– Типичный вдовий трах – так, я слышала, это называют. Эрос, победивший Танатос. Терапевтическая процедура. Он ведь сделал тебе приятно, да? Или нет? Хотела бы я иметь друзей вроде твоего, которые на следующий день не говорят только об этом, не ходят за тобой хвостом, нервно поскуливая, и никому ни о чем не рассказывают.
Вот и все. Если бы бабушка Ада об этом узнала (и не была бы шокирована самим фактом случившегося), она непременно сказала бы, что Лео проявил истинное благородство. Ада тем не менее сгорала от стыда, снова и снова задаваясь вопросом: «Что он теперь обо мне подумает?» Но в первую очередь она жалела, что обманула Чечилию, воспользовавшись ее отсутствием.
6
На следующее утро тело доктора Бертрана уложили в гроб и перевезли в Ордале. Благодаря стойкому сопротивлению Лауретты и Ады, все-таки собравшейся с силами и вставшей на защиту пожеланий дяди, обошлось без религиозной церемонии.
Гроб сопровождали все Бертран-Ферреллы, в том числе дети Лауретты, которые до самого отъезда из Доноры просидели дома, отчаянно завидуя прочим кузенам, получившим накануне возможность сполна удовлетворить любопытство и с более-менее близкого расстояния рассмотреть, как выразилась Ада-Мария, «самый настоящий труп». Их ровесники, Санча и Симоне Аликандиа, дети Романо, не скупились на мрачные детали, но, чтобы не растерять престиж, предпочли умолчать, что Барбара, в отличие от них двоих, покойного даже потрогала.
Процессия состояла из четырех автомобилей. Костантино достал шоферскую тужурку и фуражку, собираясь отвезти Аду с Лауреттой на «мерседесе», но последняя отправила его домой и сама села за руль.
Доктор Креспи и Армеллина, к величайшему удивлению Бертран-Ферреллов, заявили, что останутся в Доноре. Они более тридцати часов поочередно дежурили у тела доктора, не отвлекаясь ни на минуту, они были рядом с ним до конца, настояли даже на том, чтобы, отвергнув помощь крепких носильщиков, самостоятельно переложить тело из кровати в гроб, что и сделали – с некоторым усилием, зато очень деликатно. Но к тому времени, как сотрудники похоронного бюро закончили сваривать паяльной лампой внутренний цинковый вклад, они незаметно удалились, оставив родственникам выбирать среди множества прибывших венков три, которые будут закреплены на крышке.
– Я иду спать, – объявила Армеллина.
– Я тоже. Чувствую себя совершенно разбитым, – поддержал ее доктор.
– Напоминаю, что сегодня в пять мы все должны собраться у нотариуса, – буркнул Дино Аликандиа. – Не знаю, в чем там загвоздка, но, похоже, мы не сможем вскрыть завещание, если вас там не будет.
Родственников возмутило это требование: они явно предпочли бы ограничиться семейным кругом. Но нотариус четко и безапелляционно дал им понять, что условие есть условие. Также должна присутствовать Мириам Арреста, если окажется в этот момент в Италии. А она оказалась, и теперь ее тоже следовало предупредить.
– Какая-нибудь ничтожная доля… – бросила Консуэло и, отведя сестру в сторону, добавила: – А старуха-экономка, похоже, ждет награды за верную службу! Мало ей того, что отец оставил! Какое счастье, что после увольнения нам больше не придется иметь с ней дело.
– Лучше поздно, чем никогда, – закивала Санча.
На кладбище Ордале, у семейного склепа Ферреллов, уже собралась небольшая группа арендаторов, расстроенных знакомых и просто любопытных. Встретив родителей Лео, Ада чуть не сгорела от стыда, когда Кампизи попросили ее передавать наилучшие пожелания Джулиано, с которым несколько раз встречались. И смутилась еще больше, услышав добрые слова в адрес Чечилии: родителей Лео очень радовало, что тот встретил достойную девушку и решил наконец остепениться.
На мраморной доске была выбита тщательно подобранная Лауреттой и тетками фраза, полная глубокомысленной риторики. Ада, вспомнив историю Мириам о том, другом Танкреди, похороненном в Казентино, вдруг почувствовала желание написать только «…вот ангел пролетел», но поняла, что это предложение будет встречено презрительными гримасами.
Когда каменщики закрепили надгробную плиту, тетки выразили желание отправиться в собор, чтобы «очиститься» перед алтарем и попросить прощения у прародителей, Гарсии и Химены, за столь безбожно серую церемонию.
– Мама, не смей! Дядя был Бертраном и родился во Флоренции, а не здесь или в Доноре. У него нет ничего общего с Ферреллами, – яростно прошипел Витторио Санче. Он взял Барбару на руки, поднес к алтарю, чтобы показать ей образы предков, и велел: – Ну-ка поцелуй дедушку с бабушкой!
Несколькими месяцами раньше он заказал местной художнице, которая специализировалась на детских портретах, написать дочь маслом «в старинной манере» и в платье с плоеным воротником, напоминающим о временах Химены: жена как раз нашла его детскую версию в модном журнале, в статье о портретах испанских инфант, написанных Софонисбой Ангвиссолой в конце XVI века.
– Они что же, нашли портниху, готовую такое сшить? – поинтересовалась удивленная Ада.
