[473]. Наподобие архаических мифов, Сорокин создает свой вариант мифа о происхождении. Однако, в отличие от архаической мифологии, всегда сохраняющей цикличность, что гарантирует такому мифу бесконечное число повторений, миф Сорокина гаснет, исчезают циклические повторы. На их месте появляется сознание акта письма, выброшенный смертью самого мифа, такой акт не знает ни повтора, ни цикла, ни редукции.
Чем ближе мы подходим к концу романа, к смерти Романа, к радикальному разрыву с жанром романа, чем меньше остается знаков работы классического письма, тем больше стачивается сам сорокинский миф, миф о сотворении письма, «грамматологический миф», который, в противоположность мифам глубокой архаики, не остается жить вечно в циклическом времени и не оборачивается серией мифологем, конструирующих человеческое сознание.
Рискну предположить, что миф Сорокина другого рода. Он не оседает в форме текстуальных структур, не является бесконечным числом репетиций, заложенных в языке. Строго говоря, такой миф противоположен даже основному принципу построения мифа: если архаичный миф стремится к цикличности и вечному вращению, к увековечиванию, то сорокинский миф нацелен на самоликвидацию, он разворачивается в цепь последовательных событий, репетиция которых постепенно сходит на нет, и миф, свернувший свое мифологическое пространство и превратившийся в линию, умирает. Он умирает, чтобы возродиться в акте письма.
Конец романа, конец героя, конец классического письма, глобальный отказ от жанра, где уже конвульсирует язык, растративший свой резерв, напоминает, скорее, пантомимиму, происходящую без сцены, без героя, без правил игры. Миф заканчивается представлением смерти, которая изначально предназначалась акту письма, смерти, предшествующей и конституирующей природу всякой стремительности, актности, порыва, не способного выпрыгнуть за пределы приносящего смерть круга. Смерть исчезает вместе с мифом, ее уносит мифологическое представление того, чем эта смерть является, представление явления смерти делает невозможным идентифицировать структуру смерти с актом письма. Все, что остается — это только вспышки, снимки, акты, скриншоты:
Роман запрокинул ноги себе за голову
Роман стал эякулировать себе на лицо
Роман пошевелил
Роман пошевелил
Роман пошевелил
Роман пошевелил
Роман пошевелил
Роман пошевелил
Роман дернулся
Роман дернулся
Роман умер
Смерть мифа иронична, смерть героя дискурсивна, смерть жанра желательна. Ирония и желание стали возможными, потому что не существует больше господства цензуры классического письма, оно удалилось с доски трансгрессий, словно съеденная фигура в шахматной партии, иссякло, подобно гулу, иссякающему в бесконечности тишины. Смерть Романа стала последним событием дискурса, последней трансформацией языка. Он оказывается не способен отчуждать от себя само действие языка, его лингвистичность. Распадение текста оставило язык без прикрытия, без пространства аккумуляции, и в итоге языковая машина полностью засвечивает представление своей ирреальности. В новой ситуации язык не способен надзирать, он перестает быть сферой абсолютного господства, он больше не в силах удерживать классические формы репрессии, как литература, философия, мода, институт смысла и т. п.
И сейчас, как кажется, самое время вспомнить ранее поставленный вопрос: совместима ли идея литературы с идеей письма? Однозначного «да» или «нет» здесь быть не может, ответ не имеет значения, подлинного ответа не существует, любой ответ обернется фикцией. Поясню почему: условия возникновения этого вопроса являются условиями языковыми, стимулированные языковым принципом отчуждения. Ответить на этот вопрос означает представить письмо как означающее, произвести операцию различения письма с тем, что оно есть, сделать дистанцию между письмом и отсутствием, дистанцию, опять же, дискурсивную. И именно литература, как поле бесконечных знаковых процедур, создающих саму галактику текстуальности, есть то, в чем смысл такого вопроса сохраняет свою вопросительность.
По правде говоря, вопрос о письме не может быть поставлен в границах дискурсии, созданной системой языковых трансформаций, поскольку постановка такого вопроса отменяет возможность существования письма. Нахождение письма в режиме дискурса есть тотальная негация письма как акта, представление письма как зоны перманентного инцеста. В таком инцесте рождается дискурс, исполненный красотой классических форм, он конструирует и длит свое господство в затребовании бесконечной поставки жертв, в создании поля жертвенности, нахождение в котором делает письмо способом распространения преступлений.
Так, преступление письма оборачивается жертвой ради дискурса, дискурс нуждается только в жертвенном преступлении, — в преступлении ради жертвы, которая не растрачивает, а канонизирует господство языка. Господство сохраняется до тех пор, пока сохраняется тождество между преступником и жертвой, преступление должно означать жертву, жертва должна указывать на преступление, преступление и жертва заранее включены друг в друга. В этой игре письму отводится своя роль: выдавать преступление дискурса за подлинную природу жертвы, преступление должно походить на жизнь святого, вопрос о преступности которого никогда не возникает. И, может так статься, что возникновение такого вопроса обернется вопросом о самом письме, вопросом, который не будет поставлен по указанию и воле господина.
