ильич в первый раз появился на экране, у меня было чувство, что это не актер, а он сам, наш дорогой и любимый пришел к народу[441].
Видеть живого Ленина — особое состояние[442], достигнуть которого мечтают очень многие. В «Цементе» Глеб Чума-лов нехотя признается товарищу Чибису, что Ленина он не видел. Ситуация, однако, поправима. Нужно трудиться, не щадя сил, тогда, по словам Чибиса, «Ленин будет перед тобою во всем облике».
Рабочий фабрики им. Кагановича Алексей Пермякин обращается в своем письме к Борису Щукину, свидетельствуя о том, что мечта другого рабочего, Жачева из платоновского «Котлована», о воскрешении Ленина, сбылась:
Спасибо вам, товарищ Щукин. Вы воплотили образ Ильича, вы воскресили его и обессмертили для народов всего мира[443].
Комиссару второго ранга, чье письмо цитировалось выше, Ленин понравился, потомучто он такой «проворный, родной и веселый»,[444] и не хватает слов благодарности актеру за воскрешение Ильича на экране.
Благодаря фильму вождь стал близким, еще более родным, понятным в своих поступках, жестах и репликах. И благодаря Щукину произошел кенозис: из сакральной фигуры Ленин превратился в земное существо, обладающее всеми качествами обыкновенного человека, который нуждается в заботе и защите от злых сил профанного мира. При всем том Ленин не потерял своих трансцендентных параметров, он остается великим и всегда живым, но исток его неземного величия находится в тех, кому он дорог и близок, кто его видит и о нем заботится.
Идея встречи сакральной фигуры с обыкновенными людьми станет популярной в литературе соцреализма 1940-х годов. Где-то неожиданно, где-то в качестве реализации давней мечты, а иногда просто во сне человеку удается встретиться со Сталиным, и все в его жизни меняется к лучшему. Такая встреча часто происходит в критический момент жизни героя, когда его одолевают сомнения, страхи или же он находится на пороге смерти.
Воропаев в «Счастье» встречается со Сталиным дважды: под Москвой, когда советские солдаты на морозе собирали трупы немцев, и в самом конце войны, во время Ялтинской конференции. Он застает вождя в момент, когда тот дает советы старому садоводу по выращиванию винограда, рекомендуя ему поменьше слушать советы ученых. И далее:
<…> Воропаев с ужасом увидел, что он [Сталин] идет к нему навстречу, протягивая руки и улыбаясь своей всепоглощающей улыбкой <…> Сталин поздоровался и, не выпуская руки Воропаева из своей, повел к столику с плетеными креслами…[445]
Отец встречает сына после долгой разлуки. Он внимателен и приветлив, и все такой же молодой. В глазах сына отец не меняется.
Воропаеву показалось, что Сталин не постарел с тех пор, как он его видел в последний раз на параде 7 ноября 1941 года…[446]
Воропаев рассказывает Сталину о колхозе, о людях, которых он встретил, о себе. Сомнения прочь. Путь, по которому пошел пропагандист, верный.
В эпопее Семена Бабаевского «Свет над землей» (1951, роман был награжден Сталинской премией) с вождем беседует донской чабан. Колхозник говорит Сталину, какая чудесная жизнь будет при коммунизме — единственное огорчение, что старикам до этого не дожить:
Иосиф Виссарионович слушал внимательно, а потом улыбнулся: а почему ж, мол, не доведется? <…> А я думаю, доведется. Сказать так: мы с вами не такие уж старики, и скажу вам, что войдем мы в тот новый дом, да еще поживем в нем вдоволь[447].
В обеих встречах Сталин улыбается. Улыбается он и во многих других произведениях. Факт не случайный. Улыбка видна на близком расстоянии; она локализует вождя, делая его топологически доступным для представителей профанного мира. Когда он не улыбается, он появляется среди людей как «король-чудотворец», — на материале средневековой Европы их исследовал французский медиевист Марк Блок[448], такие короли были способны исцелять подданных от чумы и золотухи[449], — его местонахождение определено где-то в промежутке между посюсторонним миром и миром уже-свершившегося будущего, которое он же сам и определил.
Если Сталин улыбается, то Гитлер всегда молчалив, нервозен, подозрителен, он скорее избегает контакта с подчиненными. В «Белой березе» (1952) Михаила Бубеннова Гитлер приезжает под Смоленск, чтобы лично руководить «генеральным наступлением на Москву».
Еще на аэродроме командующий группой «Центр» генерал Боок предложил обожаемому фюреру остановиться на своей даче. Но Гитлер промолчал, и Боок не понял: или это означало отказ фюрера посетить его резиденцию, или он, занятый своими мыслями, просто не слышал обращенных к нему слов, что с ним, по слухам, случалось все чаще и чаще. Поэтому Боок решил набраться смелости и еще раз повторить свое предложение