Пообедать она на этот раз решила не в университете, а в пансионе.
– Вам тут кое-что принесли, доктор. Похоже на торт, – встретил ее портье.
И действительно, на крышке высокой квадратной коробки красовался золотой вензель одной из кондитерских в самом центре города. Ада понятия не имела, кто мог послать ей торт, – в последнее время ее не за что было благодарить и не с чем поздравлять: ни именин, ни дня рождения.
«Отдам Дарии, – подумала она. – Завтра утром самолет в Донору, я просто физически не успею столько съесть».
Но любопытство заставило Аду все-таки заглянуть внутрь. Она поставила коробку на стол, разрезала ленточку, отогнула стенки… и почувствовала тошнотворный запах. На дне лежала дохлая кошка. Похоже, она была мертва уже несколько дней и совершенно одеревенела, хотя ни следов от ударов, ни отверстий от пуль не наблюдалось. «По крайней мере, несчастное создание, ты умерла не из-за меня, – мелькнула мысль, – тебя просто подобрали на какой-то помойке. Но кому это могло понадобиться?»
Возле кошачьего трупа обнаружился большой конверт, в какие кладут поздравительные открытки. Сдерживая отвращение и стараясь касаться бумаги только кончиками пальцев, Ада достала его. На открытке кривыми печатными буквами, чтобы скрыть почерк, было написано:
«ПОЧЕМУ БЫ ТЕБЕ НЕ СВАЛИТЬ ОТСЮДА ПОДАЛЬШЕ, СУКА ДРАНАЯ? ЧЕГО ТЫ ДОБИВАЕШЬСЯ, УВИВАЯСЬ ЗА НИМ, КАК МАРТОВСКАЯ КОШКА? ПОГЛЯДИ, ЧТО БЫВАЕТ С КОШКАМИ, КОТОРЫЕ НЕ ЗНАЮТ СВОЕГО МЕСТА! ОН ТЕПЕРЬ МОЙ. И ДОМ ТОЖЕ МОЙ, УБИРАЙСЯ ОТТУДА НЕМЕДЛЕННО! ИЛИ НУЖНО РАЗНЕСТИ ТВОЮ ТУПУЮ БАШКУ, ЧТОБЫ ТЫ ПОНЯЛА?»
Ада задохнулась от негодования, ей даже пришлось присесть на край кровати. Как Джулиано мог впутаться во все это, как мог бросить ее ради столь жестокой и наглой хамки? Откуда ей вообще знать, что Ада была в конторе? Неужели следила? А Джулиано она тоже закатила сцену ревности или для него у нее только нежность да ласка? Стоит ли его предупредить? С другой стороны, а он поверит? Может, решит, что я из мести хочу оклеветать соперницу?
Она решила смолчать. Коробка со всем содержимым отправилась в мусорный бак, – хорошо еще, Ада заглянула внутрь, а ведь могла просто отвезти Дарии.
Похоже, несчастья так и сыплются на нее, словно ей мало дядиной смерти! Сколько вокруг агрессии, сколько жестокости! Сперва воры, потом иск кузенов, теперь вот ревность и угрозы какой-то бабы – а ведь она даже имени ее не знает!
– Вы не задавались вопросом, откуда у вас комплекс жертвы? – спросил Аду психоаналитик на сеансе этим вечером.
– Думаете, я сама во всем виновата? – возмутилась она. – Все это действительно со мной произошло, я ничего не придумываю. Я вообще стараюсь не нарываться на неприятности.
– А вы в этом уверены?
Часть девятаяКораблекрушения и каннибалы(«Плот “Медузы”»)
1
Спускаясь по трапу на взлетно-посадочную полосу аэропорта Доноры, Ада с дрожью в коленях поняла, что впервые возвращается домой, точно зная, что дядя Тан ее не ждет. В последние годы она часто думала об этом, но в реальности чувство одиночества и опустошенности оказалось совсем другим, далеким, словно речь шла о ком-то другом, словно та, былая Ада, глядевшая в будущее, уверенно стоя на вершине прошлого, исчезла, а новая с трудом удерживала равновесие на колышущемся и постоянно меняющем очертания сгустке тумана.
Ее встречал доктор Креспи.
– Лауретта пока не может сесть за руль, – объяснил он. – Я думал, дня через три после той статьи она немного успокоится, но со всеми этими перипетиями один истерический кризис сразу перешел у нее в другой. Сейчас на вилле не лучшая атмосфера. Вот ведь незадача, а?..
– Сперва я хотела бы увидеть, о чем именно говорят наши кузены в исковом заявлении. Полагаю, у вас дома есть копия?
– Уверена, что хочешь читать его полностью? Может, пусть лучше адвокат сделает краткое резюме по основным обвинениям?
– Нет, доктор, я хочу знать точно и во всех подробностях, что они посмели написать. И нужно немедленно отправить копию Джулиано.
– Предупреждаю, они так и пышут бессмысленной злобой. Приплели даже довоенные воспоминания твоих теток Санчи и Консуэло. Боже мой, сколько яда! Вытаскивают наружу всякую грязь, от которой и пользы никакой, и вспоминать незачем. В городе обо всем этом, скорее всего, давно забыли, но теперь… Стоило кому-то из прокуратуры проболтаться об иске одному бульварному писаке, как на следующий день наше дело было во всех газетах.
– Вы здесь, в провинции, придаете слишком большое значение тому, что скажут люди. Такое ощущение, что в Доноре до сих пор пятидесятые, когда кругом царило лицемерное морализаторство христианских демократов. Но времена изменились, людей больше не интересует чужое грязное белье, за него давно никого не осуждают. Даже сама мораль теперь совсем другая. И потом, досужие сплетни меня не волнуют.
