Но есть надежда, не будем жить как прежде,
Но есть надежда, что снова будет Брежнев,
Брежнев.
А кто пробивает могилу в туннеле
Той тёмною ночью безлунной совсем,
Тот значит соседа убил на неделе,
Из глаз мертвеца он выдавливал крем.
Но есть надежда, не будем жить как прежде,
Но есть надежда, что снова будет Брежнев,
Брежнев.
Свое название группа получила по названию одного из городских проспектов, что выглядит вполне «сорокинским» приемом: безупречное по-советски звучащее имя переносится в контекст черного стеба над любым советским контентом. «<…> Есть надежда, что снова будет Брежнев» — голос Марины Алексеевой, которая, превратившись в текст-властитель, так же, как и лирический герой песни, не различает власть по именам. Товарищ Андропов тождественен Брежневу, на уровне всеобщего текста они суть одно и то же; Брежнев — не человек, а упорядоченность вещей, данное раз и навсегда состояние сознания, вне которого нет ничего.
Язык-мутант, текст-властитель, заканчивающие «Тридцатую любовь Марины», никогда не выдают главного своего секрета — тотальное отсутствие автора или, по выражению Младена Долара, «акусматический голос <…> источник которого мы не можем увидеть, голос, происхождение которого не может быть установлено и который мы не можем локализировать»[462].
Сразу оговорюсь: тут я имею в виду не структуралистскую идею смерти автора, о которой писали Барт и Деррида, а именно о принципиальном и изначальном несуществовании автора. «Автором» такого текста является язык, телесного автора не существовало никогда. В этом тайна стояния текста-властителя. Посмотрим на него еще раз.
Ответы товарища Ю. В. Андропова — новое убедительное подтверждение воли и решимости СССР продолжать усилия во имя устранения ядерной угрозы в Европе, пишет польская «Трибуна люду». Предложения, выдвинутые Генеральным секретарем ЦК КПСС, создают возможность для оживления диалога no разоружению, для прогресса на женевских переговорах. Генеральный секретарь ЦК КПСС Ю. В. Андропов, подчеркивает чехословацкая «Руде право», указал в своих ответах реалистичный, учитывающий интересы обеих сторон путь к позитивному завершению женевских переговоров на основе строгого соблюдения принципа равенства и одинаковой безопасности.
Советский Союз выступает за то, чтобы в Европе не было ядерного оружия ни средней дальности, ни тактического. Это явилось бы подлинно нулевым вариантом. Достойно осуждения стремление США подходить к важным вопросам мира и разоружения с пропагандистской точки зрения. Правительство Венгерской Народной Республики считает, что создание в Европе зоны, свободной от ядерного оружия, способствовало бы упрочению доверия между европейскими государствами и улучшению международного климата, говорится в опубликованном здесь официальном сообщении. Правительство ВНР согласно с тем, указывается в документе, что начать создание такой зоны можно было бы с Центральной Европы и что ширину зоны целовало бы увеличить вдвое по сравнению с размерами, предложенными правительством Швеции[463].
Язык-мутант, текст-властитель показывают свою работу. Происходит абсолютное сличение различий, различий имен, различий реального и фантазматического, различий возможности различения. Функция языка предельно ясна — уничтожить оппозицию между ирреальностью восприятия и желанием захвата смысла и, таким образом, стереть объект желания, желания реальности существующего, тягу к отражению. Текст же осуществляет то, что редко удавалось осуществить цивилизации, он защищает дискурс господства от свидетелей. Настоящим может быть только неопознанное или незасвидетельствованное господство, то есть такое господство, где ощущение и присутствие последнего не идентифицируется с его существованием. В этом заключается основная цель текста-властителя, этим же объясняется его неустанное сотрудничество с ирреальным.
Автором такого текста является, по-видимому, еще само ирреальное его восприятие сознанием миллионов читателей. Такой текст знаменателен тем, что внутри него сличаются не только различия, но и разрушается территория идентификаций: имя превращается в название, название превращается в знак, не имеющий референта, распадается сама субстанция тождества; знак без референта разворачивает великую иллюзию исторического пространства, в котором происходят и переживаются мириады событий. На самом деле это только иллюзия, необходимая для того, чтобы подпитывать уверенность сознания в несуществовании господствующей структуры, в ее отчужденности от индивидуального.
Уточню: абсолютная власть может быть только там, где не существует законного рабства. Поэтому дискурс раба столь скрупулезно и перманентно изгоняется со сцены тотального государства. Раб — это все же индивидуальность, пускай даже полностью редуцированная в текст всеобщего повиновения, у раба нет голоса, но у него есть тело, тело с органами, таким телом режим не может пренебрегать полностью, так как тело способно на бунт, и любая революция есть, в первую очередь, телесная трансформация господствующего дискурса.
