Затем принц Уэльский стал вести себя осторожнее. Он превосходно владел французским языком и выдавал себя то за герцога Ланкастерского, то за графа Честерского. Это, впрочем, никого не обмануло. Когда Эдуард появился в Мулен Руже, танцовщица Ла Голю закричала ему: «Привет, Уэльс!» Принц улыбнулся и заказал шампанского для всего оркестра.
Эдуард обожал парижский полусвет и спал с какой-нибудь хорошенькой шлюшкой из артистической среды с неменьшим удовольствием, чем с великосветской дамой. В 1867 году при дворе императрицы Евгении в Фонтенбло он впервые встретил принцессу де Саган, красивую и чувственную дочь банкира. Ее муж, баснословно богатый и элегантный мужчина, был к тому же остроумным и блестящим рассказчиком. Волевая, жизнерадостная, волнующая, де Саган вовлекла Берти в круг своих ухажеров. Вскоре она стала главной любовницей принца во Франции и оставалась таковой до середины восьмидесятых.
В их отношениях необычным образом сочетались любовь и враждебность. Оба продолжали поддерживать массу любовных связей с другими и с удовольствием обменивались колкостями. В то же время де Саган безумно нравилась роль любовницы Эдуарда, и она всегда обставляла их встречи самым роскошным образом, а принц был в восторге от ее великолепного особняка на улице Святого Доминика и огромного замка в Мейо, к югу от Парижа. Каждую весну они вместе проводили время в Каннах, где у де Саган была красивая вилла.
Хотя многострадальный супруг сносил неверность де Саган, сохраняя выдержку, как того требовали правила высшего общества, этого нельзя было сказать о ее старшем сыне. Как-то вернувшись домой раньше обычного и найдя в будуаре матери разбросанную мужскую одежду, он собрал ее и выбросил в фонтан.
Выйдя из спальни и не обнаружив своего платья, принц побрел в гостиницу в позаимствованных у кого-то невероятно узких брюках. Виновный в преступлении юноша был изгнан из родительского дома, хотя его гнев был вполне обоснован. По слухам, отцом самого младшего ребенка де Саган был принц Уэльский.
Покинув Францию, Эдуард не пожелал расстаться с обычным для него образом жизни — парижские привычки он захватил с собой в Англию. Граф Розберийский был ошеломлен, когда принц попросил его предоставить свой дом в Лондоне для пирушки с хористками и другими девицами легкого поведения. Лорд Каррингтон оказался более услужливым, и принц Уэльский использовал его особняк для послеобеденных услад. Позже он предпочел дому лорда знаменитый отель «Кавендиш» на Джермин-стрит, принадлежавший Розе Льюис.
Развлечения Эдуарда с хористками, актрисами и проститутками не привлекали общественного внимания, однако его связь с замужней дамой Харриет Мордаунт вызвала грандиозный скандал. Эта красивая женщина двадцати одного года была замужем за весьма состоятельным членом парламента, сэром Чарльзом Мордаунтом, который нередко бывал на приемах у принца в Мальборо-Хаусе. На протяжении 1867 и 1868 годов принц Уэльский по несколько раз в неделю посещал Харриет у нее дома. Он состоял с ней в тайной переписке, а как-то даже послал открытку ко Дню святого Валентина, но мало-помалу их связь прекратилась. Место принца в качестве ее любовников заняли лорд Коул и сэр Фредерик Джонстоун, друзья Эдуарда еще по Оксфорду.
В 1869 году у Харриет родился первенец. Ребенок страдал хроническим заболеванием глаза. Молодая мать была в отчаянии от сознания своей вины и во всем призналась мужу. Причиной болезни их крошки, сказала Харриет, явились ее тяжкие грехи. Она «беспутно вела себя с лордом Коулом, сэром Фредериком Джонстоуном, принцем Уэльским и другими».
В викторианском высшем обществе мужья-рогоносцы обычно предпочитают хранить свой позор втайне, но сэр Чарльз поступил иначе. Он совершил непростительный поступок: изъяв компрометирующий дневник и письма принца Уэльского из запертого бюро жены, он подал на развод.
Скандал стал публичным, когда принца вызвали в суд. Его жена, многострадальная принцесса Александра, и, что более удивительно, королева Виктория приняли сторону Эдуарда и оказали ему большую поддержку.
Лорд-канцлер[80] прочитал письма и заявил, что они «во всех отношениях совершенно безобидны». Судья заверил Эдуарда, что защитит его от «неправомочных вопросов». Однако, когда принц Уэльский предстал перед судом для дачи свидетельских показаний, его спросили: «Имели ли место в ваших отношениях с леди Мордаунт предосудительная близость или акт незаконной связи?» После короткого размышления принц ответил твердо и решительно: «Нет, никогда!»
В результате сильнейших переживаний, связанных с судебным процессом, психическое состояние Харриет Мордаунт резко ухудшилось. Ее объявили душевнобольной и отправили в психиатрическую больницу. Теперь она не могла выступать в суде, и дело было прекращено.
