– Тридцать лет прошло, а ничего не изменилось, – то и дело с ностальгией повторяла Мириам. – Помнишь, Ада, как во время эвакуации мы с Грацией гоняли по этой дороге на велосипедах к пастухам за молоком?
– Помню только, что меня эти велосипеды пугали – такие высокие! Мне ведь тогда было всего два года.
– Значит, это Лауретту мы катали на багажнике! Она всегда страшно боялась, что мы оставим ее в деревне. А помнишь, как мы пошли искать дикую спаржу для фриттаты?
– Фриттату я помню только с крапивой.
– О, я тоже! Ваш кузен Джулио отказывался ее есть: думал, она его укусит. Но было вкусно.
– Зато зимние свитеры из овечьей шерсти кусались будь здоров. Дома не топились, и мы хочешь не хочешь целыми днями в них ходили. Как же у нас все зудело!
– А помнишь, нас учили отличать дикие артишоки от других полевых сорняков? А овощное пюре с гороховыми стручками? Чего только твоя бабушка не придумывала, чтобы стол не пустовал!
– Как я понимаю, ваши семьи были очень дружны, – заметил ван Ладинга, – но родственными узами не связаны.
– Не связаны, – кивнула Мириам. – Хотя мы с Грацией, когда нам было по девять, обменялись кровью – порезали кончики больших пальцев перочинным ножом. Хотели стать кровными сестрами. Все время писали друг другу записочки и подписывались «Майя» и «Мадху», как персонажи из романа, которым мы тогда зачитывались.
– Это же «Индийский браслет» из «Моей детской библиотеки» издательства Salani! Я тоже его читала, мне тогда было восемь, – воскликнула Ада. – Но Лауретта не хотела ради меня резать пальцы.
– Прости, конечно, но какой в этом смысл? Вы же на самом деле одной крови, дочери родных брата и сестры, – удивилась Мириам.
Дядя Тан и Геррит только посмеивались над этим потоком воспоминаний. Ада же чувствовала себя виноватой, поскольку считала, что никто, кроме нее (и еще Джиневры, но та, казалось, уже обо всем забыла), не знает об их настоящем родстве, на самом деле существующих кровных узах. Разве могла она сомневаться в бабушке и ее тайном дневнике!
Приехав в Ордале, они, прежде чем отправиться в собор, где ждала их Чечилия, заскочили ненадолго в старый особняк Ферреллов. На Мириам снова нахлынули воспоминания. Во время эвакуации семейство Арреста снимало крестьянский домик неподалеку, но все свободное время она проводила с Грацией в особняке, частенько даже ночевала там. Ада дала им с мужем осмотреться, а сама включила отопление и проверила, на месте ли кровати, чистые ли простыни, сложены ли в ногах толстые зимние одеяла, – климат в Ордале был суровее донорского, и старый каменный дом, несмотря на все усилия Лауретты, слегка отсырел. Оставалось надеяться, что хотя бы дядина комната прогреется за несколько оставшихся до обеда часов.
«Мерседес» оставили в гараже, перестроенном из старых конюшен, и до собора шли пешком. «Прекрасный образец зрелого романского стиля с некоторыми намеками на готику в розе», – прокомментировал ван Ладинга, пока они поднимались по небольшой лестнице, что далось дяде Тану с некоторым трудом – Аде даже пришлось придерживать его под локоть.
День был ясным, солнечным, и во мраке, царившем под высоким центральным нефом собора, у Ады вдруг на миг возникло неприятное ощущение, будто она ослепла. Где же Чечилия? Кричать явно не стоило: священник и так с подозрением на них поглядывал. Ада уже подумала было, что та ждет их где-то в другом месте или попросту забыла о встрече, но тут увидела, что в боковой капелле мелькнуло пламя ярко-рыжих волос. Она подождала, пока девушка подойдет, и представила гостей. Дядя Тан был столь галантен и так усердно рассыпался в комплиментах Чечилии, которую упорно называл «нареченной» Лео, что Ада и Мириам недоуменно переглянулись.
– Всегда питал слабость к женщинам с роскошными рыжими гривами, – признался старик. – А доктор Маино явно одарена сакральным знанием, как укротить ее, превратив в изысканную и элегантную корону. Она похожа на Симонетту Веспуччи кисти Боттичелли.
– Или Клеопатру Пьеро ди Козимо, – добавил ван Ладинга, поспешив продемонстрировать эрудицию.
Чечилия рассмеялась: она знала, что очень красива и что ирландский тип – светлая, почти белая кожа, голубые глаза и огненно-рыжие волосы – делает ее внешность особенно привлекательной, но к столь откровенным комплиментам не привыкла и, чтобы побороть смущение, обратила внимание посетителей на незаконченную фреску Панталео Гвальбеса, персонажей которой перечислила и пронумеровала на карандашном эскизе.
– Какой кошмар! – воскликнул Геррит. – Если это лучший образец местного искусства, мне придется оспорить точку зрения миссис Годдард Куин, пусть даже она несколько десятилетий как сошла в могилу. Не понимаю, почему это убожество просто не забелили!
Все расхохотались и пересказали ему историю о художнике-самоучке, монахе и местной знаменитости, а также о его трагическом конце.
– Свалился с лесов, да? – переспросил голландец. – Не удивлюсь, если его спихнул какой-нибудь оскорбленный в своих эстетических чувствах призрак, решивший помешать несчастному маляру плодить уродства.
