Берн немного поел и отошел покурить в одиночестве. Была у него способность уходить в себя, так что сознание скрывалось в тайниках души и сворачивалось в точку, тогда как физическое тело продолжало свои обычные занятия, делая привычные вещи бессознательно, как автомат. Его не особенно возмутило то, что сказал капитан Моллет, напротив, он смутно чувствовал, что все вокруг – лишь игра случая и обижаться не на кого. Когда ты нижний чин и существуешь среди себе подобных, мир видится тебе полным разнообразными проявлениями и поступками, в нем кипят страсти. А стоит превратиться в офицера, становишься частью бездушной и грубой машины. При всей своей убежденности, что с точки зрения проявления нравственных порывов личности война прекрасна, понимаешь: если взглянуть на нее как на механический процесс, убедишься, что она далека от совершенства.
В два часа снова было построение, а в три проводился осмотр амуниции и снаряжения, во время которого каска Берна вторично была признана негодной. Мистер Марсден, недавно вернувшийся после легкого ранения при Сомме, первым делом проверял каски, а мистер Созерн припомнил, что каска была признана негодной еще в Мьюлте. Он обратил внимание штаб-сержанта на этот факт, снова повернулся к Берну и спросил:
– Вы обращались по этому поводу к сержанту-квартирмейстеру?
У Берна остались очень яркие воспоминания о разговоре с квартирмейстером – похожим на старого черта, всегда «под мухой» штаб-сержантом, который начинал двигаться лишь после порции спиртного. Он тоже недавно вышел в отставку и убыл и к настоящему времени, надо думать, достиг вершины своих притязаний, став собственником пивнушки.
– Так точно, сэр, – механически ответил Берн.
– И что он вам ответил? – полюбопытствовал мистер Созерн.
– Он велел мне отправляться в жопу, сэр, – очень спокойно ответил Берн.
Штаб-сержант Робинсон, да и сержант Тозер, конечно, были возмущены тем, что Берну пришлось разгласить пусть даже всего лишь часть того диалога, явно не предназначенного для чужих ушей. А офицеров, казалось, лишь немного удивила такая откровенность.
– Что вы хотели этим сказать? – сурово спросил штаб-сержант. – Ведь он всего лишь имел в виду, что в наличии нет ни одной каски.
Берну же казалось, что слова сержанта-квартирмейстера можно трактовать различными способами, но полное возмущением и праведным гневом лицо штаб-сержанта заставило его воздержаться от других, более вычурных, толкований. Так что ему осталось лишь стоять смирно и выслушивать разнос от мистера Марсдена, мистера Созерна, а потом и от штаб-сержанта, который решил, что имеет смысл сообщить мистеру Марсдену о том, что сержант-квартирмейстер Лейк демобилизован и убыл домой.
– Да все равно от него никакого проку не было – слишком стар, вечно не в духе, раздражительный и занудливый, – прибавил он снисходительно.
– Проследите, чтобы этот солдат имел к вечеру новую каску, – властно потребовал мистер Марсден.
– У нас здесь нет ни одной, сэр, – запротестовал штаб-сержант, – возможно, найдутся несколько штук на складе квартирмейстера в Нё-ле-Мине, но даже если так, у них все уже упаковано и подготовлено к выдвижению по первому приказу.
– Тогда проследите, чтобы он получил ее при первой же возможности, – приказал мистер Марсден и, определив этим выражением неопределенное время, он перешел, возможно несколько поспешно, к поискам недостатков в экипировке следующего бойца.
Все, конечно, навострили уши, слушая, как Берн получает разнос второй раз за день. Вот же блядь! Уж если пидоры к тебе доебутся, всегда будешь виноват. Им не угодишь, хоть жопу вылижи. Но правду-то он должен был сказать или нет? Однако будто бы случайно упомянутое штаб-сержантом выдвижение по первому приказу пустило мысли людей в другом направлении, так что на место зародившегося было в них неопределенного сочувствия к несправедливо наказанному пришел более сильный интерес. Как только их распустили на перерыв для чая, пришли приказы: завтрак в восемь часов, казарменные помещения прибрать и подготовить к осмотру ротными офицерами к девяти, в девять три дцать построение батальона в готовности выдвигаться. Берн пил чай в одиночестве, но вскоре его уединение нарушил Мартлоу.