После завершения судебного процесса газета «Рейнольдс ньюспейпер» обвинила принца Уэльского в «соучастии в нанесении оскорбления семейству английского джентльмена». На митинге в Гайд-Парке раздавались призывы к упразднению монархии. Принца освистали в театре «Олимпик», где он появился с Александрой, а позже — на ипподроме в Аскоте.
Несмотря на растущий интерес публики к его личной жизни, Эдуард задался целью утешить недавно овдовевшую леди Сьюзен Пелэм-Клинтон. В 1871 году она написала ему письмо, в котором выразила свое восхищение добротой, выказываемой к ней принцем на протяжении последних нескольких лет. В это время она была на седьмом месяце беременности и с горечью сообщала ему, что «отсутствие средств для достойной жизни и оплаты скромности слуг не позволит ей сохранить в тайне то печальное положение, в котором она оказалась».
Получив 250 фунтов, она уехала в Рамсгит в сопровождении личного врача принца Уэльского. Эта беременность, разумеется, явилась следствием неосторожности.
Впрочем, у принца были и другие дети. Один из них дожил до преклонного возраста в городке Ла-Хойа в Калифорнии. Воистину, принц Уэльский не желал предохраняться.
В начале девятнадцатого века контрацепция сводилась главным образом к осторожности и самоограничению участников полового акта в сочетании с изрядной долей простого везения. Партнеры обычно полагались на coitus interruptus (прерванный половой акт), если вообще пытались как-то регулировать рождаемость.
Однако примерно с 1820 года медики начали усиленно изучать методы контрацепции — нередко под маской «неомальтузианства». Еще в восемнадцатом веке Томас Мальтус предсказывал грядущий взрывоподобный рост населения, который не будет обеспечен природными ресурсами земли. Это, по его мнению, неизбежно приведет к массовой нищете и голоду.
Общество викторианской Англии было не на шутку встревожено предсказаниями Мальтуса, поскольку темпы роста населения начинали выходить из-под контроля. Объяснялось это не только ростом рождаемости, но и успехами медицины и санитарии. Снизилась детская смертность и увеличился срок жизни. Однако в семидесятых годах прошлого века рождаемость неожиданно уменьшилась.
Молодой шотландский врач Джордж Драйсдейл написал первую книгу, посвященную контролю рождаемости. Его труд назывался «Физическая, сексуальная и естественная религия». Драйсдейл детально описывал такие способы контрацепции, как своевременное извлечение полового члена из вагины, метод ритмов, использование защитных чехлов, губки или теплого душа.
Извлечение члена относилось к весьма ненадежным, практически неудовлетворительным способам. Теория ритмов, допускающая совокупление только в определенные дни месяца, находилась на самой начальной стадии развития, когда наука только приступила к изучению новых данных об обстоятельствах и условиях зачатия.
В качестве альтернативы Драйсдейл рекомендовал значительно менее надежный метод губки, полагая, что «все меры предосторожности могут достичь успеха только в том случае, если к ним прибегает женщина, ибо озабоченность мужчины последствиями совокупления неминуемо нарушает естественное влечение и гармоничность полового акта…» Такое мнение препятствовало распространению чехлов-презервативов.
Презервативы продавались в Лондоне с 1776 года, но оставались ненадежными и дорогими. В качестве материалов для них применяли полотно, кишки животных или рыбью кожу. Использование таких презервативов было нелегким делом. Однако в сороковых годах родился метод вулканизации резины, и презервативы стали дешевле и надежнее.
Вскоре презервативы стали популярны, хотя и не только в качестве средства для предотвращения беременности. В викторианскую эпоху были распространены венерические заболевания — главным образом, из-за проституции. Согласно оценкам журнала «Вестминстер ревю», который назвал проституцию «величайшим общественным злом», в 1850 году в Лондоне не менее восьми тысяч девушек торговали своим телом, а еще пятьдесят тысяч занималось проституцией в остальных городах страны. В четвертом томе исследования Мейхью «Рабочая сила и бедняки Лондона» приводятся сведения, указывающие на то, что цифры «Вестминстер ревю» существенно занижены: в одной лишь столице, по мнению автора, было восемьдесят тысяч проституток.
Здоровью и жизни женщин угрожали не только измены их мужей, но и частые роды. Большим семьям нередко приходилось испытывать финансовые проблемы, а то и нищету. Появление презервативов явилось поистине Божьим даром.
Вместе с тем публичное обсуждение этих проблем считалось недопустимым. Королева Виктория не выразила бы восторга при виде коробки с презервативами. Дело в том, что производители этих изделий печатали на упаковках портреты королевы и Гладстона, дабы сделать свою продукцию более привлекательной для правоверных викторианцев.
Впрочем, принца Уэльского и это не привлекло.
В конце 1875 года чуть было не разразился очередной скандал. Во время королевского турне по Индии сопровождавший принца Уэльского лорд Эйлсфорд получил письмо от своей жены, из которого следовало, что она намеревается уйти от него к маркизу Бландфордскому. Принц утешал друга как мог, назвав маркиза «величайшим из живущих мерзавцев», и Эйлсфорд немедленно вернулся в Англию, где решил возбудить дело о разводе.