– Это совпадение. Просто неудачное совпадение, – уверенно заявил он. – Сколько раз такое уже случалось на виа дель Ольмо! Тебе совершенно нечего бояться, что кто-то заимел на тебя зуб.
Так прошло два-три дня. Подруги старались ни на минуту не оставлять Аду в одиночестве, так что за стенами университета ей почти не удавалось уединиться даже для того, чтобы подготовиться к лекциям. Учитывая энтузиазм студентов, она предложила каждому из них выбрать миф о метаморфозе, перевести его на итальянский и прокомментировать, пусть даже в свободной форме. И теперь ожидала получить хотя бы четыре-пять хороших, самостоятельных работ от самых ярких студентов, а от остальных – что они как минимум проявят свою индивидуальность, а это поможет ей адаптировать курс к их потребностям.
С собой в пансион Ада взяла совсем немного вещей, не считая документов и необходимых для подготовки к лекциям книг: вся одежда отправилась в мусорный бак вместе с простынями и одеялами. Ей предстояло полностью обновить гардероб, но сильно тратиться она не собиралась, ограничившись парой спортивных курток, чтобы ходить на работу, и несколькими комплектами хлопкового белья с развала в Монтаньоле. Там же, на лотке с бижутерией, Ада нашла черную кожаную ленту-чокер, которую носила на шее, продев в неаполитанское кольцо: после случившегося в квартире разгрома рисковать не хотелось.
Джиневра еще не звонила ей из Лондона, так что новостей не было, и Ада не знала, начала ли та поиски Эстеллы.
На выходные они с Дарией поехали в Венецию на выставку пейзажистов XIX века, которую подруга сочла полезной для вдохновения на новые trompe-l’œil. Они гуляли по узким улочкам Мерчерии, заглядывали в бутики. «Интересно, почему здесь, в Венеции, можно найти куда более элегантные вещи, чем где-либо еще?» – восклицала Дария, убедившая подругу купить пальто необычного покроя, две блузки и пару обтягивающих брюк. Они вернулись воскресным вечерним поездом, нагруженные пакетами и с опухшими от долгой прогулки ногами.
Когда Ада забирала у портье ключи от номера, тот сообщил:
– Вас спрашивала кузина… секундочку, я записал имя… синьора Досси. Звонила четыре или пять раз – судя по всему, что-то важное.
«Точнее, неприятное», – обеспокоенно перевела для себя Ада. Что такого могло случиться в Доноре? Первой ее реакцией было не звонить, притвориться, что не слышала, развернуться и немедленно уехать обратно в Венецию, не оставив адреса. С нее хватит! Она так устала от несчастий, устала от скорби, от разочарований и нападок! Устала! Все! Почему ее никак не оставят в покое?
Поднявшись в номер, Ада сбросила туфли, заскочила в ванную, нехотя съела банан, чтобы не принимать аспирин на пустой желудок, проглотила две таблетки, запив их водой, рухнула в кровать и уже начала было набирать старый номер Лауретты, но вспомнила, что кузина теперь живет на вилле Гранде.
Лауретта ответила сразу, словно ждала звонка. Она была взволнованна, взвинченна почти до истерики.
– Наконец-то! Куда ты пропала? Вечно тебя нет на месте, когда ты нужна!
– Что у тебя случилось?
– Эти твои приятели – редкостные подонки! Опозорили нас на весь город!
– Какие еще приятели? – вздохнув с облегчением, переспросила Ада. «Опозорили? Очередной бзик Лауретты. Неужели она узнала, почему загородный дом отошел Мириам? Нет, вряд ли: в таком случае опозорены были бы Арреста».
– И ты еще спрашиваешь? Читала воскресное приложение к L’Indipendente?
– Ты же знаешь, я не покупаю донорских газет. Их здесь даже в киосках не бывает.
– Там статья на целую страницу, даже на разворот, с кучей фотографий. И все против нас!
– Против каких именно нас?
– Против нас, Ферреллов. Кого же еще?
– Моя фамилия Бертран. Как, впрочем, и твоя девичья…
– Не уходи от темы. С бабушкой Адой случился бы инфаркт. Вот она, благодарность твоего дружка! Мы его чуть ли не в семью приняли, а он вывешивает наше грязное белье по всему городу!
– Лауретта, ты можешь сказать прямо, что случилось? Про какое грязное белье ты говоришь и что это за «мой дружок»?
– Да архивариус твой, на чужих тайнах помешанный, ты что, не поняла?
«Господи, – подумала Ада, не зная, смеяться ей или сердиться на Лауретту. – Похоже, история Клары Евгении выплыла наружу».
А кузина продолжала, уже перейдя на крик:
– И еще эта его экзальтированная римская невеста! Как будто всем и так непонятно, что за статьей стоит эта парочка! Но я их засужу, Богом клянусь, засужу! И ты тоже должна! Спроси Джулиано, если не веришь.
– И в чем же мы собираемся их обвинить?
– Слушай, ты, похоже, не понимаешь, что дело серьезное. Ничего смешного тут нет. Это они нас обвинили.
– В чем?
– В том, что все мы бастарды и не имеем права ни на наше имя, ни на наше наследие, ни на нашу семейную честь!
– Какого черта! – Теперь Аде было не до смеха. – Где обвинили? Это статья в газете или роман «плаща и кинжала»? Успокойся, иначе я вообще ничего не пойму.
