Так или иначе, у моей матери тоже было много драгоценностей – не знаю уж, получила ли она их в качестве компенсации за отцовские измены. Бабушка Ада хранила их для меня: хотела передать, когда мне исполнится двадцать один. Но я к тому времени стала знатной коммунисткой и вечно нападала на двуличную буржуазию (особенно на теток Санчу и Консуэло), которая так любит притворяться «левой», но не готова расставаться со своими богатствами, поэтому заявила, что все полученное наследство сразу же продам, чтобы «вернуть» беднякам экспроприированное, и хочу дать в этом священный обет.
(– Какой еще обет, язычница ты неверующая?
– Обет, обещание, клятву самой себе – называй как хочешь.)
Я поклялась никогда не носить ни золота, ни драгоценных камней, чтобы никто не смог обвинить меня в двуличии. И это была не детская прихоть – я держу это обещание всю свою жизнь. По крайней мере, до настоящего момента мне это удавалось.
Ох и рыдала же тогда бедная бабушка Ада! Разумеется, никаких драгоценностей она мне не дала, все оставила в сейфе. А после ее смерти шесть лет назад я узнала, что ей удалось каким-то образом так «перепродать» мое наследство, чтобы оно не ушло из семьи. Расплатились за это мои двоюродные братья и сестры, включая Лауретту, а на вырученные деньги бабушка, добавив из своего кармана, купила мне квартиру в Болонье, где я и жила, пока не съехалась с Джулиано. Отказаться от нее мне и в голову не пришло – с чего бы, ведь моей клятве это не противоречило. Дом – вещь необходимая. Каждый имеет право на крышу над головой, а у побрякушек реальной ценности нет, лишь чисто символическая, условная. Бессмысленные предметы, если задуматься. Что с ними делать? Металлы и минералы ни для чего не пригодны, разве только подчеркнуть разницу между богатыми и бедными. Я, во всяком случае, всегда так думала. Красивые, говорите? Вам что же, кажется, что рубин красивее гранатового зернышка, а аметист – кисти глицинии?
25
В самолете Дария, убаюканная рокотом двигателей, сразу задремала. Ада же металась между явью и сном, в котором воспоминания мешались с тем, что она говорила на приеме у психоаналитика. С ним она не всегда была полностью откровенна – например, никогда не рассказывала, как Джулиано поинтересовался, уверена ли она, что бабушка с дядей Таном после войны не стали любовниками. А что? В конце концов, оба свободны, кровным родством не связаны. Подумаешь, сын мужа от первого брака! Зато почти ровесник. Разве можно прожить вместе больше двадцати лет, если вас объединяет только любовь к общим внукам-племянникам? Думаешь, смогла бы бабушка Ада, днем и ночью имея под боком молодого мужчину, так долго мириться с необходимостью хранить целомудрие? У нее ведь, в отличие от пасынка, подливал масла в огонь Джулиано, даже не было возможности выпустить пар в борделе.
– Не смей так говорить о моей бабушке! – завопила тогда Ада, отвесив ему пощечину, и сама удивилась: не столько яростной агрессивности этого жеста, сколько тому, что она, столь непримиримо рассуждавшая о равном праве мужчин и женщин на сексуальную свободу, оскорбилась, будто какая-нибудь викторианская леди, когда речь зашла о ее собственной семье.
По сути, Ада отказывалась даже думать о предположениях Джулиано и тем более с кем-то их обсуждать, хотя бы и с психоаналитиком, как будто, упоминая о подобных подозрениях, могла сделать их более реальными.
Где-то в середине полета она все-таки задремала и увидела сон, в котором сидела на краю кровати в комнате-келье Old Building, а Эстелла протягивала ей завернутую в подарочную бумагу и перевязанную ленточкой коробку размером примерно с обувную.
– Ты не можешь так просто уйти, – сказала девушка с печальной улыбкой. – Только не после ночи, которую мы провели вместе. И уж точно не раньше, чем я отдам тебе подарок.
На руках у нее, там, где во время завтрака лучи солнца, проникая сквозь листву, оставляли трепещущие нежно-зеленые блики, теперь темнели синяки. Во сне Ада знала, что профессор Палевский избивал девушку, заставляя участвовать в своих безумных экспериментах, и поняла, что Эстелла в конце концов покорилась. И улыбка ее была такой печальной не из-за синяков, а потому, что она стыдилась своей слабости.
Ада раскрыла коробку и принялась доставать оттуда скомканную папиросную бумагу, какой обычно перекладывают хрупкие предметы. Казалось, ей не будет конца. Когда бумага заполнила уже почти всю комнату, она все-таки дотянулась кончиками пальцев до самого дна и нащупала крохотный блестящий предмет: колечко с жемчужиной.
– Вот мой дар. Сохрани его в память обо мне, это очень важно, – сказала Эстелла и, как это часто бывает во сне, не сделав и шага, исчезла из комнаты.
– Но я не могу носить украшения, я же клятву дала! – закричала Ада ей вслед. И проснулась. Самолет тряхнуло: похоже, они попали в воздушную яму, причем настолько большую, что проснулась даже Дария. Она взглянула на часы:
– Похоже, снижаемся. Посадка минут через пятнадцать.
Все еще не до конца придя в себя, Ада пригладила волосы. В голове мелким червячком свербела какая-то мысль, но она не могла понять, какая именно. Потом туман словно вдруг рассеялся. Ада раскрыла сумочку, которую весь полет продержала на коленях, пошарила во внутреннем кармане, том, что на молнии, и пальцы сразу же наткнулись на крохотный блестящий предмет – кольцо, которое Эстелла забыла на столе.
