– Какое облегчение! – воскликнул ее бывший партнер. – Ужасно рад за тебя, Адита. Теперь я могу ехать спокойно.
– Ехать? Куда? – выпалила Ада, сразу пожалев о своем безрассудном порыве.
Но на этот раз Джулиано не стал сворачивать разговор:
– Собираемся на праздники в Нью-Йорк. (И он тоже в Америку, но только по-настоящему!) Знаешь, я давно хотел туда слетать. И раз уж справедливость восстановлена, а мир заключен… – Он замолчал, и Ада не решилась расспрашивать дальше.
Армеллина умерла в три часа ночи 23 декабря. Аду, спавшую рядом с ней на раскладушке (она больше не могла держаться целую ночь без сна, так ее вымотали эти две недели), разбудил сухой треск и последовавший за ним тихий звон. Она включила ночник и взглянула на Армеллину. Та по-прежнему лежала на спине, в той же позе, что и все последние двенадцать дней. Но пол вокруг усыпали осколки стекла, а с гвоздя в стене, над изголовьем кровати, свисал длинный бумажный лоскут – это сорвался плакат с увеличенным портретом Клоринды. Должно быть, его не слишком хорошо закрепили, а стекло оказалось настолько большим и тяжелым, что крепеж не выдержал.
Испугавшись, что осколки могли попасть на одеяло, Ада вскочила, надела тапочки, чтобы не поранить ноги, и тихонько подошла к экономке. Она коснулась щеки Армеллины – та была теплой, но из полуоткрытого рта не доносилось ни вздоха.
7
Сочельник в том году на вилле Гранде выдался печальным: без елки и вертепа, без ярких украшений, которые заменил стоящий посреди гостиной открытый гроб, чтобы те немногие, кому все-таки удалось оторваться ненадолго от приятных обязанностей этого знаменательного дня, могли отдать Армеллине последние почести.
Помимо Ады, Лауретты и Джакомо присутствовали доктор Креспи и его жена. Семейство Бертран-Феррелл представляла только Грация с семьей. Потом подошли Мириам и Геррит ван Ладинга, Чечилия с Лео и его родителями Кампизи из Ордале. Приехали семьи Аурелии и Виттории, включая кое-каких пожилых родственников, – всего пара десятков посетителей за день, не более: какой контраст с толпой, заполнившей эти комнаты в ноябре, чтобы попрощаться со старым доктором!
Был у гроба Армеллины и свой «почетный караул» – дети, которые даже обедать пришли с тарелками в гостиную, удалившись, только когда их отправили в постель, да и то лишь потому, что совсем не стояли на ногах от усталости. Ада-Мария и Якопо потребовали выполнить «обещание» (которого им, по правде сказать, никто не давал), и Ада встала на защиту их права продемонстрировать всему миру ту привязанность, которую они испытывали к старой экономке. Лауретта, памятуя, сколько проблем создали дети Романо и Витторио, с веселым интересом глазевшие на смертное ложе дяди Тана, была против. Но, несмотря на сочельник, о подарках для двух малышей никто не успел (да и не захотел) подумать: не было ни конфет, ни пирогов. А отправлять детей к друзьям, где их никто не ждал, или, что еще хуже, запирать в комнате было бы слишком жестоко, заявила Ада, и Джакомо с ней согласился. Поэтому Якопо и Ада-Мария, насупившиеся, но гордые своей ролью часовых, охраняли тело той, кого никогда не знали как свою двоюродную бабушку, с таким же усердием, с каким сама Армеллина и доктор Креспи охраняли дядю Тана.
Ада и Лауретта хотели похоронить усопшую в Ордале, рядом с ее Танкреди, но для этого им нужно было заручиться разрешением всех Ферреллов на размещение в семейной гробнице посторонней, а тетки Санча и Консуэло наотрез отказались его подписывать.
– Ну и пусть! – возмущенно воскликнула Ада. – Даже лучше, что Армеллины там не будет, когда этим злобным сукам самим придет пора отправиться на кладбище! Она столько раз говорила, что хочет воссоединиться с Линдой, так что я отвезу тело во Флоренцию и положу в склепе Малинверни.
Места рядом с Клориндой, ее матерью Лукрецией и другими детьми Гаддо, родившимися мертвыми, хватало. «Ей ведь они тоже братья и сестры, – думала Ада. – Бедняжка Армеллина не будет одна».
Транспортировку гроба организовало похоронное бюро. Везти его на самолете было бы слишком сложно и дорого, и Аде пришлось смириться с тем, что катафалк отправят рейсовым паромом «Мистраль», хотя в это время года частенько штормило. Грация вызвалась сопровождать Аду, чтобы той не ехать наедине с гробом и водителем катафалка. Лауретта отвезла их в порт на своей машине и помогла поставить катафалк на парковку в гараж на нижней палубе, у самого выезда, чтобы оказаться в числе первых, кто покинет корабль по приходе в порт. Матросы, как обычно, подперли колеса автомобилей металлическими клиньями-башмаками, чтобы в случае сильной качки те не врезались друг в друга. Отойдя от катафалка, чтобы подняться по трапу, ведущему к каютам, Ада вдруг почувствовала, как часто бьется ее сердце. В припаркованных машинах разрешалось оставить товар или громоздкий багаж, но люди и домашние животные должны были занять места на пассажирских палубах. После этого гараж запирали, и до самой швартовки никто не мог в него войти, так что Армеллина оставалась одна. На прощание Ада ласково погладила катафалк по хромированному боку: «Спокойной ночи, увидимся завтра утром».