– Ада, твой дядя был храбрецом, каких мало, но и он боялся скандалов. Всю жизнь старался от них беречься. И вас берег.
«Выходит, тетки знали об Армеллине?.. – подумала Ада. – Но разве адвокат не предупредил их, что лучше молчать? Если дядя Тан тоже знал, что Армеллина приходится им старшей сестрой, у него была веская причина внести ее в завещание безо всяких там наркотиков и шантажа».
Однако злопыхательство теток касалось вовсе не экономки: видимо, кроме Джиневры, никто в семье так и не узнал о бабушкином дневнике. Чего Ада никак не ожидала найти в исковом заявлении, так это откровенного рассказа о смерти Инес во время бомбардировки – еще и потому, что эта смерть, как справедливо заметил Креспи, не имела ничего общего с завещанием. Чистый выплеск злобы: тетки и кузены не просто позарились на деньги покойного – они решили отомстить тем, кого он предпочел, причинить им боль, заставить страдать. Ей и Лауретте. Пусть даже Инес приходилась им родной сестрой, любимой младшей сестричкой, пусть они горько скорбели по ней, но без колебаний описали ее гибель в доме любовника-издольщика. Откровенных намеков на то, что Лауретта может быть незаконнорожденной, не было – в ней в любом случае текла кровь Ферреллов, mater semper certa est[104], но вот что касается отца…
Рассказ о ее собственном рождении тоже застал Аду врасплох: у нее даже перехватило дыхание. О любвеобильности тетки она слышала с детства, о безумии матери – никогда. И теперь, когда обе они были мертвы, никто не смог бы ее успокоить, объяснить, что эта чудовищная история от начала до конца была ложью, чистейшей выдумкой двух мерзких ведьм. Из свидетелей тех времен в живых оставалась только Армеллина, но в 1942 году она была в Цюрихе с дядей Таном. Бабушка при внучках некоторых тем предпочитала не касаться, письма из Доноры давно затерялись… Да и кто теперь скажет: может, изгнанников попросту не поставили в известность о произошедшем или они тоже решили молчать. Но в городе, по словам теток, об этом скандале знали все: он был настолько грандиозным, что даже попал в газеты.
Старые карги вспоминали, что Маддалена Пратези в принципе не желала иметь детей. Ей не хотелось портить свою изящную фигурку беременностью и кормлением, не хотелось терпеть родовые муки. И тем более не хотелось отказываться от полной удовольствий жизни, променяв ее на выводок сопливых щенят, пусть даже ей пришли бы на помощь сотни нянь и служанок. Так и заявляла Диего: мол, выйдет за него замуж только на этих условиях. А он, влюбленный и уверенный, что она передумает, притворился, что согласен. Какой эгоизм! Танкреди с началом войны и след простыл, да и в любом случае он был уже слишком стар и не принадлежал к роду Ферреллов. Так что Диего оставался единственным человеком, способным продолжить в веках их кровь и их двойную фамилию. Как он мог отказаться от наследника (а лучше нескольких)?
Через несколько месяцев после свадьбы Маддалена Пратези забеременела. Узнав об этом, она пришла в ярость, расцарапала мужу лицо, а после перепробовала десятки разных способов самостоятельно избавиться от ребенка. Но в конце концов, испугавшись за собственную жизнь, не пошла к повитухам, а только заперлась в доме, чтобы никто не видел, как меняется ее прекрасное тело. На исходе девятого месяца беременности, пока муж был на работе, она вызвала такси и поехала в Альбес, в лучшую гостиницу, где зарегистрировалась под ложным именем и следующие три дня провела не выходя из номера в ожидании родов. Рожала она одна, в ванной; голую, перепачканную кровью девочку оставила прямо на кафельном полу, даже не завернув в полотенце, и тут же улеглась обратно в постель «отдыхать». А на следующий день, затянувшись в корсет, оплатила счет, вызвала такси и вернулась домой. Диего, который все эти дни искал ее и чуть с ума не сошел, увидев ее снова похудевшей, спросил:
– Где ребенок?
– Какой еще ребенок? Нет никакого ребенка. Прикажи подать мне чай, – отвечала Маддалена.
Тем же вечером ее охватила родильная горячка, сильнейший жар и бред. Но и в бреду она продолжала повторять: «Нет никакого ребенка».
Диего в отчаянии просил помощи у матери и сестер, но никто, кроме самой Маддалены, не знал, где начинать поиски.
Между тем в Альбесе, в гостинице, горничные нашли на полу в ванной, среди пропитанных кровью полотенец, полумертвую от холода девочку. Началась грандиозная суматоха, приехала полиция, доктора. Девочку вернули к жизни и доставили в сиротский приют. Из-за выдуманного имени мать не удавалось найти. Во всех газетах опубликовали фотографии новорожденной, и многие семьи выразили желание удочерить подкидыша, но предпринять ничего не успели, потому что через два дня в Альбес приехал Диего в сопровождении своей матери: они прочли объявление в газете и ни на секунду не усомнились, о каком ребенке идет речь. Персонал гостиницы признал Маддалену на фотографиях с настоящих документов, которые Диего привез с собой. Семейство Бертран-Феррелл знали по всей провинции, и, если уж оно решилось вмешаться в скандал, не оставалось никаких сомнений в том, что ребенок принадлежал им. Медицинское обследование, которому Маддалена изо всех сил пыталась воспротивиться, подтвердило недавние роды, хотя сама она продолжала все отрицать. «Случается, что первородящая, сильно мучившаяся родами, теряет рассудок или память», – подтвердил опытный педиатр из сиротского приюта. Сам он был только рад избавиться от девочки, понимая, что теперь с ней все будет хорошо, – в судьбе остальных своих подопечных (столь многочисленных в нелегкое военное время) он не был так уверен.