Лео пришел в сопровождении Чечилии, которая никак не хотела верить, что благородный старец, накануне осыпавший ее столькими комплиментами, мог той же ночью внезапно скончаться.
– Мы ненадолго, – извинился Лео после неловкого соболезнования. – Нужно отвезти Чечилию в аэропорт, рейс в девять.
– Улетаешь? Куда? – недоуменно переспросила Ада.
– В Голландию, – ответила Чечилия. – Ты разве не помнишь? Мы же говорили об этом только вчера. К счастью, удалось достать билет. Пересадка в Милане, в Амстердаме буду к полуночи. Секретарша ван Ладинги меня встретит и отвезет в гостиницу. Твой друг невероятно предусмотрителен.
Сам ван Ладинга приехал незадолго до ужина. Он был единственным, кто подошел прямо к Армеллине и обнял ее, не обратив внимания на остальных, включая тетю Санчу и тетю Консуэло. С другой стороны, их никто не представил, так что голландец не мог знать, кем они приходятся покойному. Ада была благодарна ему, но к этому моменту ее мигрень стала настолько мучительной, что она не могла связать двух слов и к тому же чувствовала подкатывающую тошноту. Доктор Креспи, заметив это, взял ее за руку.
– Адита, сейчас же иди в свою комнату, здесь слишком много людей. Ты же не хочешь упасть в обморок? Я буквально через минуту встану и помогу тебе пробраться через толпу. Держи вот это, увидишь, головную боль как рукой снимет. И поспи немного, если сможешь.
– Я не хочу оставлять дядю.
– Он ведь не один, сама видишь. Армеллина просидит с ним всю ночь: эта женщина крепче и надежнее скалы. Но тебе нужно поспать хотя бы пару часов. Обещаю, что разбужу тебя до одиннадцати.
Ада нехотя подчинилась, ушла в свою комнату и умылась холодной водой. Лекарство, которое дал ей Креспи, не помогало, но она промолчала и не стала расстраивать доктора, а только, оставшись одна, как была, одетая, забралась в постель, сбросила туфли и накрылась одеялом. Голова кружилась, словно в десятибалльный шторм, и Ада старалась не двигаться. «Похоже, миозит», – думала она, чувствуя, как болезненно напряжена шея. Перенервничала и слишком долго просидела в кресле с жесткой спинкой. А может, дело в беспробудной тоске, отчаянии, ощущении одиночества и собственной беспомощности, потерянности, невозможности найти в себе силы жить дальше. Из-за этой душевной неуспокоенности боль становилась только острее, не позволяя забыться. Но Ада так устала, что все же задремала. Сквозь сон она вспоминала множество вещей, о которых хотела рассказать дяде, да так и не рассказала, советов, которых так и не попросила и которые теперь казались ей совершенно необходимыми, анекдотов, которые заставили бы его улыбнуться, раскаивалась в том, что обманывала его насчет Джулиано. Огромная вилла, где она прожила больше двадцати лет, казалась Аде чужой, враждебной. Но и в Болонье у нее не было ни дома, ни того, кто встречал бы ее вечерами, а когда она уезжала, ждал бы телефонного звонка и скорейшего возвращения.
«Надо предупредить Дарию», – подумала она, не ожидая, впрочем, что подруга приедет на похороны, в последний момент всеми правдами и неправдами достав билет в Донору. Но хотя бы немного поболтать, выговориться, услышать слова утешения или, может, ставшую уже привычной ругань: «Кончай ныть, тряпка!»
Придется позвонить в университет и сказать, что на несколько дней опоздает к началу занятий – пусть повесят объявление на кафедре. Обязательно – психоаналитику, объяснить, что пропустит следующий сеанс. А Джулиано? Нужно ли ей предупредить Джулиано? Они с дядей Таном уважали друг друга. «Поцелуй его от меня», – сказал доктор только вчера вечером.
Нет уж, хватит поцелуев. Она была уверена, что больше никогда никого не полюбит. Жизнь представлялась ей бесконечной серой пустыней. Серой и ужасно холодной. И на какое-то мгновение Ада уснула – возможно, всего на мгновение, но его хватило на короткий, словно вспышка фотоаппарата, сон: так бывает в кинотеатре, когда стоишь у входа в зал, сомневаясь, войти ли, и кто-то на миг приподнимает бархатную черную штору, которая снова упадет, стоит тебе взглянуть на экран. Она увидела себя в Аиде. Она спустилась туда, как Орфей, чтобы вернуть к жизни дядю Тана, и стояла перед троном владык, бросая вызов Персефоне: «Верни его! Зачем он тебе? А для меня он – все».
И тут же со вздохом проснулась от стука в дверь. Там, конечно, эта зануда Лауретта с одним из своих традиционных абсурдных вопросов, типа: «Как думаешь, не приготовить ли гостям еще по чашке бульона?» Или, может, тетя Санча с упреками, что Ада не осталась в комнате дяди и не встречает посетителей: «Бертран-Ферреллы всегда исполняют свой долг до конца! Что за глупости, какая еще мигрень?»
Она сползла с кровати и босиком прошлепала к двери. Это был Лео.
– Можно? – спросил он.
