Но пока она, почувствовав себя вправе, подобно богам, выбирать между жизнью и смертью, колебалась между двумя в равной степени жестокими вариантами, черепаха сумела воткнуть коготь в землю, резко оттолкнулась лапой и шумно плюхнулась на брюхо.
Дария за это время так и не двинулась с места, словно ничего не происходило.
– Закончила, наконец? – выдохнула она.
И Ада вдруг поняла, что совсем не уверена в необоснованности подозрений подруги. Ей вспомнился сон, голос Эстеллы, и, несмотря на полуденную жару, по спине пробежал холодок. Она поежилась и села в машину. Черепаха за ее спиной продолжила свой путь.
Наконец они добрались до пляжа и расположились в тени тамариска.
– Итак, когда последний раз? – снова спросила Дария.
– Если честно, я не помню.
– Напряги память.
Ада попыталась сконцентрироваться. В июле, в Доноре, – точно нет: она помнила, что не покупала прокладки. И в чемодане у нее их не было. Вроде бы в Кембридж она их тоже не брала, потому что… потому что месячные только что кончились и не должны были вернуться раньше стандартных двадцати восьми дней.
– Думаю, в середине июня, – выдавила она нерешительно.
– А потом – все?
– Потом – все.
– И теперь рвота. Тебе нужно сделать тест.
– Но это всего месяц! И потом, пока я была в Доноре, дядя Тан точно бы заметил. Это же его специальность!
– Боюсь, твой дядя был слегка не в себе. Он только что перенес удар.
– Там был и доктор Креспи, он тоже акушер.
– Короче, Ада, тебе что, трудно сделать тест? Дальнейшее промедление только все ухудшит.
Чтобы найти подходящую аптеку, им пришлось доехать аж до Навплиона, да и там в наличии была только старая модель Predictor со стеклянными пробирками, пипеткой и наклонным зеркальцем. Дария решила купить сразу две упаковки. Ада ходила за ней молча, будто происходящее ее не касалось.
По возвращении она еще раз сходила к театру, где встретилась с организаторами и без труда добилась разрешения присутствовать на репетициях. Но музыку Плессаса ей записать не позволили: «Мы пока не знаем, заключил ли он контракт с лейблом».
Впрочем, это было уже не так важно: в статье нужно рассмотреть драматический аспект, описать, как интерпретирован и представлен миф, а для этого хватит и заметок в блокноте.
Правда, теперь ей казалось, что все это не имеет ровным счетом никакого значения. После покупки теста на нее напала глубочайшая апатия. Она чувствовала себя опустошенной и хотела только поехать домой, залезть в постель и уснуть. Ни о чем больше не думать. Просто спать.
По возможности, не видя снов.
11
Дядя Тан, как ты мог не заметить? А так всегда хвастался, что от твоего глаза ни одна мелочь не укроется! Я месяц жила в Доноре и к концу этого срока была уже на четвертой неделе.
Или… или ты знал и ждал, пока я сама тебе скажу.
Но ведь в июле я еще ничего не знала! Считала, что это невозможно! Столько лет не принимая никаких мер предосторожности, я была уверена, что бесплоден не Джулиано, а именно я. Со всеми прочими я пользовалась диафрагмой. Да, с прочими: ты прекрасно знаешь, что у меня случались приключения. И меня так мало заботила возможность иметь детей, что я ни разу не попросила тебя о консультации или каких-то анализах. Если и есть на свете человек, способный понять, бесплодна ли я, а при необходимости и найти лекарство, – это ты. Но о беременности и детях мы не говорили с тех пор, как мы с Лауреттой вернулись домой после проведенных в Англии каникул, где просто с цепи сорвались. Ты тогда организовал для нас, по твоему собственному выражению, «семейный курс» контрацепции и профилактики инфекционных заболеваний, а потом снова отправил к акушерке, которая, проведя необходимые замеры, выдала нам по диафрагме (хотя Лауретта, на ее счастье, и без того давно предохранялась). Причем тайком от бабушки Ады! Вот уж кого бы удар хватил! А какой бы разразился скандал, стань об этом известно в Доноре! Представь, что сказали бы тетки Санча и Консуэло! Нам ведь не было и двадцати! Но ты, наверное, боялся только того, что мы пойдем по стопам Грации: та к своим двадцати двум была настолько невежественна, что, будучи технически девственницей, доигралась с этим нищебродом, Марио Ланчьери, до беременности близнецами. Так что венчаться им пришлось на рассвете в пустой церкви – такое пузо не скроешь.
Когда появились таблетки, я уже жила не дома, а в Болонье посещала независимые феминистские курсы женского секспросвета. Приезжая меня проведать, ты просто спрашивал: «Все в порядке, Адита?» – в полной уверенности, что, если у меня возникнут проблемы, я первым делом приду к тебе.
Потом я стала жить с Джулиано, и ты тоже не вмешивался в то, что считал моей личной жизнью. У Лауретты тем временем «голова встала на место»: она вышла замуж, родились дети. Насколько я знаю, ты наблюдал ее в течение обеих беременностей, даже выйдя на пенсию, как делал и со всеми другими племянницами. Я же так и не забеременела. Все вокруг, что в Болонье, что в Доноре, считали, что я не завожу детей, потому что не замужем или потому что занимаюсь карьерой. Но я просто не беременела и, по правде сказать, не интересовалась почему. Теперь-то я понимаю, что это было из-за Джулиано. И что же Джулиано скажет теперь, когда я наконец беременна, но не от него?
