– Когда захочешь, в любое удобное время.
– Тогда сегодня же вечером.
– Договорились. А чем ты решила заниматься после экзаменов? – поинтересовалась в ответ Ада.
– Пока не знаю. У меня есть одна мысль, но боюсь, что это неосуществимо.
– Какая?
– Я с детства обожаю книги по этнографии и антропологии, читала «Печальные тропики»[57] и даже «Взросление на Самоа»[58]. Мне хотелось бы изучать первобытные народы, их обычаи, – вздохнула она, – но отец и бабушка Санча говорят, что я чокнутая и что для этих исследований придется отправиться в дикие края, где женщин убивают…
– Ерунда. Месяц назад я познакомилась в Кембридже с одной итальянкой, которая учится на антрополога и сейчас пишет диплом.
– О чем?
– О родственных связях. В Италии, причем сегодняшней, а не прошлого века. Можешь с ней посоветоваться, у меня есть ее номер.
– Кстати, о родственниках. Знаешь что, тетя Адита? – оживилась Джиневра. – Я тут сделала открытие. Помнишь эту американскую писательницу, которая так нравится дяде, Урсулу К. Ле Гуин?
– Конечно, помню. А что?
– Знаешь, что значит К. в ее имени? Кребер. Она дочь Альфреда Кребера, одного из величайших американских антропологов, который изучал родственные связи индейцев племени хопи!..
– Как ты узнала? Вас что, этому в школе учат?
– Я делала доклад на эту тему. Папа говорит, что я помешалась, что нужно изучать математику или юриспруденцию, в крайнем случае философию – тогда смогу потом преподавать в старших классах.
– Какой бы факультет ты ни выбрала, тебе нужно уехать из Доноры. Они согласились?
– Вынуждены были. Что еще делать после классического лицея, если не поступать в университет? А дядя Тан сказал, что поможет деньгами.
– Слушай, почему бы тебе в сентябре не приехать на несколько дней ко мне в Болонью? Город ты уже знаешь. Погуляешь по университету, осмотришься, узнаешь учебные планы, поговоришь с другими студентами. Сможешь даже посидеть на экзаменах во время осенней сессии. А потом, думаю, попробуешь сдать тесты в Институте психологии…
– Тетя Адита, ты чудо! Обязательно приеду! Дай только разделаться с экзаменами.
Не успела она отдышаться, как подключилась сидевшая напротив Ада-Мария:
– Тетя Адита, а правда, что ты в августе едешь в Грецию? – Она услышала об этом от матери.
– Да, собиралась, но не знаю, стоит ли сейчас ехать в такую даль…
Она считала, что дядя Танкреди, сидящий на другом конце стола, не мог ее услышать. Но старик тут же вмешался:
– Сейчас как раз прекрасный момент, Адита! И думать не смей отменять поездку! Я совершенно здоров, так что не заставляй меня чувствовать себя виноватым. Я себе никогда не прощу, если из-за меня ты не выиграешь конкурс.
Именно дядя заразил ее своей страстью к Древней Греции, именно он поддерживал ее в войне против бабушки, которая отказывалась отправлять девушку-подростка в университет. Несмотря на помощь дяди, поступить Аде удалось только после того, как ей исполнился двадцать один год, и потерянное в ожидании совершеннолетия время все еще ее тяготило. Хотя, думала Ада время от времени, ей все-таки повезло застать 1968-й студенткой, разделить с более юными товарищами их энтузиазм, энергию, экспериментировать с неслыханными ранее новинками. Это была, как она все чаще убеждалась, лучшая пора ее жизни.
Но даже тогда дядя Тан из своего далека поддерживал и вдохновлял ее.
– Старый мир рушится! Самые смелые фантазии воплощаются в жизнь! Женщины отныне сами хозяйки своей судьбы! Эх, хотел бы я быть твоим ровесником! – говорил он, тайком от бабушки Ады навещая ее в Болонье.
Джиневра, в эпоху этой семейной распри только появившаяся на свет, но успевшая испытать бабушкину строгость на своей шкуре (та умерла, когда правнучке было тринадцать), никогда не удовлетворялась короткими рассказами: ей нужно было знать все подробности. Она не раз гостила у тети и Джулиано в Болонье, посещала университетскую библиотеку и гордилась свежими публикациями Ады, выставленными в библиотечных витринах.
– А почему ты решила специализироваться на мифе об Орфее?
– Поначалу это был не мой выбор. Его мне предложил или, точнее сказать, навязал мой профессор, когда мы обсуждали тему диплома. Я согласилась в полной уверенности, что это такой же мифологический персонаж, как и все прочие, но вскоре поняла, что многое в его истории касается меня лично. Я ведь, знаешь ли, несколько лет играла рокешник.
Так Джулиано в шутку называл музыку самодеятельной группы, с которой Ада выступала, когда они познакомились. Она играла на гитаре, а иногда и пела, деля вокальные партии с Дарией, обладательницей приятного (или, как все говорили, сексуального) хрипловатого голоса. Группа не придерживалась какого-то конкретного стиля: немного рока, немного фолка, немного джаза в зависимости от настроения музыкантов. По заявкам могли спеть что-нибудь из репертуара Inti-Illimani или Виктора Хары. Ада даже сочинила несколько не особо запоминающихся текстов.