Правда, при виде двух алтарных образов, репродукциями которых он восхищался в книге американской исследовательницы, Геррит разом умерил свой критический пыл:
– В жизни они еще красивее!
Компания медленно двинулась в обход собора. Чечилия сыпала рассказами, именами, датами, покровителями, обстоятельствами, по случаю которых были написаны те или иные картины. Часть полиптихов относилась к XIV, большинство – к XV веку, но некоторые доски и холсты явно датировались следующим столетием. Впрочем, как ни странно, они тоже не были подписаны. Остановившись перед главным алтарем, Чечилия, воодушевленная вдумчивыми замечаниями голландского эксперта, поинтересовалась его мнением.
– Считается, что это ломбардская школа, но я не согласна. А вы?
– По мне, больше похоже на тосканский маньеризм. Я даже осмелюсь предположить, что художник учился у Понтормо: цвета, расположение персонажей вдоль различных линий схода, змеевидный изгиб тел – все это характерно для экспериментального стиля маэстро.
Довольная такой поддержкой ее собственной атрибуции, Чечилия набралась смелости и высказала свою гипотезу о любви художника к владетельнице Ордале. Она обратила внимание ван Ладинги на лицо Химены Феррелл, а потом предложила сравнить этот портрет с многочисленными картинами, изображавшими ту же модель. Голландский антиквар был очень впечатлен.
– Вне всякого сомнения, дама та же, – признал он. – Но у меня необъяснимое чувство, что в этом лице есть что-то знакомое, словно я его уже видел.
«Неужели он не замечает, что форма век у Химены такая же, как у Мириам? – подумала Ада. – Вот откуда он знает это лицо! А Геррит пытается вспомнить какую-то другую картину, что-то старинное, что видел в музее, в церкви или, может, в своем магазине, и даже представить не может, что это лицо, эти глаза смотрят на него каждый день за завтраком». Она спрашивала себя, уместно ли будет упомянуть об очевидном сходстве Мириам и Химены. Ничего компрометирующего в этом нет: обе родились в одной и той же местности, и кто знает, сколько вполне законных браков могло связать их семьи за последние несколько столетий. Но в конце концов Ада решила смолчать. Если уж для ван Ладинги с дядей Таном Чечилия так похожа на Симонетту Веспуччи, они со временем сами обнаружат, что Мириам – вылитая прародительница рода Ферреллов.
10
За разговорами незаметно подошло время обеда. Ада подогнала машину и отвезла всех в расположившийся у въезда в деревню ресторан, где уже был заказан столик на пятерых. Блюда выглядели весьма аппетитно – как типичное для осени грибное меню (гордость округи), так и дичь (куропатки, кабанина, зайчатина в горшочках) и невероятное разнообразие мясной нарезки. Ада даже забеспокоилась, не ошибся ли доктор Креспи, выбрав именно это заведение, и не станет ли дяде Тану хуже от кабанов и куропаток. При активной поддержке Чечилии, которая, будучи вегетарианкой, пришла в ужас от проносимых мимо мясных блюд, она предложила дяде взять ризотто с грибами, но тот отказался:
– Ты что же, хочешь отнять у меня последнюю радость в жизни? Я столько лет не ел дичи, дай хоть попробовать!
Кабанина с каштанами оказалась выше всяких похвал, как, впрочем, и куропатки в зеленом соусе. Все, кроме Чечилии, наелись до отвала, запив обед плотным местным вином.
– Думаю, теперь тебе, дядя, было бы неплохо прогуляться, порастрясти все то, что ты съел и выпил, – сказала наконец Ада.
Но дядя Тан вдруг осознал, что от вина его ноги стали совсем ватными, а от еды клонит в сон.
– Пойду-ка я лучше вздремну, – ответил он. – Устрою себе небольшой послеобеденный отдых, пока вы колесите по церквям.
– Прости, но я не могу тебя оставить в пустом доме. Еще неизвестно, прогрелся ли он вообще, – возразила Ада.
– Я, пожалуй, останусь с доктором Танкреди, – предложила Мириам. – Я тоже немного устала, учитывая, что обычно за обедом ем только салат, а вина почти не пью.
– Вот взяли бы все ризотто, как я… – с легким злорадством проворчала Чечилия.
В особняке уже потеплело. Дядя Тан лег на большую кровать, некогда принадлежавшую донне Аде, и племянница укрыла его меховым пледом. Мириам уселась на кушетку в ногах кровати – похоже, она хотела побыть с доктором наедине, чтобы посекретничать без свидетелей.
Ада, Геррит и Чечилия зашли в кафе на площади и выпили по чашечке кофе, потом наскоро осмотрели три небольшие секуляризованные церкви с интересными росписями (хотя и не такими интересными, как в соборе) – у Чечилии были от них ключи – и сели в машину, чтобы через поля добраться до часовни Гвальбесов.
Все это время Ада чувствовала, что несколько выпадает из разговора. Ее спутники вели беседу о своем, обильно пересыпая профессиональную терминологию десятками имен, и она попросту за ними не поспевала. Чечилия объясняла, что побудило ее отнести «мастера из Ордале» к флорентийским маньеристам. Она цитировала то Вазари, которого Ада в свое время читала, то какого-то неведомого Джованни Паоло Ломаццо