– А ты пока посиди здесь, хочу тебе кое-что сказать.
– Не наговорился за день? – усмехнулась Ада. – Мало тебе было послеобеденной болтовни с Мириам? Как у тебя еще язык-то ворочается?
– Мириам – молодец, но незачем ревновать, все знают, что моя любимица – ты.
Ада взяла его руку и поднесла к губам:
– Не будь таким сентиментальным, дядя.
– Не буду. Но хочу тебе сказать: я рад, что у вас с Джулиано все хорошо. Всегда считал, что главное в отношениях – доверие. Будешь звонить сегодня, поцелуй его от меня.
«Он ни о чем не подозревает, – подумала Ада. – А я его обманываю, и чем дальше, тем труднее будет признаться».
– Слушай, Ада, пообещай мне одну вещь, – продолжал старик. – Что бы ты обо мне ни услышала, помни, как сильно я тебя любил.
– О чем ты? Что за вздор? Что такого мне могут о тебе рассказать? Да любому, кто против тебя хоть слово скажет, я тут же нос расквашу! Ты же знаешь, какой у меня сильный удар, сам меня тренировал. – Она тихонько рассмеялась, чтобы скрыть эмоции, протянула руку, словно предлагая дяде пощупать бицепс, как делала в детстве, когда он в шутку учил ее боксировать, и подумала: «Это от проблем с желудком он вдруг стал таким сентиментальным? Или это старость, прихода которой я не заметила?»
– Адита, ты помнишь те строфы из «Освобожденного Иерусалима», которые я хотел услышать от Мириам?
– Конечно, дядя Тан. У меня прекрасная память, ты разве не помнишь? Вся в Бертранов, как говорила бабушка Ада.
– Тогда почитай мне.
Ада глубоко вздохнула. Ее взгляд упал на фотографию на стене, и дядина сестра-близнец снова загадочно улыбнулась, напомнив, что в школьной хрестоматии этот отрывок был озаглавлен «Смерть Клоринды».
– Давай не будем, дядя. Не сегодня.
– Тогда я прочту, а ты послушай. И ты тоже, Армеллина.
Он сел в кровати, обхватил обеими руками чашку, словно пытаясь согреться, и, глядя на увеличенную фотографию сестры, медленно продекламировал:
Но вот настал тот неизбежный час,
Когда Клоринды жизнь должна пресечься:
Танкред ей в грудь прекрасную наносит
Удар мечом; железо входит в тело
И кровью упивается, и вся
В крови ее наружная одежда.
– Хватит, старый дуралей! – перебила возникшая в изголовье, словно древняя фурия, Армеллина. Она выхватила чашку у него из рук, поднесла к его рту и властно скомандовала: – Пей молча!
Потом повернулась к Аде:
– Пожелай-ка ему спокойной ночи и ложись спать. Неудачный сегодня денек. Лучше бы Танкреди сидел дома и не ездил ни в какое Ордале.
Часть седьмаяТот неизбежный час(пейзаж с руинами и преломившейся колонной)
1
Ада задремала, едва забравшись в постель, и совершенно точно видела сон, хотя наутро не смогла вспомнить ни единой детали.
Все происходило в Греции, у реки, вдоль которой тянулись заросли олеандров, – похоже, одного из ручейков Аркадии, славящихся своим песчаным дном и прозрачной водой, но только во сне он был широким и бурным. На берегу сидели, болтая в воде босыми ногами, четыре девчушки в возрасте от пяти до девяти лет, одетые в старомодные купальные костюмы, совсем как у тети Санчи с сестрами на фотографиях из семейного альбома, лежавшего на столике в гостиной. Ада наблюдала за происходящим со стороны и в то же время понимала, что одна из девчушек, старшая, – тоже она: хронологическая нестыковка, но во сне на такие вещи внимания не обращаешь. Четыре девочки болтали ногами, взбивая пену, и пели, пятая плавала чуть ниже по течению.
– Линда! Сестричка! Посиди с нами, мы тебя заждались, – крикнула самая младшая, и Ада поняла, что не только купальные костюмы, но и сами девчушки те же, что на фото, потому что узнала Инес, мать Лауретты.
Клоринда подплыла к берегу, ухватилась за ветку олеандра, чтобы не сносило течением, тряхнула мокрыми волосами и улыбнулась так же загадочно, как на фотографии.
– Лучше иди ко мне, Инес, сплаваем до моря, – позвала она и, схватив младшую сестру за ногу, стянула ее в воду.
– Если ты так хорошо плаваешь, что же ты в тот раз утонула? – ворчливо спросила Санча.
– Вот кто совсем не умеет плавать, так это Танкреди, – смеясь ответила Клоринда. – Меня научила тетя Малинверни, когда мы ездили к устью Магры, а он забоялся. Я намного сильнее и храбрее, хотя и девочка. Вот, смотри!
Не отпуская ветку, она высунулась из воды и протянула Санче руку, чтобы та могла пощупать мускулы.
– И я, и я! – воскликнула маленькая Ада, сжимая кулак.
Но Клоринда уже снова окунулась и, схватив Инес за руку, потянула ее на середину реки. Они вместе поплыли по течению, только уже не двумя девочками, а двумя дельфинами, время от времени высоко выпрыгивая из воды, и вскоре скрылись за горизонтом.
