Дария слишком любила подругу и, поняв, что Аду не переубедить, в конце концов сдалась, сменив гнев на гиперопеку, что для ее язвительной натуры было совсем не типично. Она достала из рюкзака поляроидный снимок, который сделала в Коринфе в качестве «первой страницы дневника путешествия», пришпилила его кнопкой к дверце своего шкафа и подписала внизу дату. С тех пор прошло всего семь дней.
– Отныне я каждое утро буду фотографировать твой голый живот. Нужны же тебе свидетельства того, как рос этот негодник. – Никак иначе она ребенка не называла.
Сама Ада, размышляя об имени для мальчика, остановилась на Марчелло. «Tu Marcellus eris» – пока еще не «есть», но «будешь».
Дария тем временем начала строить на «негодника» свои планы:
– Я сама распишу его комнату: на одной стене – море в Греции, вид с террасы, на переднем плане – цветущий олеандр и белые статуи, на другой – сад того колледжа, где он был зачат: у меня есть парочка замечательных фотографий, очень вдохновляющих.
Ада запротестовала: ей не хотелось никаких напоминаний о Кембридже. Вот еще! Этот ребенок – дар богов! Сам Асклепий послал его во сне!
Но иногда она тоже с удивлением ловила себя на мысли о комнате для Марчелло, кроватке, в которой он будет спать, шкафе с его одеждой и игрушками. Где будет эта комната? Не у Джулиано же в квартире на виа дель Ольмо! Может, в Доноре, на вилле Гранде? Точно нет: ей нужно продолжать работать, а работа – в Болонье. Тогда в двухкомнатной квартире, которую бабушка Ада купила ей на вырученные за драгоценности деньги? Или в другой, куда более уютной и вместительной, которую она снимет у Двух башен[75], с комнаткой для няни (без нее ведь обойтись не удастся)? Хватит ли на это зарплаты? Или стоит подыскать еще одну незамужнюю мать, чтобы разделить с ней заботы о доме и детях, как эмансипированные женщины из английских романов?
Дария помогла ей составить список общих знакомых с детьми в возрасте до трех лет. Но все они были замужем или уже жили с каким-нибудь мужчиной, а если и попадались одинокие, то одни лишь невыносимые невротички.
Время от времени у Ады случались приступы рациональности. «Может, хватит витать в облаках, как девчонки? – думала она. – Детство какое-то! Словно мы с Лауреттой снова играем в куклы под пальмами в бабушкином саду. Но сколько реального в этих фантазиях?»
Тошнило ее каждый день, иногда не по одному разу. Но в остальном беременность протекала спокойно.
13
Спасаясь от полуденного зноя, Ада теперь подолгу плескалась на пляже возле дома. Она позаимствовала у Дарии ласты и плавала в открытое море, потом ныряла, стараясь как можно дольше продержаться под водой и выныривая, только когда легкие, казалось, уже готовы были взорваться, а потом отдыхала, полностью расслабившись и покачиваясь на волнах, подставив лицо солнцу. «Хотела бы я родить в воде, – подумала она. – Не в бассейне, а в этой греческой лазури, где некогда появился на свет Ахилл. Но ребенок появится не раньше конца зимы, так что придется отправиться на Карибы. Боже, что за абсурдная мысль! Я же собиралась вернуться в Донору! До конца беременности останусь в Болонье, буду работать до упора, а в начале марта поеду к дяде Тану. Ох и будет пересудов в городе по поводу того, что Джулиано не приехал. Я, во всяком случае, думаю, что он не приедет. Может, оно и к лучшему».
В театр она ходила каждый день, хотя репетиции еще не начались: оркестр и певцы должны были появиться только через неделю, а пока на площадке работали сценограф, звукорежиссер и светотехник. Ада выпросила либретто и даже сделала кое-какие заметки по тексту, хотя понимала современный греческий не так легко, как древний. К счастью, прекрасно говорившая по-итальянски молодая коллега из Афинского университета, Василики Кавафис, помогла ей перевести наиболее сложные пассажи. Орфей был изображен современным поп-певцом в расцвете карьеры, которому, как и многим молодым артистам, не удалось совладать с успехом. Сюжет Плессас строил на пропасти, зияющей между поколениями, и на безумной скорости, с которой меняются модные веяния, оставляя за бортом настоящих творцов. В попытке удержаться на вершине хит-парадов Орфей пренебрегает женой. Обманутая Хароном, та следует за ним в царство забвения и не может найти дороги назад. Боль от утраты Эвридики возрождает талант Орфея, делает его песни настолько красивыми, искренними и современными, что во время триумфального концерта силы подземного мира (а вовсе не менады) вынуждены разорвать исполнителя на части. Но песня не исчезает: ее передают из уст в уста, и в конце концов приспешники Харона сами подпевают беснующейся на стадионе публике.
Либретто написал молодой актер Костас Клиндинис, для него это был первый опыт драматического сценария.
– Интересно, почему никто, кроме Полициано, не развил античную версию, где Орфей под влиянием боли, вызванной женщиной, решает полностью отказаться от противоположного пола и отныне любить только мальчиков? – спросила как-то Ада по возвращении домой, процитировав стихи (которые знала наизусть, поскольку, желая обогатить свое резюме, посвятила когда-то этой теме короткий очерк):
Коль так судьба моя бесчеловечна,
Я женщины любить не буду вечно.
Иными здесь цветами буду встречен,
Первины пола лучшего срывая,
Что легкостью, изяществом отмечен.
И слаще, и милей любовь такая[76].