– Ну, не совсем. Девочка позировала в ночной рубашке, а знаменитое платье – целиком и полностью заслуга художницы. Очень хорошая копия, надо сказать, – рассмеялся тогда дядя Тан. – Хочешь, напишет с тебя «Весну» Боттичелли? Только кисею сделаем чуть менее прозрачной, а то я не уверен, что Джулиано обрадуется.
«Дядя Тан, дядя Тан, куда же ты? С кем я буду теперь смеяться над глупыми выходками кузенов?»
7
Нотариус Олдани, владелец доставшегося ему по наследству кабинета, где юная Ада Феррелл получила в подарок от приезжего жениха особняк и дубовую рощу, отложил только что прочитанное завещание и спросил:
– Все ли вам ясно?
– Если никто не против, я хотел бы еще раз услышать последние две страницы, – с трудом выдавил Романо Аликандиа, доставая из кармана блокнот и ручку. Он был бледен, как, впрочем, и его брат Витторио, и их кузен Артузи. А вот Санча и Консуэло, напротив, побагровев от ярости и стиснув ручки сумочек, которые они держали на коленях, недоуменно и презрительно оглядывались по сторонам и качали головой. «Только сумасшедший мог такое устроить!» – читалось в их взгляде. Оба мужа, Дино и Джероламо, смущенно покашливали: недостойная реакция, конечно, но черт возьми, всему же есть предел! Чего добивался Танкреди Бертран? Хотел высмеять их, оскорбить, унизить?
Нотариус терпеливо прочел еще раз, ожидая, пока Романо сделает пометки.
– Впрочем, через несколько дней, как только завещание будет опубликовано, каждый из вас может получить у меня копию, это ваше право.
Указания, оставленные старым доктором, были предельно понятны и не оставляли места для сомнений или каких-либо толкований. На первых страницах завещания перечислялся ряд меньших долей: более или менее ценные семейные артефакты, картины, драгоценности, серебряные приборы, старинный фарфор. Все это распределялось поровну между племянницами первого и второго поколений, чтобы каждая из них получила что-нибудь на память о дяде. Грация и Умберта Аликандиа (дочери Санчи), Мирелла и Мариза Дессарт (дочери Консуэло), Лукреция и Джиневра Ланчьери (дочери Грации), Санча Аликандиа (дочь Романо), Барбара Аликандиа (дочь Витторио), Ада-Мария Досси (дочь Лауретты) – все что-то получили. Предметы были тщательно подобраны доктором Танкреди в соответствии со вкусами и предпочтениями каждой. Джиневре и двум другим внучатым племянницам, Санче и Барбаре, старик также оставил денежные суммы, которых хватит на оплату самых дорогих университетов. Но оплатить ими можно только обучение: если же эти трое, каждая в свое время, не пожелают получать высшее образование, означенные миллионы лир отправятся в приют для девочек-сирот.
Другие денежные суммы (непомерно щедрые, как во весь голос заявила Консуэло) предназначались Костантино, горничным и остававшимся на момент оглашения завещания в живых медсестрам и акушеркам, старым коллегам доктора по больнице.
Слушая документ впервые, Санча и Консуэло, а также их мужья, сыновья и внуки терпеливо ждали, когда прозвучат их имена с указанием доли в наследстве: им казалось логичным, что члены семьи должны быть упомянуты последними, после сторонних лиц.
Две следующие доли застали всех врасплох. Лучшая из квартир, та, что располагалась в самом центре Доноры, отходила доктору Креспи, который также назначался душеприказчиком покойного. А большой загородный дом, построенный Гаддо Бертраном на холме в десяти километрах от Ордале, Танкреди оставил Мириам Арресте, «чтобы та всегда имела крышу над головой, когда решит вернуться на родину».
– Не многовато ли чести? – не смогла сдержать раздражение Консуэло.
Но сюрпризы на этом не кончились. Присутствующие встревожились, когда нотариус произнес слово «наконец» и стал перечислять единым списком все оставшееся движимое и недвижимое имущество, а именно виллу Гранде и несколько квартир, антикварную мебель, драгоценности, произведения искусства, автомобили, облигации, акции, банковские депозиты и прочую собственность, не вошедшую в предыдущие доли наследства, включая содержимое домашнего и банковского сейфов.
Получателями этой части (которую Джулио Артузи наскоро оценил в оставшиеся семьдесят процентов наследства, а следовательно, ждать было больше нечего) объявлялись в равных долях Ада и Лауретта. Но они не имели права ни разделять, ни продавать имущество, ни даже тронуть хоть одну булавку, пока жива Армеллина, у которой есть полное право пользования этой собственностью. А значит, она может продолжать жить на вилле Гранде, где остаются служить Костантино и обе горничные, как если бы ее старый хозяин был жив, а также распоряжаться всеми доходами и тратить их по своему усмотрению.
Обеим сестрам, Санче и Консуэло, а также их детям и внукам мужского пола доктор Бертран не оставил ничего, даже маленькому Якопо, который в последние годы был ему добрым приятелем.
Когда нотариус закончил повторно читать документ, обделенные обменялись вопросительными взглядами: кто первым заявит протест? Видя, что остальные не решаются, откашлялся Джероламо Дессарт: он был достаточно богат, чтобы не подозревать его в алчности, лишь в тяге к справедливости.