– Какой от них прок? – заявила она. – Бедняжку Инес этим не вылечишь, она обречена.
– Но ей хотя бы будет легче, – настаивала Тоска.
– Пусть муж расстарается, это ведь от него она получила такой чудесный подарок!
Я не поняла, о чем она говорит, а Тоска объяснять отказалась.
Донора, 27 марта 1908 года
Кузина Урсула шепнула мне, что в городе только и говорят о миллионере, который с месяц назад объявился в Доноре. Приезжий живет в отеле «Звезда Италии» (а ведь там останавливаются сами король с королевой) и, кажется, собирается скупить леса, что тянутся по горным склонам на много миль от Доноры. Он занимается заготовками древесины, особенно строевой – из нее делают корабли, крыши и полы во дворцах, строительные леса, еще шпалы для железных дорог, дорогую мебель и кареты – в общем, все, включая дрова для печей и каминов… Вы двое даже представить себе не можете, сколько в те времена делали из дерева! Тогда ведь не было пластика и других современных материалов – их изобрели только после смерти моего мужа.
Я почти не выхожу из дома, поэтому пока его не видела. Но кузины и другие родственники, даже мужского пола, приходящие в гости к тете Эльвире, говорят, что этот набоб богаче любого американского магната и что хоть он и торговец, но человек прекрасно образованный и элегантный, даже рубашки отправляет гладить во Флоренцию, так что его с уважением принимают в своих домах градоначальник и лучшие семейства города. Ходят слухи, что он арендовал изящную двуколку, которую держит при гостинице и которой правит сам, а в будущем намерен поселиться в Доноре и перевезти сюда семью, поэтому всюду расспрашивает, нет ли где поблизости престижного дома на продажу или земли, где можно было бы его построить.
Мой отец прознал об этом и предложил ему выкупить виллу в стиле либерти, которую по решению суда должен был выставить на торги. То, что первоначально она предназначалась для не слишком почтенных дел, в городе знают и миллионеру обязательно сообщат. Но отец уверен, что для приезжего, человека не благородного, а лишь разбогатевшего, выскочки, каким его считают все без исключения Ферреллы, эта деталь не будет иметь значения. Может, торговец устроит семью в другом месте, а виллу станет использовать в том же качестве, какое предполагал ее строитель. На этом дельце можно зашибать неплохие бабки, как говорит отец. Когда речь заходит о деньгах, у него язык без костей…
Похоже, один из кредиторов поинтересовался, почему отец сам не поставил ту мадам заправлять свалившейся на него манной небесной (тайно, разумеется) – мог бы через несколько лет выплатить долги и жить спокойно.
«Содержать бордель? Мне?! Вы, кажется, забыли, что я – Феррелл!» – возмущенно ответил отец и вызвал обидчика на дуэль.
Какое счастье, что у него еще осталась честь, подумала я, когда тетя Эльвира рассказала мне об этом. Я ведь не знала, что он показывал мои фотографии приезжему миллионеру.
Вы-то, конечно, знаете, что, когда ваш дед и прадед приехал в наш город, он был вдовцом, но я в те дни об этом и не подозревала. Услышав о прибытии его семьи, я, как и все в Доноре, решила, что «семья» означает жену и детей – пожилую, как и сам он, жену, в крайнем случае ровесницу моего отца, и детей моего возраста. Должно быть, не одна местная девушка надеялась на приезд юного флорентийца, наследника всего этого богатства, и не один охотник за приданым мечтал о наследнице, как раз вошедшей в брачный возраст.
Донора, 10 апреля 1908 года
Когда отец сообщил, что пообещал отдать меня этому старому набобу, я подумала, что речь идет о чем-то бесчестном, и так побледнела, что упала в обморок.
Тетя Эльвира сунула мне под нос нюхательную соль, и стоило только открыть глаза, сразу же выпалила: «Он свободен, жена умерла четыре года назад. Никаких препятствий для брака нет».
Я-то думала, она будет против, как в прошлом году, когда речь шла о помощнике инженера. Но она, видимо, ждет не дождется повода от нас избавиться, а куча денег для нее, как и для моего отца, с лихвой компенсирует благородное происхождение.
Приезжий только что поднял в городе новую волну сумятицы, выписав из Флоренции изящное четырехместное ландо с кучером. Как отказаться от такой партии?
Мы ничего не знаем ни о нем, ни о его прошлом, о том, как он жил до приезда в Донору. Известно лишь, что покойная жена оставила ему двух детей, мальчика и девочку, которые присоединятся к нему вместе с гувернанткой, когда он окончательно обоснуется.
Выходит, мне, которой нет еще и восемнадцати, придется стать мачехой двум незнакомым подросткам, вероятно испорченным и невоспитанным! Все мое естество бунтует!
Донора, 2 мая 1908 года
В Доноре появилась сомнамбула. Нет, Адита, это не то, о чем ты подумала, и к опере Беллини тоже не имеет никакого отношения. Сегодня таких называют «медиумами», но в начале века женщин, которые входили в состояние транса и разговаривали с духами умерших, называли «сомнамбулами». Два раза в неделю эта женщина публиковала платное объявление в газете, и я переписала его в дневник, чтобы не забыть адрес: «В тупичке за церковью Санта-Мария, известном как переулок Красного Цветка, в нумере 5, ежедневно, кроме выходных, проводит консультации с часу до пяти пополудни специалист по магнетизму, сомнамбула Метильда Порелли».