Библиография
Авдеенко А. Наказание без преступления. Москва: Советская Россия, 1991.
Аверченко А. Дюжина ножей в спину революции. Париж: Bibliotheque universelle, 1921.
Айснер Л. Демонический экран. Пер. с нем. К. Тимофеевой. Москва: Rosebud, 2010.
Александров Г. Снайперское искусство. В: История советского киноискусства звукового периода. Часть I. — Эпоха и кино. Издание второе, дополненное. Москва: Политиздат, 1983.
Андропов Ю. В. Избранные речи и статьи. Москва: Политиздат, Изд. второе, 1983.
Арваталов Б. Театральная парфюмерия и левое неприличие // Зрелища. № 32,1923.
Аристотель. Сочинения в четырех томах. Т. 2. Москва: Мысль, 1978.
Аросев А. Белаялестница. Рассказы. Москва: Круг, 1923.
Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. Москва: Прогресс-Академия, 1992.
Асоян А. А. Дантовский «текст» в биографии Эллиса // Культура и текст. Материалы международной научной конференции 10–11 сентября 1996 года. Выпуск 1. Литературоведение. Ч. 1. СПб. — Барнаул, 1997.
Бабаевский С. Кавалер Золотой Звезды. Москва: Советский писатель, 1951.
Бабаевкий С. Свет над землей. Москва: Сов. писатель, 1951. С. 200.
Баранов В. Горький без грима. Москва: Аграф, 1996.
Бахтин М. М. Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и
Ренессанса. Москва: Художественная литература, 1965.
Берггольц О. Ф. Слово о гуманизме. В: Гуманизм и современная литература. Москва: Изд-во АН СССР, 1963.
Берроуз У. Голый завтрак. Пер. с англ. В. Когана. Москва: Глагол, 2000.
Бехтерев В. Социальное бессмертие человеческой личности // Вестник знания. № 1,1928.
Блаватская Е. Тайная доктрина. Т. 3. Москва: Эксмо, 2010.
Блок М. Короли-чудотворцы. Пер. и коммент. В. А. Мильчиной. Москва: Языки русской культуры, 1998.
Блохинцев Д. И., Драбкина С. И. Теория относительности А. Эйнштейна. Москва-Ленинград: Гос. изд-во технико-теоретической литературы, 1940.
Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. Пер. и вступ. статья С. Н. Зенкина. Москва: Добросвет, 2000.
Боровский А.Д. После авангарда. От символизма до реализмов. Москва, СПб.: Пальмира, 2020.
БубенновМ. Белая береза. Книга первая и вторая. Москва: Художественная литература, 1955.
Булгакова О. Фабрика жестов. Москва: НЛО, 2021.
Бушуева С. К. Полвека итальянского театра. 1880–1930. Москва: Искусство, 1978.
Вадимов А. А., ТривасМ.А. От магов древности до иллюзионистов наших дней. Очерки истории иллюзионного искусства. Москва: Искусство, 1966.
Вайскопф М. Писатель Сталин. Москва: НЛО. 2001.
Вертов Д. Статьи, дневники, замыслы. Москва: Искусство, 1961. Виддис Э. «Страна с новым кровообращением». Кино, электрификация и трансформация советского пространства. В: Советская власть и медиа. Под ред. Х. Гюнтера и С. Хэнсген. СПб.: Академический проект, 2006.
Виньи А. де. Избранное. Москва: Искусство: 1987.
Вишневский В., Дзиган Е. Как мы ставили фильм // Правда. № 62 (6668), 3/III 1936. — Мы из Кронштадта. В: История советского киноискусства звукового периода. Часть I. — Как мы ставили фильм. В: История советского киноискусства звукового периода. Часть I.
Воронский А. На стыке. Литературные Силуэты Публицистика. Мо-сква-Петроград: Государственное издательство, 1923.
Вышеславцев Б.П. Достоевский о любви и бессмертии. В: О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881–1931 годов. Москва: Книга, 1990.
Гальский Г. Опыты демократизации поэзии // Свободный час. 1918. № 7. В: Мой век, мои друзья и подруги. Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова. Москва: Московский рабочий, 1990.
Геллер Л. Слово мера мира. Статьи о русской литературе ХХ века. Москва: МИК, 1994.
Гинзбург Л. Литература в поисках реальности. Москва: Советский писатель, 1987.
Гинзбург М. Эпоха и стиль. Проблемы современной архитектуры. Москва: Strelka Press, 2021.
Гладков Ф. Избранное. Москва: ОГИЗ, 1944.
Голикова Н. Любовь Орлова. Москва: Молодая гвардия, 2014.
Гольдштейн А. Расставание с Нарциссом: Опыт поминальной риторики. Москва: НЛО, 1996.