Насколько мне известно, книга Карра не была переведена на русский язык. В СССР письма Натали Герцен к Гервегу были процитированы, в выдержках, в составе обзора этой переписки, подготовленного Л.П. Ланским для «Литературного наследства» в 1958 г. (где они появились с предисловием Я. Эльсберга)[77] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn77}. Ланский предложил несколько иное прочтение текста последнего письма. Согласно его переводу, Натали порицает Гервега за то, что тот оправдывает себя, осыпая ее попреками и обвинениями (привожу текст с дополнениями, сделанными мною по архивному оригиналу):
— «Признак жизни» — а зачем? по-прежнему, чтобы оправдываться [te justifier], осыпая меня упреками, обвиняя меня... Будь спокоен, хотя у тебя слишком много желания и средств, чтобы не иметь в этом удачи без моего участия, — будь спокоен: если я когда-нибудь открою рот перед кем-либо, кто мог бы меня понять*, — это будет сделано не для того, чтобы оправдываться [me justifier].
...Причинял ли ты мне зло?.. Ты должен знать это лучше, чем я... Я знаю только, что мои благословения будут следовать за тобою всюду, всегда —
Добавлять к этому что-либо... было бы излишне —
* Иначе я бы этого не сделала — иначе это было бы величайшим осквернением того, что остается самым святым для меня[78] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn78}.
Примечательно, что об этом письме не упомянуто ни словом в подробнейшей «Летописи жизни и творчества А.И. Герцена» (1976), в подготовке которого участвовали Л.Р. Ланский и И.Г. Птушкина, хотя там приводятся мельчайшие детали последних дней Натали Герцен[79] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn79}. Кажется, что чувства Натали к Гервегу оставались щекотливой или болезненной темой для герценоведов в России.
* * *
Как мы убедились, поколения исследователей русской общественной мысли и литературы живо интересовались семейной драмой Герцена. Среди них были видные члены предреволюционной левой интеллигенции, М.К. Лемке и Н.П. Анциферов, мятежный большевик Л.Б. Каменев, осведомитель НКВД Я. Эльсберг и британский дипломат и историк Э.Х. Карр. Конечно, было немало других, чья жизнь не стала доступна взорам публики. Эта история еще не закончилась. В 2002 г. в Лондоне известный британский драматург Том Стоппард представил герценовскую семейную драму в пьесе, названной «Shipwreck» («Кораблекрушение»), часть его драматической трилогии о судьбах ранней русской интеллегенции, «The Coast of Utopia» («Берег утопии»). В декабре 2006 г. эта трилогия с успехом шла в Нью-Йорке, привлекая внимание к Герцену и его семейной драме даже со стороны газеты «New York Times» и журнала «The New Yorker». В трилогии отразились не только проблемы душевной жизни Герцена, людей его круга и их предшественников (Белинского и Бакунина), их стремления к революционному преобразованию общества и отдельно взятой семьи, а также повышенный интерес к исторической значимости собственной жизни (проблемы, столь волновавшие поколения герценоведов), но и сложный жизненный и политический опыт самого драматурга, Тома Стоппарда, эмигрировавшего с семьей из Восточной Европы[80] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn80}. В октябре 2007 г. с участием Стоппарда, состоялась премьера трилогии, в русском переводе, в Москве. Как писала одна московская газета, «Том Стоппард оживил Герцена»[81] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn81}.
Итак, для многих — друзей, читателей, исследователей, писателей — причастность к семейной драме Герцена стала переживанием глубоко личным, интимным. Чтобы проиллюстрировать это важное для меня обстоятельство, приведу один пример. Речь пойдет об историке и литературоведе Николае Анциферове. В 1911 г., проводя медовый месяц в Париже, Анциферов связался с дочерью Герцена Наталией Александровной и попросил ее дать разрешение на публикацию некоторых из опущенных фрагментов части пятой «Былого и дум». На протяжении долгих лет Анциферов вместе со своей женой работал над книгой о любви в жизни Герцена. Вся их концепция любви исходила из того, что Натали осталась верна Герцену. В стремлении оправдать Натали герценовед пошел даже дальше, чем сам Герцен, который (после 1 января 1851 г.) понимал, что увлечение его жены Гервегом отнюдь не осталось платоническим. В «Былом и думах» имеются завуалированные, но легко прочитываемые намеки на этот факт. В 1933 г. Анциферов прочитал книгу Карра и (как он записал в дневнике) «узнал о связи жены Герцена с Гервегом, о ее страсти, не погашенной до конца ее дней, до конца утаенной»[82] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn82}. Согласно легенде, узнав об этом, русский историк скончался от кровоизлияния в мозг[83] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn83}. На самом деле, Анциферов, хоть и был глубоко потрясен, остался жить и переработал свою книгу в свете этого нового знания. Существовал слух о том, что под влияниям известия о неверности жены Герцена своему мужу скончался Ф.И. Родичев. Источник этой легенды отыскался в одном из писем Анциферова, в котором пересказывается его беседа в 1942 г. с дочерью Родичева, Софией Бернатской (оставшейся после революции в России):
Заходил к Софье Фёдоровне, которой давал читать свою новую работу о любви Герцена. Она нa нее произвела большое впечатление, но ее поразило, что я мог поверить измене Наталии Александровны. Она сообщила мне, что вся семья Герцена и ее отец Федор Измайлович убеждены, что переписка, опубликованная Карром, подложная. Она говорит, что один из сыновей Гервега хотел все письма вернуть семье Герцена, но другой — спекулянт — в интересах реабилитации отца пустился на дурное дело. <...> Софья Фёдоровна считает, что кровотечение сделалось у ее отца после встречи с Карром из-за волнения. <...> Каково это было слушать мне[84] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn84}.