Практика письма, развернутая Сорокиным в «Тридцатой любви Марины», имеет дело именно с такой трансформацией. Достаточно внезапное превращение Марины из бляди в работницу, в станочницу и передовика производства отнюдь не является метафорой подчинения свободной женщины механизму власти. Происходит как раз нечто противоположное. Марина изымается из дискурсии ощущения ирреального, уничтожается объект ее желания, ее эротическое поведение заменяется механическими движениями телесных органов, вписывающихся в цивилизацию станка, завода, проходной. Исчезает запах постели, вина, спермы, секреций, появляется запах детали, масла, пота, заводской пищи. Ее больше не возбуждают мужские члены и влагалища, тела любовников и любовниц, а после прослушанной речи Сергея Николаевича Румянцева, секретаря парткома завода, летит в огонь диссидентская литература. Тело Марины расчленяется, оно распадается на множество иных тел, таких, например, как станок, деталь, стружка, товарищ по работе, обед в заводской столовой, койка в общежитии и т. п.
Ценой потери собственного тела Марина приобретает новое ощущение, чувство реальности и реального, благодаря которому она уже может господствовать над предметами, принадлежать коллективному телу, избавляться от гнетущего чувства отчужденности от господина. У Марины происходит эротизация реального, эротический объект не отстранен, а приближен и выставлен напоказ, он явлен ей так, чтобы больше его не хотеть, чтобы появилась возможность уничтожить желание, пространство хотения. Теперь желание, ранее основанное на присутствии ирреального, трансформируется в инцестуозную идентификацию этого желания с наличием вещей и предметов, среди которых места самого желания не существует. Наличие объекта желания уничтожает субстанцию желания, акт желания превращается в текст коллективной данности, всеобщего исполнения. Между пространством присутствия и наличием объекта нет необходимого простора для желания, его структура стирается.
Итак, тело без желания есть одна из фундаментальных трансформаций Марины, и эта трансформация телесная, а не риторическая. Марина не подчиняется механическому миру завода, она не попадает под влияние своих новых товарищей-автоматов, товарищи становятся реализацией ее телесного фантазма, ее имя пишется через запятую с остальными именами ее подруг-рабочих.
Маскиработников. «Диллинджер мертв» (1968)
Абсурдистский тон произведения Сорокина можно сравнить с фильмом «Диллинджер мертв» (1968) режиссера Марко Феррери, где в начале мы видим некое химическое предприятие, на котором все работники ради сохранения своего здоровья обязаны носить противогазные маски. Один из героев читает сочиненный им текст о масках как способе трансформировать реальность в некий галлюциногенный фантазм.
Как и «Тридцатая любовь Марины», фильм построен на игре с документом: у Сорокина — с советской газетной передовицей, у Феррери — с кадрами американской хроники времен Великой депрессии, когда грабил банки знаменитый Джон Г. Диллинджер. Далее главный герой по имени Главк (М. Пикколи) находит у себя в квартире старый неработающий револьвер, который он начинает чинить, одновременно готовя ужин. Он разбирает пистолет на части, кладет его в тарелку и заливает оливковым маслом. Вместе с Главком в квартире находится его жена[464], спящая в спальне, и домработница. Приведя револьвер в порядок, герой в какой-то момент поднимается в спальню и, положив две подушки на голову спящей жены, выстреливает в нее три раза. Затем он достает из комода ожерелье жены, надевает его и спокойно отправляется на машине к берегу моря, где нанимается поваром на яхту, уходящую на Таити.
С Главком происходит похожая метаморфоза, что и с Мариной: если последняя растворяется в политическом тексте, совершая самоубийство, то Главк, убив свою жену вместо себя, выходит из социальности по направлению к архаике — Таити, место где можно укрыться от надоевшей цивилизации (фантазии многих шестидесятников). Интересная деталь: Главк выкрашивает свой револьвер в цвет мухомора[465], как считается, — сильный алкалоидный гриб, что является очевидной аллюзией на то, что все происходящее не более чем галлюцинации героя.
Марина освобождается от репрессии ирреального, от отстраненного объекта ее желания, она идентифицируется с текстом, заставляющим ее совершить инцест с массой-другими, влиться в коллективную чувственность. Марина приобретает другое зрение, она уже не видит свое отражение и не стремится идентифицировать ирреальность присутствия с существующим, такая идентификация становится уже попросту невозможна, ее зрение не является когнитивным. Это скорее референциальная дисперсия, где знак не указывает на референт, а его уничтожает имплантируя письмо в текст, имеющий отныне божественный статус.