Ада отступила на шаг, давая ему пройти. Так странно было снова видеть его в этой комнате, где они в школьные годы столько времени провели вместе: учились, часами, как они тогда говорили, «пороли чушь», играли на гитарах, слушали американские пластинки – «Johnny Guitar» Пегги Ли, «Love Letters in the Sand» Пэта Буна, песни из «Семи невест для семи братьев», – листали журналы, пересказывали друг другу сюжеты просмотренных фильмов, строили абсурдные планы на летние каникулы и на будущее. «Когда мы отправимся в Австралию, чтобы разводить кенгуру», «когда мы махнем в Америку, чтобы освободить краснокожих индейцев из резерваций», «когда мы спустимся исследовать океанское дно на батискафе “Пикар”», «когда мы поедем к твоим в Ордале, всю дорогу на велосипедах, не пытаясь поймать попутку и не цепляясь за фургоны»…
Бабушка не позволяла Адите запираться в комнате с мальчиком, пусть даже с близким другом детства, как ребята позволяли ей считать даже после того, как «объявили себя парой». Донна Ада настаивала, чтобы они всегда держали дверь открытой, и время от времени под разными предлогами проходила по коридору.
– О чем это ты с ним так часто говоришь? – возмущалась она. – И над чем вы вечно смеетесь? Почему бы вам не пойти в сад?
– Но, бабушка, мы же учимся.
– В беседке есть стол, можете учиться там.
– Бабушка, сейчас декабрь, на улице холодно.
– Тогда оставляйте дверь открытой.
Стоило донне Аде удалиться, как их охватывал приступ неудержимого смеха.
– Увидел тебя такой разбитой и разволновался, – сказал Лео извиняющимся тоном. – Прости, что не смог остаться: обещал проводить Чечилию. Оставил ее у стойки регистрации и вернулся так быстро, как только смог. Мне сказали, что ты легла спать, но я не поверил. Это из-за толпы ты так перенервничала, да? Как себя чувствуешь? Я могу чем-то помочь? Знаешь, ты всегда можешь на меня рассчитывать.
Заботливый, ласковый. Уже второй бывший говорил ей: «Можешь на меня рассчитывать». Но Лео, как и Джулиано, предпочел другую. И только для дяди Тана Ада была первой и единственной любовью. Она снова расплакалась. Лео обнял ее нежно, как брат.
– Мне кажется, твой дядя прожил долгую счастливую жизнь, – начал он, убаюкивая Аду в объятиях и поглаживая по спине. – Ему ведь было уже за восемьдесят, и он умер без страданий. И ты была с ним до самого конца, а вчера осчастливила этой поездкой в Ордале. Чечилия сказала, он прекрасно выглядел, улыбался, сыпал комплиментами, с удовольствием поел. Рано или поздно это должно было случиться, Адита. Брось, перестань, не плачь так.
Вдруг он почувствовал, что Ада вздрогнула, изо всех сил схватив его за плечо.
– Что такое?
– Очень сильно кружится голова. И болит, – пожаловалась Ада.
– Дай-ка взглянуть. – Лео потрогал ее шею. – Ты вся зажата. Хочешь, сделаю массаж? Садись.
Он встал позади нее, немного приспустил блузку на шее и начал медленно, легкими касаниями разминать позвонки, захватывая зажатые мышцы между большим и средним пальцами и вытягивая их, чтобы расслабить, как спутавшиеся нитки.
– Так лучше?
– Да, продолжай.
Она и представить себе не могла, что эти руки, привыкшие, как ей всегда казалось, аккуратно перелистывать старые пыльные документы, обладают такой расслабляющей силой. Мигрень уже исчезла – такого по наитию не добьешься.
– Ты где-то учился?
– Да, когда играл в футбол. Наш тренер был просто выдающимся физиотерапевтом. Не встречал таких растяжений, вывихов, ушибов, которые он бы не смог вылечить. Мы считали его волшебником, но тем из нас, кто удосужился его расспросить, тренер объяснил, что никакой магии в этом нет, всему можно научиться. Будь у меня под рукой камфорная мазь, вышло бы еще проще.
По мере того как уходило напряжение, Ада почувствовала приятную сонливость.
Но не заснула.
Чуть позже, хотя она сама не смогла бы сказать, как именно, они перешли от массажа к объятиям, слабо напоминающим братские. Она, откинувшись назад и прижавшись плечами к телу Лео, покусывала его за шею, а он, схватив ее за волосы на затылке, губами искал ждущий рот. Ада даже не заметила, как они очутились на кровати, как избавились от одежды, как занялись любовью – яростно, но в абсолютной тишине, как японские любовники Дарии в Оксфорде.
«Поверить не могу, – подумала Ада. – И ведь надо же, именно с ним! А если Чечилия узнает?»
– Я мечтал об этом больше двадцати лет, – прошептал наконец совсем запутавшийся в ее волосах Лео.
Возможно, дорогой читатель, тебе интересно, достигла ли Ада со своим верным Патроклом (или испытала ли, или была ли сметена волной) оргазма, подобного тому, которым начинается эта история.
Но узнать об этом мы не сможем, потому что, в отличие от всех предыдущих случаев, в этот раз Ада не бодрствовала, созерцая спящего партнера и задавая себе бессчетное множество вопросов, а сразу же заснула. Лео укрыл ее, собрал разбросанную по полу одежду, аккуратно сложил на стуле, потом спокойно оделся сам, приоткрыл окно и, уперев локти в подоконник, закурил сигарету, раздумывая, стоит ли остаться спать с ней или незаметно уйти, а в итоге присоединился к Армеллине и доктору Креспи в комнате покойного.
Когда, вернувшись в Болонью, Ада, так до конца и не поверив в произошедшее, рассказала Дарии, как все случилось, подруга с усмешкой заметила: