Поговорив ни о чем, обменявшись любезностями, Егор удовлетворенно положил трубку и включил телевизор: иногда под него лучше думается…
Глава 43
Ивар Грот говорил о художнице без особого уважения лишь потому, что она богемная женщина.
– Им можно, – подчеркивал он особо, – она элита нашей страны. Богатая, известная, вхожа в самые престижные дома, знакома с королевой! Да и брат ее большой позер, хотя, говорят, ученый отменный…
Егор в чем-то был согласен с Иваром – ему, коммерсанту, нужно было «из кожи лезть», а Линдгрен, сливки общества, жили, «не напрягаясь».
С Мариани дружба пошла сразу. Встречаясь с Егором, она смело бросалась к нему на шею с возгласом: «А ты у меня, мальчик, прелесть!»
Говорить по-русски Мариани научилась, оказывается, в семье сына Льва Толстого. Лев Львович Толстой лечился в Швеции и здесь женился на дочери доктора, фрекен Вестерлунд. Умер Лев Львович в Швеции в преклонном возрасте в годы Отечественной войны. Сыновья его, окончив университет, пошли по сельскому хозяйству. Павел и Никита владели в Швеции имениями, а Никита Львович в свое время был заместителем директора департамента сельского хозяйства.
– Толстые, – Мариани без стеснения целовала Егора, – это моя визитная карточка.
И она показала портрет Никиты Львовича.
– Нравится? Чувствуется в нем сила деда?
Все свое время Егор проводил у Линдгрен.
Брат Мариани был добрым малым, чисто скандинавского типа: высокий, стройный, с густыми пепельными волосами.
– Американская физика сейчас держится на иммигрантах, – тихо постукивая пальцами о стол, говорил он. – Во многом на русских и азиатах. Ядерная физика в Швеции в застое. Снова хочу поехать в Америку. Надо же держать творческий уровень!
По вечерам, если Мариани была дома, появлялись завсегдатаи – главным образом Эйнар Хеглунд, политик, член риксдага, и Сет Юнгберг, истинный швед, так он представлял себя – журналист, литератор, министр в новом правительстве… Оба были любовниками художницы. Егор не мог не удивляться свободе этих отношений. Хоть и говорят, что шведская семья – миф… Два любовника в одном доме не ссорились и не делили Мариани – никаких претензий друг к другу… Недаром в России так много спорят об этом феномене.
Мариани, когда Егор спрашивал ее об этом, лишь пожимала плечами:
– Милый, для нас сексуальная революция оказалась более удачлива: она не уничтожила чувства – зато сумела раскрепостить сексуальность, вывести ее из дремучих ханжеских нормативов… За это я ее ценю. Ты говоришь пена? В нашей жизни нет отстоя, как в кружке пива. Мы не развратны, понимаешь, Егор, мы просто свободны в сексе…
И она показала свою новую картину, которую начала. Раздетые догола парень и девушка лезли по отвесной скале…
– Смотри, какая экспрессия! Я специально подобрала мягкие тона! А светотень?.. Как она ложится, оттеняя их волшебные, счастливые лица!
Картина впечатляла.
– Мне трудно понять ее смысл, – сказал Егор.
– Полотно называется «Дон Жуан», – заметил Сет Юнгберг. – У нас в шведской литературе Дон Жуан запечатлен в книге «Мадонна скотских дворов». Обвиненный в распутстве парень предстал перед судом. И когда его спросили: «Было это?» – он замешкался, адвокат ему шепнул: «Говори – да, я ласкал ее, но не обладал ею».
В этот вечер Егор задержался у Мариани. Возможно, она сама это подстроила, но он остался у нее на ночь.
– Один из прекрасных способов соблазнить мужчину – это гадание на ладони, – Мариани показала, как надо это делать. – Поверхность ладони очень чувствительна… Разглядывая линию любви, можно одновременно потирать, поглаживать пальцами ладонь, вот так…
Егор, обняв ее, сказал:
– У нас все проще…
Её голова примостилась на его груди. Она чувствовала, как громко билось сердце. Нежные руки ласкали упругое тело, и Егор, чувствуя мягкие кошачьи прикосновения, думал о том, что она душою добрая…
Странно, но она совершенно без стеснения рассказывала ему о своем «распутстве»…
– Еще в гимназии страшно хотела. Я сама взяла одного мальчика. Потом уговорила его друга. Потом меня взял моряк, когда я ездила в Гетеборгский порт. Только с ним я поняла истинность этого наслаждения… Я любила тогда ездить на пикники. Каждый пикник заканчивался новым мальчиком. Иногда хотелось моложе, иногда – старше… Поцелуй меня, в губы.
Егор поцеловал.
– Не думай, что Швеция развратна. Ведь шведы первыми изобрели алименты!..
Егора ждала депеша из Москвы. Ему предлагалось поехать в Париж, где должен был осуществиться обмен русского разведчика Носкова на американского сотрудника авиационной компании, которого в свою пору русские обвинили в шпионаже.
Не зная, в чем будет «сущность» его дела, он быстро собрался. Скворцов, отвозя его на собственном авто в аэропорт, дорогой сказал:
– Тебе это полезно. А теперь хочу ответить на твой вопрос… Сколько я ни тружусь на ниве разведки, столько являюсь свидетелем спора: разведка – ремесло или искусство? Ее называют второй древнейшей профессией… Лично я считаю, что наша работа содержит в себе элементы творчества. Думаю, в лучших своих проявлениях разведка – искусство. В заурядных – ремесло. Все это можно отнести и к журналистике. Все же я не думаю, что разведка полностью не искусство… А ты как мыслишь? У тебя ум молодой…
– Я только набираю опыт, – заметил Егор: Скворцов ему импонировал своей ненавязчивостью…
В Париже встретил представитель посольства. В нем Егор узнал одного из однокашников КИ.
– Что я должен делать?
– Собственно, немного. Потом тебе объяснят.
Обменом занимался полковник Ефимов. Егор его однажды встречал в Лондоне у Валерия Ивановича Снытко. Тот запомнил Егора и, подавая руку, сказал:
– Пойдешь в обеспечение.
…Французская контрразведка была не против обмена. Его решили провести за Парижем на дороге к аэропорту. Полковник знал время прилёта из Америки самолета с Носковым. Шпион-американец был в Париже и ждал своей участи.
Ровно в пять часов утра, когда дороги еще не были загружены, машина с американцами двинулась к цели. Егор был уже в аэропорту и контролировал прибытие самолета. Рейс выполнен вовремя – двое рослых фэбээровцев в строгих костюмах свели по трапу средних лет мужчину в кепке.
С Егором был однокашник, который должен был «встречать их». Он оставался, а Егор уже рванул вперед, сообщить, что обмен состоится.
Тем временем к аэровокзалу подъехала машина с американскими дипломатами. Техника обменной операции была хорошо отработана и согласована с ними. Вскоре американцы сели в машины и поехали по окружной навстречу русским.
Те ждали на повороте дороги. Американцы остановились на небольшом расстоянии. Вышли. Дипломат, один фэбээровец и Носков пошли к середине, куда направились полковник Ефимов, шпион-американец и представитель посольства.
Они остановились друг против друга. Пока шло визирование бумаг, подтверждающих процедуру обмена, стояло тягостное молчание.
Наконец дипломаты оформили все документы и подали знак. Носков и шпион-американец поравнялись и преодолели незримую разделительную полосу.
Американская посольская машина с ходу рванула к аэропорту: через полчаса самолет улетал в США.
Русские еще стояли на месте, вглядываясь в уплывающие в утренней синеве машины.
Вот и все.
Сели в «пежо» и поехали в посольство, где Носкова ждали с цветами жена и дочка.
Егор понимал, какое состояние переживал разведчик, когда под ногами была твердая земля… У него самого защемило сердце, когда видел, как с Носкова сняли наручники и тот вместе с сопровождающими пошел навстречу удачливой судьбе…
В этот же день полковник Ефимов передал Егору письмо от Братышева. Наставник в нескольких строчках просил Егора внимательно прислушаться к Ефимову.
– Как ты понял, – сказал полковник. – У нас еще предстоит разговор…
Глава 44
Перемены в России благотворно повлияли на Аллена Оливера.
Он получил шифровку от Майкла Стегнера, в которой говорилось, что им довольны и что в банк на его имя перечислены причитающиеся фунты стерлингов.
Аллен воспрянул… Тем более дела у него действительно шли неплохо. Он теперь свободно чувствовал себя в элитном мире, хотя и произошли серьезные сдвиги. Элита раскололась, и часть номенклатуры потеряла свой вес, ушла в оппозицию, в то время как на арене власти появились новые, более удачливые, которых все чаще называли «новыми русскими».
Светская львица, представительница старой власти, поблекла и утратила свое значение, но все еще держалась на плаву. Иногда у нее собирались старые друзья, еще не потерявшие к ней интереса. Бывал у нее с Грачевым и Аллен – она по-прежнему молодилась, не сдавалась и даже отпускала злые «штучки» в адрес новой власти. Но чувствовалось, что время ее прошло…
Центр московского бомонда переместился в другие салоны. Новая знать, да и прежняя – политики, дипломаты, вожди новых партий, которых была уйма, и, конечно, артисты, бессменные тусовщики и богемщики, – собирались теперь у банкира Генриха Алексеевича Семенова по прозвищу Банка или у известного кинорежиссера, недавно получившего за заказной фильм «Оскара» и «Нику».
«Ты деформируешься, – как-то сказал себе Аллен. – Становишься, Аллен, мошенником… В России все бросились за деньгами, и ты за ними…»
Но эта язвительность по поводу себя не была какой-то переоценкой жизни: положение его, пожалуй, по всем статьям удовлетворяло.
Тем более на последнем вечере у банкира он познакомился с известным бизнесменом, который прямо ему предложил:
– Организуй фирме рекламу в лондонской прессе. Хотя бы несколько статей обо мне… Хочу, чтобы и там знали!
И он назвал сумму скрытого гонорара. У Аллена потемнело в глазах. Живут же люди!
Раньше в таких кругах Аллену общаться не приходилось… Разговор с бизнесменом не закончился. Его прервал помощник президента по прозвищу Юлечка. Он потащил всех, в том числе и его, Аллена, поехать в правительственный пансионат: там, по словам Юлечки, классная сауна…