Когда мы с Тоской тайком отправились к ней, мне было ужасно стыдно: мы обе знали, что это смертный грех и что двадцать сольди за прием лучше было бы потратить на лекарства для моей несчастной матери.
Войдя в дом по переулку Красного Цветка, мы заплатили авансом. Я попросила сомнамбулу связаться с донной Хименой Феррелл или, если это невозможно, с кем-то еще из моих предков, живших в Ордале, пока коллегиата не была собором.
В полумраке комнаты вдруг затрясся круглый стол, покрытый бархатным ковром с восточным орнаментом, зазвенели хрустальные подвески люстры. Сомнамбула закрыла глаза и заговорила другим голосом – не тем, которым приветствовала нас у дверей и благодарила за двадцать сольди. Она сказала, что кроме Химены на зов явился дух еще одной дамы из моей семьи, несчастной жены, узницы с двойным именем и инициалами К и E.
Единственной, кто подходил под это описание, была донна Клара Евгения, бандитка. Все мы, Ферреллы, стыдились ее, так что я предпочла бы не слушать, что она скажет. Но выбора у меня не было – духи являются нам по собственным тайным причинам. Сомнамбула передала им мой вопрос: «Обязана ли я повиноваться отцу, нарушив тем самым свою клятву и смешав нашу благородную кровь с плебейской, или должна изо всех сил противостоять ему, и какими в этом случае могут быть последствия?»
Химена ответила: «Ты та, кого не знаешь. Помни, любовь – начало всего».
А Клара Евгения добавила: «Мир не имеет права нас судить. Это твоя радость и твоя боль. Другим не понять».
Другим, может, и не понять, но я тоже не поняла и до сих пор не понимаю, что это значит. Тоска, которая к столу не подходила, но слышала сомнамбулу, записала эти слова, а я потом перенесла их в дневник. Но о чем говорили духи и какому именно совету нужно следовать, мне, несмотря на все мои старания, понять не удалось. В конце концов я убедила себя, что тетя Эльвира права и сомнамбуле не под силу вызвать духов: она попросту говорит наобум всякую ерунду, пользуясь нашей наивностью. Мне очень стыдно, да и двадцать потерянных сольди жаль. И главное, что мне теперь делать?
Донора, 20 июня 1908 года
Выбора нет. Маме становится все хуже, ей нужны особые лекарства, дорогие, а их везут из Германии. Отец и тетя Эльвира позвали меня в гостиную и сказали, что если я не выйду замуж за миллионера, то буду виновна в ее смерти.
Я согласилась встретиться с этим синьором Бертраном, и тетя Эльвира пригласила его на кофе. Он приехал в коляске, хотя от гостиницы до нашего дома рукой подать: элегантно одет, густые и темные, несмотря на возраст, волосы (хотя кто знает, может, он их красит?), усы тщательно подстрижены. Принес мне крохотный букетик цветов, который можно приколоть к груди. Я ожидала чего-то огромного и вульгарного, а тут такая незначительная, но очень приятная деталь. В остальном никаких сюрпризов, абсолютно такой, как описывали кузины: несмотря на стать, прямую спину и отсутствие морщин, он все-таки стар, хотя здоров и силен не по годам. И сразу ясно, что не из аристократов, – кожа потемнела от солнца, как у всех, кто работает на свежем воздухе.
Тетя Эльвира приняла его в гостиной, но он настоял на том, чтобы зайти в мамину комнату, а там подошел к кровати, поцеловал ей руку и сказал: «Я буду заботиться о вашей дочери, как о самой драгоценной жемчужине». Мама заплакала, я же не проронила ни слова. Он назвал меня «мадемуазель Ада» и добавил: «Хорошее имя. Как у Девы из пагоды, жрицы в книге Сальгари “Тайны черных джунглей”[86]». Значит, он из тех, кто читает романы…
«Это старинное семейное имя», – поправила тетя Эльвира.
Вскоре он ушел, но сперва взял меня за руку и положил к себе на сердце. Я хотела убежать, спрятаться, но куда?
Назавтра он прислал мне корзину с фруктами и конфетами и записку: «Навеки Ваш». У него странное имя, в этих местах такого никогда не слышали: Гаддо. Похоже, в Тоскане оно довольно распространено – возможно, это уменьшительное от «Джерардо». В энциклопедии пишут, что так звали сына графа Уголино.
Я всю ночь не спала, не могла поверить, что мной интересуется человек, годящийся мне в отцы. Тетя Эльвира сказала мне, что с его богатством на севере или за границей он мог бы жениться на принцессе и что нечего мне быть такой придирчивой. С другой стороны, маму и Тоску его манеры не обманули. Тоска не позволяет себе комментировать господские отношения, а мама плачет, говорит: «Если бы это зависело от меня, он бы и пальцем тебя не коснулся».