Сон был таким глубоким, что совершенно не затронул сознания, и Ада при всем желании не смогла бы записать увиденное в блокнот для психоаналитика. И именно из-за того, что он был таким глубоким, она проспала дольше обычного. Было уже десять, когда она почувствовала, как кто-то тихонько трясет ее за плечо:
– Ада! Ада! Проснись!
Это была Клементина, жена доктора Креспи. Но что она делает в ее, Адиной, спальне, одетая словно на официальный прием? И зачем подходит к окну, зачем поднимает шторы, впуская яркий дневной свет? Ада прикрыла глаза рукой, изо всех сил пытаясь вырваться из объятий сна.
– Что случилось? – спросила она хрипло.
– Адита, дорогая, вставай, беда!
Невероятно, как быстро может проснуться безмятежно спящий человек. Ада отбросила одеяло, пошарила ногами по полу в поисках тапочек, схватила протянутый Клементиной халат.
– Беда… – бормотала синьора Креспи. – С дядей Таном беда…
Но Ада уже мчалась по галерее, а потом вниз по лестнице, в комнату дяди. На пороге ее остановила Армеллина.
– Он ушел тихо, во сне, – сказала она, обняв и крепко прижав Аду к себе.
– Но… как? Когда? – Ей показалось, что голос звучит со стороны, словно в неудачно озвученном фильме. Все это слишком невероятно, чтобы быть правдой!
– Ночью. Не звал никого – ты же знаешь, дверь между комнатами всегда открыта, а сплю я чутко. Уж я бы услышала!
Она отошла в сторону, и Ада увидела, что дядя лежит на кровати, откинувшись на низкую подушку, а не полусидя, как накануне вечером, когда она уходила. Его уже переодели из пижамы в элегантный смокинг с бабочкой, которая прикрывала рулон бинтов, подложенный под идеально выбритый подбородок, чтобы не раскрывался рот. Простыни сняли, заменив зеленым шелковым покрывалом с бахромой. В кресле у изголовья сидел доктор Креспи в темном костюме. Увидев Аду, он встал ей навстречу.
Ада подошла к кровати. Несмотря на плотную шерсть халата, ее била дрожь, будто в лихорадке.
– В котором часу? – спросила она, по-прежнему не в силах поверить в происходящее.
– Армеллина нашла его в восемь, когда принесла завтрак. Тело уже остыло, так что я добавил бы еще пару часов – шесть, может быть, пять утра. Лицо спокойное, безмятежное, как будто он спит. Ушел без боли, без мучений. Я был здесь через полчаса и сразу понял, что помочь ничем не смогу.
– В восемь! А меня даже не разбудили!
– Мы заходили к тебе в комнату, но ты так крепко спала… И потом, что бы ты сделала?
«Да тысячу разных вещей, – подумала она. – Обнять его, согревать, трясти до тех пор, пока не очнется!» Ада никак не могла заставить себя принять то, что дядя больше никогда не откроет глаза, никогда не заговорит с ней. Она нагнулась, чтобы поцеловать его в лоб, и холод побелевшей кожи мгновенно проник от ее губ к сердцу. Тогда Ада упала в кресло и горько заплакала. «Как же я буду жить без него?»
– Это вчерашняя поездка? – всхлипывала она. – Усталость, перенапряжение – и все? Я не должна была… Это я во всем виновата!
– Никто не виноват, Адита. Это могло случиться когда угодно. – Голос доктора Креспи дрожал. – Вчера он очень хорошо провел время. Когда ты легла спать, мне позвонила Армеллина, сказала, что доктор без умолку несет какую-то чушь и она волнуется. Я попросил передать ему трубку, но в разговоре со мной твой дядя выражался очень четко и ясно. Он был в прекрасном настроении, рассказал мне, что был поражен красотой этой девушки-искусствоведа. Мы пошутили насчет куропаток – ты ведь знаешь этот анекдот про короля Франции, «Toujours perdrix, toujours reine»[91]? Ничто не предвещало… Я и подумать не мог… Иначе, конечно, приехал бы и провел здесь всю ночь.
– Почему меня не позвали сразу? – упрямо допытывалась Ада. – Я могла бы помочь его обрядить. Вы сами это сделали или позвали Костантино?
– Костантино еще не знает. А моя жена была здесь уже через час, даже меньше. Это Армеллина настояла, – развел руками Креспи.
– Прости, Адита, – твердо сказала Армеллина, – прости, но я старалась тебя уберечь от этого. Обряжать покойника – занятие не из приятных. Тут ведь дело не только в том, чтобы просто его одеть. А уж я за столько лет привыкла и раздевать, и обстирывать, и расчесывать моего мальчика. Всю жизнь это делала и в последний раз тоже должна была. Как представлю, что эти напыщенные снобы из похоронного бюро тянут к нему свои грязные лапы…
– Им мы тоже пока не звонили, – вмешался доктор Креспи. – Сначала нужно оповестить сестер и Лауретту – эти явно захотят сами выбрать контору. Но твое слово первое.
– Какое счастье, что ты здесь, а не вернулась в Болонью.
«Да уж, какое счастье», – с горечью подумала Ада. Но Армеллина права: если бы она сейчас была далеко, если бы дядя Тан умер после ее отъезда (а до него оставалось каких-то три дня), она никогда бы ему не простила. Но он до последнего вздоха думал о племяннице, и Ада была ему за это благодарна.
Потом до нее вдруг дошло: «Он ведь знал! Он чувствовал! Или, точнее, понимал, что это вот-вот случится. Иначе к чему эти вчерашние стихи: “