Хотя знаешь, дядя Тан, его реакция – последнее, о чем я сейчас думаю. А вот Дарию это очень заботит. Она считает, мне нужно сделать аборт, и очень нервничает по этому поводу: даже заставила повторить тест на беременность. Но мне не нужно никаких тестов. Я все поняла, когда увидела опрокинувшуюся черепаху, – Тартар предупредил, что отныне вся моя жизнь пойдет кувырком, но в конце концов у меня хватит сил снова встать на ноги. Дария считает, я совсем двинулась, но что она понимает? Говорит, рожать опасно: мол, я никогда не заставлю Джулиано поверить, что ребенок от него. Можно подумать, я стала бы его обманывать в столь важном вопросе! У меня есть работа, есть моя зарплата, так что, если Джулиано решит не принимать меня, просто уйду и стану жить одна. Хотя, если честно, скорее всего, уйду, даже если Джулиано великодушно меня простит.
Дария говорит, рожать опасно еще и потому, что я не знаю, кто отец ребенка, а это может быть чревато какими-то наследственными заболеваниями. «Если уж решила оставить его, – заявила она мне, – то должна все выяснить. Свяжешься с колледжем, найдешь его имя: у них же должен быть список гостей. Ты просто обязана узнать, кто он». Но понимаешь, дядя Тан, я не хочу знать. Мне все равно. И потом, я боюсь, что когда-нибудь в моей жизни появится незнакомец, который заявит права на моего сына.
А Дария все не сдается. Каждый день устраивает мне «промывание мозгов»: «Хватит витать в облаках, подумай головой, не то пожалеешь! Так ты себе всю жизнь сломаешь! Шевелись, пока есть время! Хорошо еще, что можно рассчитывать на твоего дядю и доктора Креспи. Никто даже не заметит. Я буду нема как могила. Никому, клянусь. Даже Джулиано: поверь мне, уж он-то никогда об этом не узнает! Короче, Ада, почему ты все еще болтаешься возле этого чертова античного театра? Давай скорей менять билеты и возвращаться в Италию. Поедешь в Донору, быстренько все уладишь. Пройдет как по маслу, еще ведь и двух месяцев нет. А в ноябре сможешь снова читать лекции, как будто ничего не случилось».
Но я хочу этого ребенка, дядя Тан. Я не сделала ничего для его зачатия – ладно (вижу, как ты посмеиваешься в усы, которых у тебя нет), кое-что сделала, но явно не ради зачатия, – и теперь не собираюсь ничего предпринимать, чтобы от него избавиться. Как говорится, «мы рады гостям, даже непрошеным». Если родится девочка, назову ее Клориндой.
Что, дядя Тан? Тебя беспокоит, что мне уже почти сорок? А кажется, что семнадцать. Хочешь сказать, что поможешь мне, если я останусь в Доноре до родов? Лучше пообещай, что не умрешь, пока ребенок не родится. Знаю, знаю, что ты мне на это ответишь: что есть еще доктор Креспи. Вы оба мне поможете. И потом, тебе-то было за пятьдесят, когда ты стал мне отцом.
Спрашиваешь, счастлива ли я? Нет, не сказала бы. Я в смятении. Многое в моей жизни будет иначе. А через некоторое время станет меняться и мое тело. Терпеть не могу беременных, даже слегка побаиваюсь. Но чему быть, тому не миновать, и я это принимаю. Когда стану прежней, принесу в жертву Асклепию петуха, как говорил Сократ в «Федоне»[74]. А если я паду в бою (такое, знаю, вполне может случиться), принеси эту жертву за меня, дядя Тан. Обещаешь?
12
Этот монолог, естественно, звучал (и не единожды, а много дней и ночей подряд) лишь у Ады в голове. Когда на следующий после теста день ей удалось найти таксофон и позвонить в Донору, наша героиня не рассказала о случившемся ни дяде, ни тем более Лауретте, буквально вырвавшей у старого доктора трубку, чтобы только сказать «привет». Ей хотелось сохранить тайну хотя бы до тех пор, пока она не сможет рассказать обо всем лично. Пока хватит и того, что в курсе Дария.
Дария между тем еще пару дней, из раза в раз перечисляя неудобства, с которыми Ада столкнется сначала в ближайшем, а затем и в отдаленном будущем, ссылаясь на столь любимые ею «декларации независимости», напоминая о преимуществах свободы не связанных браком женщин и о том, как они развлекались в прошлых поездках, что по Италии, что за границу, настоятельно убеждала подругу вернуться в Италию и сделать аборт. Она даже обвинила Аду в том, что та, поверив вранью о биологических часах, готова вернуться в стан рядовых буржуа, придерживаться узколобых женских шаблонов из Cosmopolitan и принять внушенную бабушкой модель поведения, которую раньше, по ее, Адиным, собственным словам, отвергала и презирала.
Ада не спорила. Она даже не пыталась защищаться, просто молча пережидала эти вспышки яростного негодования, а потом ласково гладила Дарию по щеке и говорила: «Ты права». Но решения так и не изменила.