– Так и знала, что ты будешь на их стороне. Настоящая маоистка: чем слабее кровные узы, тем лучше!..
– Честно говоря, не понимаю, о чем ты, но была бы рада хоть что-то узнать.
– Так вот, надеюсь, ты будешь рада узнать (как уже знают все в Доноре), что ведешь свой род от союза прелюбодейки, шлюхи, каких поискать, с нищим бродягой – точнее, с сыном арестованной за бродяжничество проститутки, пьяницей, жиголо и, если этого тебе мало, убийцей. А еще – что у нашего предка были огромные ветвистые рога.
Обычно Лауретта такими словами не бросалась: случившееся, по ее мнению, явно выходило за всякие рамки.
– И все это написано в сегодняшней газете? – переспросила Ада. – С именами и фамилиями?
– Что касается имен, то упомянут один бедняга Гвальбес. Но все знают, кто владел в то время Ордале. А сын Диего, от которого мы все происходим? Он, выходит, ублюдок, бастард? Его-то имя написано ясно. Какой позор! Тетя Санча и тетя Консуэло уже сказали, что и носу на улицу не высунут: у них просто не хватит смелости взглянуть людям в глаза.
– Диего, фра Гвальбес… теперь я, кажется, начинаю понимать… Не смеши меня, Лауретта, с тех пор прошло четыреста лет! Тетя Санча, тетя Консуэло, да и мы с тобой имеем к этим беднягам такое же отношение, как к Адаму и Еве. Или, если хочешь, к Люси, праматери всего человечества[99].
– Говори за себя, Люси была темнокожей.
– Слушай, я правда не знаю, что сказать. Признаю, для наших теток это может быть довольно неприятно, но представить, что и тебя это затронет… Помнишь, как мы смеялись над аристократическими замашками бабушки Ады, когда с ней жили?
Лауретта на том конце провода расплакалась.
– Ты не понимаешь, просто не понимаешь…
– Ладно, ты права, я действительно ничего не понимаю, и у нас с тобой получается односторонний диалог. Сделай вот что: пришли мне газету, и я перезвоню, как только прочту статью.
5
Утром в среду почтальон принес в пансион заказное письмо с воскресным приложением к главной ежедневной газете Доноры. Оскорбительная статья занимала весь центральный разворот. Текст перемежался цветными иллюстрациями (фотографией Чечилии Маино за работой и несколькими репродукциями) и был подписан журналистом, известным обзорами текущих событий. Две строчки заголовка были вынесены на первую полосу.
Начав читать, Ада была поражена в самое сердце.
ТАЙНА ЗАГАДОЧНОГО ХУДОЖНИКА РАСКРЫТА «МАСТЕР ИЗ ОРДАЛЕ» НАКОНЕЦ-ТО ОБРЕЛ ИМЯ:
РУТИЛИЙ ФЛАММИЙ ПО ПРОЗВИЩУ КОРТОНЕЦ,
проклятый художник, преступник, как и Караваджо, прелюбодей и убийца, зарезанный в пьяной драке.
Однако его творения, по мнению экспертов, божественны.
Молодая, но уже довольно известная искусствовед Чечилия Маино в конце концов сумела атрибутировать и назвать имя автора алтарного образа (и многих других картин нашего региона), до вчерашнего дня известного как «мастер из Ордале» и ошибочно причислявшегося к ломбардской школе. Другие эксперты-консультанты городского Управления культуры подтверждают, что речь, вне всякого сомнения, идет о работавшем в Нидерландах в конце XVI века тосканском художнике, который подписывался как «Рутилий Фламмий, Кортонец».
На фото: слева – д-р Чечилия Маино, в течение двух лет по поручению министерства культуры занимавшаяся каталогизацией произведений искусства XVI века в нашем регионе. Справа – алтарный образ (Ордальский собор)
Открытие произошло благодаря странному совпадению. Руководствуясь указаниями известного голландского торговца предметами искусства, д-р Маино последовала за неизвестным художником в Амстердам, а затем в Брюгге, где обнаружила расписанную рукой «мастера из Ордале» доску с подписью и датой: 1583. Доска изображает Мадонну на престоле с младенцем и идентична как по физиономическому сходству моделей, так и по композиции, живописному стилю и колориту с росписью, обнаруженной недавно в часовне Сан-Панталео, расположенной в сельской местности в пяти километрах от Ордале.
На фото: слева – Мадонна на престоле из Амстердама (частная коллекция, Брюгге); справа – сравнительные фрагменты двух надписей «Diego filius»
Прежде всего, даже раньше портретных особенностей обеих моделей, в глаза бросается разительное сходство огненных волос младенца Иисуса на обеих досках. Также в обеих картинах наличествует небольшая, но крайне любопытная деталь: надпись «Diego filius» по краю одеяния божественного младенца.
Эта надпись отсылает нас к истории региона и позволяет пролить свет на еще одну неразгаданную тайну, касающуюся смерти Панталео Гвальбеса, монаха-художника, который, как считалось, стал жертвой случайного падения с лесов в процессе росписи Ордальского собора.
В ходе исследования д-ра Маино выяснилось, что произошедшее правильнее трактовать как убийство. Человеком, столкнувшим Гвальбеса с лесов, был его соперник-художник Рутилий Фламмий по прозвищу Кортонец, а п