Дома ждал ужин с водочкой. Шампанского не покупали.
– Это не праздник, – сказал Игнат Семенович. – А всего-навсего возвращение блудного сына.
Но обстановка стала мягче, чем в первые дни. Игнат уже успокоился и теперь полностью находился под опекой жены.
– Ничего страшного не случилось, – настаивала на своем Мария Алексеевна. – Жизнь – это не скатертью дорожка. Гладко в молодости не бывает. Главное, жив. И возвращается не куда либо, а домой, к родителям… А промахи. Они, Игнат, и у нас были. Вспомни, как тебя чуть не засудили… Так что карьера нынче легкой не бывает.
Возможно, в чем-то жена была права, и Игнат, сходив к другу, Александру Николаевичу Лаврентьеву, и выложившись ему «до дна», вполне философски стал смотреть на эту драму…
Мать же, увидев худого, с пожелтевшим лицом сына, стала всхлипывать.
– Что же это с тобою, сынок?
– Малярия.
– Не ходил бы ты, сынок, во солдаты, – рядом пропел Ромка и получил от матери шлепок.
Отец посадил всех за стол и сказал:
– Что было – то былью поросло.
Налил по рюмочке.
– Вот что, Максим. Думаю, что твой гонор вошел в норму – и я пью за нормального человека, у которого в жизни все будет получаться!
– Спасибо, отец, – сказал Максим. – В Африке я многому научился…
Максим спал всю ночь и еще полдня. Никто его не беспокоил. Но встав, сразу позвонил Лаврентьевым. Егор, оказывается, дал весточку из Вены и скоро обещал вернуться в Москву. Дома была Настя, что его обрадовало.
– Можно, я к тебе приеду, – спросил Максим. – Я так, девочка, соскучился.
Настя с минуту подождала.
– Понимаешь, Максим…
– Я ничего не понимаю. Я сейчас приеду – и все!
Максим пришел в модном полупальто, так как на улице было прохладно – стояла поздняя осень.
Настя возилась на кухне. Бабушка лежала в больнице, и мать уехала к ней с передачей. Скоро на обед должен был появиться отец, и на нее ложилось домашнее хозяйствование…
Максим пил чай и рассказывал об Африке. Настя рассеянно слушала и думала о том, что Максим здорово подурнел лицом, а когда-то был «сладкий мальчик»…
– Ты как обо мне думаешь, плохо?
Настя, положив ему в тарелку блинчиков, вдруг зарделась.
– Да я, Максим, никак не думаю. Блинчики вкусные? А остальное не мое дело.
– А я много размышлял, когда летел сюда. Пришел к выводу. Надо кончать с холостяцкой жизнью. Хочу жениться на тебе.
– Это что, предложение? – суховато заметила Настя.
– Нет, прощупывание почвы.
– А, тогда другое дело! А то ведь я совсем не готова к такому повороту…
Кто-то открывал ключом дверь. Настя заторопилась.
– Это отец!
Лаврентьев обнял Максима.
– Куда бы жизнь ни бросала – встречаемся на кухне.
Максим от обеда отказался. Но пока Александр Николаевич ел, рассказывал ему о своем бедственном положении.
– Странная пошла жизнь, – вдруг заметил генерал. – Прочитал в газете… В Англии новый премьер-министр. Старый запутался в проститутках. Большие, серьезные люди! – Он помолчал, пожевал губами. – Ну что ж! Краем глаза вижу – у тебя не все плохо: ведь так закаляют сталь!
Ромка поругался с матерью. Та защищала Максима, а Ромка «палил как из пушки»:
– Ха! Жениться собрался. Больше он ничего не захотел!
Глава 39
Полковник Салтыков, в отличие от местного следователя КГБ, был корректен и располагал своей душевной откровенностью, что всегда было свойственно людям, прошедшим добротную школу контрразведки. Потому и допрос Аллена Оливера перерос в доверительный разговор.
– Так вы считаете, что настоящий журналист – это тот, кто доводит свои расследование до конца?
Адлен был уверен в своей правоте.
– Конечно. Мне все время втирали с сибирской язвой очки. Она, мол, сама по себе: и никакого взрыва! А как же классифицировать избирательность эпидемии, когда сибирская язва поражала здесь только половозрелых мужчин?..
Салтыков ухмыльнулся.
– Что ты скажешь на то, если бы у тебя на родине московский журналист расследовал то же самое на острове Грюинард? Собственными силами, тайком шныряя по военным городкам, и тому подобное… Английская контрразведка объявила бы его русским шпионом? Скажу тебе: объявила и заточила бы в тюрьму… Это точно, как пять пальцев на руке.
– Но сейчас не военное время, – возразил Аллен.
– Время не военное, а тайная война существует, – заметил полковник. – Даже и не очень тайная… Холодная война!
Аллен в камере простудился и все время шмыгал носом.
– У меня даже отобрали носовой платок, – пожаловался он.
– Возьми пока мой. Напрокат, – сказал Салтыков. – Поверь, я тебя понимаю. Понимаю истинность твоей профессии. Как у нас говорили в войну: – ни дня без строчки… Но ты сообрази, Аллен, речь идет о другом, что, собственно, к сути сибирской язвы не относится. Ты нарушил незыблемые законы, которые существуют во всех странах… Пугать не буду. Но если бы тебе грозила высылка из страны – это, пожалуй, полбеды… Тебе грозит десять – пятнадцать лет строгого режима. Просто тюрьма! Все же твой поступок инкриминируется как шпионаж… А если вдруг раскроются твои отношения с СИС – вышка!
– Что такое «вышка»?
– «Вышка»? Да ничего. У нас нет электрического стула. Поставят к стенке и – расстреляют… Я советую хорошенько подумать о себе. А я тебя по-человечески очень даже понимаю…
Аллен Оливер не знал, что следователя с капитанскими звездочками строго наказали, объявив ему служебное несоответствие.
Теперь журналист лежал на кровати в казарменной комнате, прикрывшись солдатским одеялом, – знобило – и думал о том, что сказал ему полковник. Он теперь и сам осознавал свое незавидное положение.
Если вышлют, особого удовлетворения он не получит. Хотя бы потому, что дома рай его не ждал. Чтобы вертеться в газете… Конкуренция задавит! Он уже испытал это на себе. Положение иностранного корреспондента давало ему возможность не только накопить на будущую жизнь, но и жить более интересно. Москва ему нравилась даже своей бесшабашностью. Житье здесь бойкое, да еще и Лариса, которую он назло всем чертям полюбил…
Уезжать из Москвы не хотелось. Это разрушило бы его надежды… на престижную журналистскую карьеру.
Аллен только сейчас начинал понимать, что он все же самолюбив и человек престижности…
Аллена Оливера под конвоем переправили в Москву. Здесь снова с ним разговаривал полковник Салтыков.
– За тебя ходатайствовал известный журналист Владислав Иванович Грачев. Между прочим, он сам прошел эту школу, когда был корреспондентом в Объединенных Арабских Эмиратах. Там его тоже чуть не посчитали шпионом… Пока он не понял, что в чужой стране – чужие законы… И свои права качать там сложно… Мы закроем глаза на многое. И даже забудем об Урале. Поможем с информацией, раз она тебя так беспокоит… Нет, мы не вербуем, как тебе могло бы показаться… Есть люди, которые помогают нам бескорыстно… Но мы им тоже отвечаем бескорыстием. Если, конечно, будет такое негласное согласие…
Аллен осторожно держал в руке металлический подстаканник, аккуратно отхлебывая из стакана ароматный чай.
– Это единственное твое спасение, – дружески заметил Салтыков. – Только тогда мы пойдем навстречу.
– А что я должен делать? – тихо, невнятно спросил Аллен.
– Прежде всего, совет хорошего журналиста нам не помеха. Никаких ваших профессиональных тайн…
– Ну, а что конкретно?
– Быть нашим другом. На нас можно, Аллен, положиться. Это гарантия… что ты будешь на свободе и работать так, как работал… Мы умеем держать язык за зубами!
Аллена выпустили на свободу, взяв подписку о невыезде. Что был в КГБ – в посольстве ни слова. Просто он приехал с Урала и сейчас ему надо отписываться… За гарантию пусть не беспокоится.
Он сразу позвонил Ларисе. Они пошли в «Метрополь» и пообедали. Потом поехали к нему на квартиру. Он удивился той чистоте, которая царила в его комнате.
Она расцвела:
– Дурачок, забыл, что, уезжая на Урал, дал мне ключ…
Он ударил себя по лбу.
– Я чмошный англичанин!
Они лежали в постели усталые до изнеможения. После перенесенных испытаний это были лучшие, сладкие часы его жизни.
– Ты не слыхала, кто такой «стукач»? – вдруг обратился он к ней.
– Ну, кто стучит на соседей, на сослуживцев, даже на родственников… А что тебя это так волнует?
– Я – стукач! Мне придется стучать на свою страну… Меня повязали по рукам и ногам…
– Ты не стукач, а дурак! – толкнула в плечо Лариса. – Как я поняла, тебя никто стучать не заставляет…
– Ты же не знаешь, на что я согласился?
– Иначе бы тебя вышвырнули или заставили пилить лес в тайге… А я, горемычная, осталась бы одна…
– Я хочу еще, – ласково сказал он.
– Сколько хочешь. Может, я и родилась такой сексапильной для тебя.
С Грачевым встретились в Доме журналистов, куда тот пригласил Аллена на кружку пива.
– В моей голове все спуталось, – в досаде на себя, с горечью сказал Аллен Оливер.
– Дай срок. Все распутаем, – и лицо Владислава окрасилось здоровым молодым румянцем.
Глава 40
Максим жил затворнической жизнью. Почти полгода он проболел малярией: то лежал в госпитале, куда устроил его генерал Лаврентьев, то лечился дома.
После госпиталя Максим воспрянул духом. На работу его взяли в Министерство иностранных дел. Про африканскую эпопею постепенно стали забывать, да и сам он относился к ней иронически…
За это время, собственно, в личной жизни ничего не изменилось, хотя им с Егором уже стукнуло двадцать шесть лет. Отмечали в ресторане «Прага» компанией – Егор был с Дашей, а Максим (Настя не пошла) взял «напрокат» девочку – секретаршу из министерства. На Настю он страшно обиделся: в такой день она сбежала с Ромкой в театр, а на звонок Максима холодно сказала:
– Максим, давай забудем. Что упало, то пропало.
Но вечер в ресторане прошел с «изюминкой» – все были довольны и настроены на оптимистическую волну.