– Смотри-ка! – воскликнула она, демонстрируя находку Дарии. – А я думала, оно мне только снилось.
– Откуда такое? – заинтересовалась подруга.
– Одна девушка на конгрессе потеряла, я собиралась вернуть, но в суматохе забыла. Вот, видимо, подсознание мне и напомнило.
– У тебя есть ее адрес? Особо ценным не выглядит, но хозяйка может считать иначе…
– Есть номер телефона.
– Ладно, тогда позвони, спроси, где она живет, и отправь по почте. Только в сумочке больше не носи: такое маленькое, потеряешь еще.
Она взяла кольцо и надела Аде на средний палец левой руки.
– Вот, смотри, как хорошо сидит. Знаю, ты не носишь колец, они тебя раздражают. Зато точно не забудешь его отправить.
26
Рейс в Донору ожидался только с утра, и Аде пришлось заночевать в Болонье. В город ее подбросил Микеле, муж Дарии, встретивший их в аэропорту. Джулиано просил прощения, что не смог сделать это сам: ужин с важными клиентами, вернется поздно.
– Передавай от меня привет дяде, Лауретте и всему племени Бертранов, – напутствовала Дария подругу, помогая ей выгрузить чемодан.
Ада поднялась в пустую квартиру, включила свет. Повсюду, на стульях и на диване, была разбросана одежда Джулиано: похоже, на свой деловой ужин он собирался в спешке. Большая двуспальная кровать не убрана, белье смято. В раковине на кухне полно грязных тарелок. «Черт возьми, – вскипела Ада, – меня не было всего три дня! Если он думает, что я приехала стирать и убираться, он сильно ошибается».
Закрыв обе двери, чтобы не видеть этого хаоса, она решила, что поспит на диване в своем кабинете: там на случай внезапных гостей всегда есть чистые простыни. Но пока собирала вещи для завтрашней поездки в Донору, в груди продолжала зреть невысказанная обида на Джулиано – не из-за беспорядка или из-за того, что он никогда не бывает рядом, когда нужен, а, наоборот, из-за того, что он в принципе есть. Джулиано стал олицетворением их почти официальных отношений, отношений, которые теперь Аду только угнетали. В квартире не осталось места, где ей было бы спокойно и хорошо. «Что я здесь делаю? Это не мой дом».
Но разве не ее были так тщательно выбранные обои, книги, картины, подушки, занавески, мебель в кабинете? Разве не ее фотографии: вон та, в деревянной рамке, на книжном шкафу – родители в день свадьбы, а та, в серебряной, – бабушка Ада и дядя Тан с ней и Лауреттой, еще девчонками?
Она сходила в ванную, умылась холодной водой. Так, спокойнее, Ада. В том, что случилось в Кембридже, Джулиано не виноват. А вот ты… Я? И в чем же моя вина? Я женщина свободная, он всегда это знал. А он – свободный мужчина, но, в отличие от тебя, приключений не ищет. По-моему, мы оба ищем. Но я никогда его не ревновала. В самом деле? Взгляни-ка в зеркало. Ты это серьезно? Ты нисколько не изменилась и любишь его так же, как раньше? Когда вы последний раз обнимали друг друга, пусть даже чисто дружески? Сколько месяцев назад? Похоже это на полную страсти ночь в Old Building? Ничуть. Ни капельки. Ничего подобного. И это приключение тут совершенно ни при чем. Случайные связи у нее, конечно, бывали и раньше. Да, эта оказалась куда лучше всех прочих, превзошла все ожидания. И закончилась. Прошла. Стерта из памяти. Забыта.
Ада Бертран, как уже говорилось, была женщиной рациональной.
Она взъерошила волосы и недовольно поморщилась, зацепившись колечком за локон. Еще нет и десяти, значит, в Англии девять. Нужно позвонить по телефону, который ей дала Эстелла. Та, разумеется, пока в Кембридже, но вдруг трубку возьмут родители или кто-то, способный продиктовать адрес? Тогда можно будет сразу же положить кольцо в конверт и утром отправить его заказным письмом из аэропорта.
Ожидая у аппарата, Ада слушала гудки и размышляла о том, как же все-таки далеко этот Манчестер. Через несколько минут она перезвонила еще раз, на этот раз набирая номер медленно и внимательно. Один гудок сменялся другим, но никто так и не ответил. Что ж, значит, придется повторить попытку завтра.
Часть втораяСемейные портреты(темпера, масло, дагеротипы, студийные фотографии, поляроидные снимки)
1
Из аэропорта Доноры Аду забрала Лауретта, приехавшая на внедорожнике мужа, чтобы кое-что обсудить до встречи с дядей.
На вилле Гранде кузина больше не жила. После смерти бабушки Ады она выразила было желание вернуться туда с мужем и двумя детьми (по ее словам, чтобы не оставлять дядю Тана одного), но Джакомо отказался жить вместе со старым доктором и той, кого называл «его рабыней». У Лауретты был также унаследованный от матери, Инес, домик в центре города, одна из трех «малых вилл» в стиле либерти, купленных дедушкой Гаддо перед смертью в подарок трем его дочерям. В двух других жили со своими семьями тетки Санча и Консуэло: они родились и выросли на вилле Гранде, но после свадьбы уехали оттуда и не испытывали желания вернуть