Но в любом случае это был приятный опыт, помимо всего прочего позволявший расслабляться после учебы, иначе та поглотила бы ее с головой. Кроме того, у нее были отношения с барабанщиком, активистом «Рабочей власти»[59], – загадочным юным красавцем-бунтарем, какие ей всегда нравились.
22
А ведь ее дебют в качестве певицы и композитора состоялся гораздо раньше, иронично заявил дядя Тан, добавив: «И это моя заслуга». Он не только подарил племяннице первую гитару и первый магнитофон, портативный Geloso, на который Ада помимо музыки наговаривала, а после – до дыр заслушивала греческие неправильные глаголы, пытаясь затвердить их наизусть; на четырнадцатый день рождения дядя решил презентовать ей книгу «для больших», только что опубликованный издательством Einaudi чудесный зеленый томик китайской поэзии с предисловием Монтале.
– Такого ты в школе точно не проходила.
Кое-какие из этих стихов были незнакомы и самому дяде Тану, но он всегда любил узнавать что-то новое вместе с племянниками, из которых особенно выделял Аду. В то время она как раз училась играть на гитаре и была уверена в своих композиторских способностях, так что, прочтя книгу, решила положить какое-нибудь стихотворение на музыку.
– Какое тебе больше нравится, дядя?
– Попробуй балладу о Мулань, Магнолии. Мне кажется, она подойдет лучше других, – предложил доктор.
Дядин выбор поразил Аду: это была история девушки, которая ушла на войну, переодевшись мужчиной (совсем как Клоринда у Тассо!). Много лет спустя она спросила у психоаналитика: неужели дядя пытался подтолкнуть ее активнее защищать свои позиции и вне семьи, а не только в спорах с бабушкой? Или, может, он подсознательно хотел бы, чтобы она была мужчиной, наследником Бертранов, единственным, кто имеет право носить фамилию предков? Или все дело лишь в воспоминаниях о погибшей сестре? Правда, Мулань, в отличие от Клоринды, в конце концов отказывалась от публичных почестей, возвращалась домой и снова представала в традиционной женской роли.
Возможно, задумчиво сказала Ада Джиневре, ее первые опыты до сих пор лежат в какой-нибудь жестяной коробке из-под печенья, куда раньше складывали катушки с пленкой, чтобы защитить от размагничивания: пара неуверенных аккордов и три голоса (по такому случаю пришлось задействовать даже Лауретту) – высокие девичьи и хрипловатый взрослый баритон, которые по очереди пели куплеты баллады, сливаясь в финале:
Двенадцать лет мы прожили вместе,
но не узнали, что Мулань – девица!
Вот заяц роет коренья лапкой,
зайчиха дремлет, прикрыв глаза,
но если их ты увидишь рядом,
как отличишь ты самку от самца?
Джиневра с трудом могла представить себе тетю четырнадцатилетней, и даже еще меньше – двадцатичетырехлетней рокершей: в приличных семействах Доноры шестидесятых подобное было немыслимо. Но в кабинете дяди Танкреди на стене между окнами висела фотография той группы, свидетельствующая о том, что она на самом деле существовала, пусть и распалась через несколько лет, поскольку в глубине души никто из ее участников не считал музыку своим истинным призванием. Но тогда играть в группе было модно, все так делали, чем мы хуже? Ада была в первых рядах еще и потому, что уже в то время всем прочим мифологическим персонажам предпочитала Орфея.
– Не стоит забывать, – продолжала Ада, – что Орфей был не только величайшим в античном мире музыкантом и певцом, но и персонажем, вдохновившим наибольшее число современных музыкальных произведений. Первая в истории опера, созданная в XVII веке, была посвящена именно ему, а пару лет назад здесь же, в Италии, поставили и рок-оперу об Орфее, одну из первых рок-опер в мире.
– Да брось! Об Орфее? Том самом, который принимал участие в экспедиции аргонавтов? – удивилась Джиневра, в которой еще свежи были воспоминания от подготовки к экзамену по греческому. – Который потерял Эвридику, а потом был убит вакханками? Что у него общего с роком?
– А с бразильским фольклором, раз уж на то пошло? Но ты же знаешь песни Винисиуса ди Морайса и Жобима из фильма «Черный Орфей»? Что касается рока, слышала Тито Скипу–младшего?
– Автора-исполнителя из клуба Piper, который сделал бит-оперу Then an Alley из восемнадцати песен Боба Дилана, а еще переводит на итальянский все его песни?..
– Да, его. Я тут обнаружила, что в 1970-м, за пару лет до того, как я окончила университет, он написал и поставил в Риме, в Сикстинском театре, рок-оперу под названием «Орфей 9». Первую итальянскую рок-оперу! А девятка – в честь битловской «Revolution 9».
– Орфей и Битлы! Боже!
– И это еще не все. В 1973-м Скипа-младший снял для RAI[60]