– Да брось! – расхохоталась Дария. – «Первины пола лучшего», серьезно? Похоже, мы с ним нацелились на одно и то же! Но кто вообще сказал, что мужчины – лучший пол?
– Ты, например, – усмехнулась Ада.
– Ладно, ты права. Конечно, разве можно обвинять Орфея в том, чем сплошь и рядом занимались с мальчиками древние греки, начиная с Зевса и его Ганимеда? Гораздо проще переложить всю вину на Эвридику: та, мол, заставила его страдать! Виноваты всегда только женщины, то есть мы.
14
В один из таких дней Ада, ничего не сказав Дарии, позаимствовала у Василики машину, съездила в Навплион и купила в книжном магазине пухлый англоязычный томик советов для будущих матерей – всего месяц назад такая покупка показалась бы ей совершенно абсурдной.
В первом же абзаце авторы этого руководства предлагали вести дневник и ежедневно записывать все происходящее. Так что Ада купила блокнот и, встав перед висевшим на дверце шкафа зеркалом, начала вглядываться в свое обнаженное тело. Но никаких изменений не увидела: живот был по-прежнему плоским, грудь, к ее большому облегчению, тоже не увеличилась в объеме. Ада даже сходила в кондитерскую и взвесилась, обнаружив, что не прибавила и двухсот граммов. Что же ей писать в блокноте? При виде чистых страниц она вдруг почувствовала такую пустоту внутри, что решила вспомнить все упоминающиеся в мифологии роды: не зря же она на протяжении стольких лет о них читала? Начнем с Ахилла, не важно, на суше это было или на дне морском. Затем Афина (крайне редкий случай отцовского партеногенеза), выпрыгнувшая из головы Зевса уже взрослой, в пеплосе и при оружии. И Дионис: отец зашил его в бедро, чтобы доносить после матери Семелы, которая, будучи на шестом месяце беременности, погибла, пораженная божественной красотой возлюбленного. «Интересно, можно ли считать рождение из бедра кесаревым сечением?» – усмехнулась Ада. А следующим пунктом – уже сам Зевс, которого отец, Крон, проглотил бы, как всех других своих детей, если бы проницательная Рея не подменила новорожденного завернутым в пеленки камнем. Затем она отнесла младенца в грот, где того выкормила коза Амалфея, чье молоко подслащивала каплей меда Мелисса, известная также как Панакрида, прародительница пчел, пока куреты и корибанты, чтобы заглушить плач ребенка и спасти его от отца-убийцы, били мечами в щиты, создавая адский шум.
Детям Зевса, порой даже еще не рожденным, часто грозила ревность обманутой Геры: так, близнецы Аполлон и Артемида никак не могли родиться, потому что ни один остров, лес или поле Эллады, боясь гнева законной Зевсовой жены, не давали убежища беглянке Латоне, а малыш Геракл, сын Алкмены, обнаружил в своей колыбели двух готовых задушить его змей.
Описывая все эти странные роды, Ада не смогла сдержать улыбки. Ей иногда казалось, что подобные истории, все эти козы и капли меда, принесенные пчелами, выглядят наивными, словно японские мультики, лишь потому, что пастельные тона смягчают ужасающую глубину и сложность мифа.
«Ни одна ревнивица не станет угрожать тебе, Марчелло, – разве что Джулиано решит сыграть роль разъяренной Геры. Но я знаю, как тебя защитить. Я буду кормить тебя костным мозгом льва, как кентавр Ахилла, и ты станешь самым сильным на свете. Я погружу тебя в воды Стикса, и ты станешь неуязвимым. У тебя не будет незащищенного места, ни на пятке, ни где-нибудь еще, потому что я не стану удерживать тебя, дам опуститься на дно, чтобы вода омыла все твое тело. Из книги Майоля, из той фотографии в журнале, я узнала, что новорожденные под водой не тонут, а могут дышать и плавать, словно дельфины».
15
Из-за жары Ада много спала, стараясь прилечь даже днем. По утрам Дария отвозила ее в театр, а потом уезжала фотографировать свои пейзажи, возвращаясь только к ужину, чтобы не терять ни минуты светового дня. Если Ада уставала, она просила Василики отвезти ее домой (добродушная коллега-гречанка всегда была готова помочь), а вернувшись, наскоро принимала душ во дворе и, который бы ни был час, сразу падала в постель. Она еще никогда в жизни не засыпала так легко и быстро. Правда, сны она все-таки видела и добросовестно записывала их в блокнот в надежде пересказать психоаналитику.
С тревожной частотой, которой она не могла не удивляться, ей начала сниться мать. Когда погибли родители, Ада была еще слишком маленькой и ничего о них не помнила, а благодаря бабушке и дяде Танкреди не сильно и скучала. Знала, конечно, что ее настоящий отец – Диего, старший сын бабушки Ады, знала, как он выглядел, потому что на вилле Гранде было множество его фотографий, и не только в пухлом кожаном альбоме на столике маркетри. Они были повсюду: стояли в рамках по столам и шкафам, висели на стенах – ребенком и взрослым, с родителями и верхом на старшем брате, в запряженной осликом повозке с тремя младшими сестрами, в военной форме и в день окончания университета… А вот от его жены, Адиной матери, осталась только одна карточка, снятая в день свадьбы: из-за фаты, венка и прически ее лицо в тени и почти неразличимо. Жених – с одной стороны, свидетель, дядя Тан, – с другой, оба в узких фраках, в руках цилиндры. «Какая изысканная свадьба», – с легкой завистью говорила тетя Санча, потому что у нее с Дино Аликандиа все вышло совсем не так.