Она еще не знала, что это их последнее прощание.
Для Ады и Грации была заказана двухместная каюта. Лауретта поднялась вместе с ними, помогла обустроиться, а когда из громкоговорителя донеслось, что провожающие должны покинуть корабль, обняла обеих и вышла.
«Мистраль» отчалил уже в темноте. Ада и Грация поужинали и сразу же легли. От легкого покачивания парома клонило в сон, Ада была так вымотана почти месяцем ночных бдений и недосыпа, что, пока Грация на своей койке листала журнал, сразу же заснула.
И вот что ей приснилось.
Они с Армеллиной спускались в Аид по темной лестнице, тускло освещенной вставленными в торчавшие из стен кольца факелами. В руках они сжимали окровавленные мечи, которыми только что зарезали жертв, ягненка и козленка, а после защищали пролившуюся кровь от натиска обезумевших от жажды мертвецов, чтобы ее мог выпить прорицатель Тиресий (у печального Тиресия, оставшегося на пороге, было лицо Эстеллы).
В другой руке Армеллина держала миртовую ветвь с золотыми листьями, а Ада – веточку земляничного дерева с цветами, напоминавшими молочно-белые стеклянные колокольчики.
Аде было семнадцать, на ногах верные Camperos, Армеллине – двадцать один, волосы стянуты в тугой узел. Они спускались и спускались, окруженные толпами бледных теней, пока не достигли коридора, идущего от Гробницы гигантов в Доноре. Кости Фабрицио Дарди беспорядочной грудой лежали там, где упали, когда в другом своем сне Ада сыграла ими в футбол, – так лежат полузанесенные песком скелеты бизонов в вестернах. Армеллина, проходя мимо, воткнула меч в глазницу черепа и откинула его подальше.
Наконец они добрались до огромного тронного зала, где восседали Аид и Персефона. Сидевший на коленях у царицы маленький мальчик месяцев восьми, голый, с копной рыжих кудрявых волос, играл с ожерельем из раковин, кораллов и мелких серебряных рыбок у нее на шее. Вокруг престола собралось множество юношей в одеждах разных эпох и единственный старик, Анхиз, с охапкой белых лилий. В глубине зала, в стороне от всех, высокомерно вскинув подбородок, стояла тень Танкреди, мальчика в знакомом по фотографии матросском костюмчике, с которого капала вода, как с утопленника, а немного дальше – тень Клоринды с почти неотличимыми чертами и в таком же костюмчике, разве что с юбкой. С ее длинных волос на песок тоже стекали редкие капли. В отличие от брата она улыбалась, сплетя пальцы с очень красивой и очень бледной сверстницей, одетой в греческий пеплос с большими крыльями на спине, как у Ники Самофракийской. Крылья были алыми, и по этому цвету Ада узнала лапифку Кениду, после смерти снова ставшую женщиной.
Встав бок о бок перед престолом, Ада с Армеллиной опустились на колени и протянули государям ветви мирта и земляничного дерева. В ответ Аид промолвил: «Вы пришли вдвоем, и двое вернутся с вами назад. Ни единой душой больше».
Ада знала этот закон: Армеллина для того и взяла ее с собой, чтобы не выбирать, как ей когда-то уже пришлось, кого из близнецов вывести из мира мертвых.
Но в последний момент она почувствовала совсем другой импульс, которому не смогла противиться, и, бросив меч, вырвала из рук Персефоны ребенка. Тот извивался, изо всех сил желая остаться, но Ада погладила его по спине, прижала к себе («Пойдем, Марчелло!») и не оглядываясь бросилась по коридору к лестнице. Дойдя до костей Фабрицио, она переступила через них, а потом, уже на полпути наверх, услышала за спиной хлюпающие по ступенькам шаги, словно кто-то набрал полные ботинки воды и теперь с трудом передвигает ноги. Значит, она снова заставила Армеллину выбрать. Кого же из двух? Ада сгорала от любопытства, но знала, что ей нельзя оборачиваться, и продолжала идти, пока не увидела ослепительный дневной свет. Перешагнув окровавленных козленка и ягненка, она протиснулась в дверь, крепко прижав к себе мальчика, молча закрыла глаза и стала ждать. Хлюпающие шаги приблизились, прозвучали по каменному порогу, скользнули мимо, и двери Аида с грохотом захлопнулись.
Ада открыла глаза и оглянулась: в объятиях Армеллины, склонив голову ей на плечо, было тонкое тело подростка в матросском костюмчике со сбившейся набок юбкой. По спине спасительницы змеились длинные мокрые волосы, пряди которых, мало-помалу подсыхая, превращались в золотистые кудри.
Сон Ады был прерван ужасным грохотом и треском. Она почувствовала, сперва головой, потом по характерному холодку в животе, что летит куда-то в бездну, и в тот же миг ее снова бросило вверх.
Она инстинктивно прижала ребенка к груди, на мгновение остолбенела, поняв, что обнимает пустоту, и открыла глаза. Каюту освещала только тусклая лампа над койкой Грации. По полу катались, скользя, словно на роликах, и врезаясь в стены, две пары туфель и дорожный чемодан.
– Нас так всю ночь будет болтать, – заметила кузина, увидев, что Ада проснулась. – Тебя не мутит? Уж на что я не страдаю морской болезнью, но сейчас почти готова выпить таблетку ксамамина. Хочешь, поделюсь?