(В это время Анциферов уже знал, что измена Натали была правдой.) Родичев и в самом деле умер в 1933 г., когда «Романтические изгнанники» Карра увидели свет, но рассказ его дочери тоже был легендой[85] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn85}. Эти легенды показывают, сколь велико было влияние, которое семейная драма Герцена имела не только на умы, но и на чувства русских интеллигентов: некоторые из них даже пережили эту драму как трагедию собственной жизни.
Вернемся к Анциферову: до конца дней его не покидал страстный интерес к жизни Герцена. Его работа над книгой о любви в жизни Герцена была прервана арестом в 1929 г. Пока Анциферов был в тюрьме, умерли его жена и мать. В 1933 г., освобожденный из лагеря на Беломорканале, он стал работать над «Летописью жизни и творчества Герцена», намеченной к изданию в издательстве «Academia». Эта работа была прервана арестом главы издательства Каменева. В 1937 г. Анциферов был снова арестован (в 1939-м освобожден). После войны он готовил для публикации (в «Литературном наследстве») документы из архива Герцена, захваченного в Праге. Книга Анциферовых о любви в жизни Герценов и его летопись жизни Герцена так и не были ни завершены, ни опубликованы. Однако история его собственной жизни, озаглавленная «Из дум о былом», написанная большей частью в 1945—1954 гг., после того как он потерял жену и детей во время террора и войны, была опубликована — в 1992 г., много лет спустя после его смерти. В мемуарах Анциферова его жизнь, начиная с отрочества (пришедшегося на революцию 1905 г.) и кончая арестами, тюремным заключением и ссылкой при советской власти, описана по образцу жизни Герцена и его мемуаров «Былое и думы». А.И. Добкин, отредактировавший мемуары Анциферова, отмечает, что в названиях частей и глав, в разбивке жизни на этапы, в структуре самого текста, в сюжетных ходах ясно видны следы проекции жизни Герцена на собственную судьбу Анциферова[86] {http://www.polit.ru/research/2010/11/17/gertsen_print.html#_edn86}. Добавлю к этому, что мемуары Анциферова пронизаны сознанием исторической значимости своей жизни, также прожитой под знаком революции: как и Герцен, Анциферов считал себя человеком, «случайно попавшимся» на дороге истории.
* * *
Выше я проследила, как на протяжении полутора столетий создавались история о семейной драме Герцена. Убежденный, что «это вовсе не несчастная трагедия, а вопрос колоссальный», Герцен рассказал о своем жизненном опыте в мемуарах, превратив собственную автобиографию в историографию революционной идеи и «нового человека». После его смерти многие люди, как непосредственные участники жизненной драмы, так и удаленные от нее исследователи, побуждаемые разнообразными личными и политическими обстоятельствами, старались оказать воздействие на эту историю, выдвигая или, напротив, скрывая свидетельства и толкования. Множество людей оказались причастны к тому, что людям с менее развитым историческим сознанием, чем русские интеллигенты, могло бы показаться делом семейным. Заметим, что среди них были не только русские интеллигенты, но, в XIX веке, и их европейские соратники по революционной борьбе, а в XX — британский историк Карр, зараженный русской идеей. Не только для непосредственных участников, но и для далеких читателей (включая и профессиональных историков) любовная драма Герцена имела далеко идущие последствия. Вслед за Герценом герои моего рассказа чувствовали, что они вовлечены в исторические драмы XIX и XX веков. Как и Герцен, они жили в тесных дружеских кружках и в эмоционально хаотичной домашней обстановке; следуя примеру Герцена, они стремились и сумели приписать историческую значимость своим путаным судьбам. В этом смысле история семейной драмы Герцена превратилась в один из культурных институтов русской интеллигенции: связь между интимностью и историей стала не только доступной публике в легендах, мемуарах, архивных публикациях и исторических исследованиях, но и воспроизводимой в жизни отдельного человека.
Авторизованный перевод с английского Михаила Долбилова