– Слушай, Берн, вечерком идешь со мной, и я сам буду платить. Денег у меня – куча. Не все ж тебе нас вытаскивать и платить за угощение. Так что вечером идешь со мной и Шэмом. Закатим такую гулянку! И за наш счет! А тебе совсем по хую, что наговорил тебе эта козлина-офицер? Так и оставишь? Смотри, добра не будет.
Торжественная и напыщенная речь Мартлоу была последней каплей, пробившей давно ослабшую замкнутость Берна. Замечание насчет того, что он не может спокойно снести какого-то там выговора от какого-то там начальства, вызвало у него дикое желание заржать, но он сдержался.
– Ладно, парень, – с благодарностью ответил Берн. – Пойдем и закатим гулянку!
– И чур я плачу! – сказал Мартлоу, чрезвычайно польщенный. Но почти сразу его младое чело омрачили тучи сомнения.
– Только вот на настоящее шампанское у меня навряд ли хватит, – откровенно признался он, не спасовав перед трудностью ситуации. – Но у них есть и другое пойло; токо оно не так цепляет. Так ведь мы ж и не хочим упиться до уссачки перед завтрашним маршем, так ведь?
– Да я и шампанское-то пью только изредка, – ответил Берн, как бы невзначай. – А вообще-то я лучше люблю пивко или там вино бланко.
– Ну, пивка там хоть жопой ешь! – сказал Мартлоу. – Пойду скажу Шэму. Он там снаружи прилег.
Но Берну не пришлось долго быть в одиночестве. Он как раз отставил котелок и отложил ножик, когда зашел сержант Тозер, и вид у него был как в старые добрые времена.
– Идешь со мной в деревню вечерком? – бросил он коротко.
– Мартлоу только что меня позвал, сержант. Иначе бы я, конечно, пошел с вами. Думаю, он просто хочет вернуть мне должок, знаете ли. Но все равно спасибо.
– Он правильный паренек, – сказал сержант. – Собирался я позвать его и Шэма с нами. Ну да ладно, оставлю это на другой вечер, а то может показаться, что я вклиниваюсь. Ты рассказал им что-нибудь о своем разговоре с кэпом Моллетом?
– Нет, и не собираюсь об этом рассказывать, пока все более-менее не устаканится.
– Ну и правильно. Они-то думают, что кэп тебе разнос устроил.
– Вот как? И что вы на это скажете?
– Он хороший офицер, наш кэп Моллет. И к тому же джентльмен. Но прав он далеко не во всем. Думаю, есть много чего правильного в том, что он тебе сказал, потому что я и сам так часто думаю. У тебя, некоторым образом, есть преимущества над всеми нами.
– Ну, с другой стороны, и у тебя есть надо мной преимущество.
– Да, но от этого не легче, а только тяжелее. Думаю, ты все четко сказал капитану. Да только сказал ты далеко не все, что думал.
– Ага, а ты попробуй-ка скажи офицеру все, что ты думаешь. Боюсь, не обидишь ли его, – с негодованием ответил Берн.
Сержант оценил юмор.
– Ну, мистеру Марсдену-то нахамил, когда про каптерщика рассказывал.
– Это совсем другое дело. Смотри. Рядовому приказывают устранить недостатки в экипировке, и он идет к каптерщику. Но там он ничего, кроме пиздюлей, не получает. Что он должен сказать каптерщику? А на следующем смотре он нарывается на пиздюли от офицера за то, что ничего не сделано, хотя офицер прекрасно знает, что это и не могло быть сделано. А ты слышал когда-нибудь, чтобы я ворчал или на что-то жаловался, когда с ребятами общаюсь? Нет? Так вот, я могу тебе сказать, что в армии есть всего-то насколько несуразностей, за которые солдаты не в ответе. Придурок из писарей в канцелярии батальона посылает в бригаду неправильный штатный список, и людям придется остаться без горячего чая, когда они, усталые и промокшие, вернутся с работ в четыре часа утра. А у них с пяти вечера во рту крошки не было. Ну, капитан Моллет разрулил все правильно. Он – единственный офицер в роте, у кого кишка не тонка сделать такое. Генерал промелькнет в автомобиле со скоростью сорок миль в час, поспешая на пьянку в Амьен[64], а несчастный регулировщик только флажком махнуть успеет да встанет навытяжку вослед столбу пыли. Наутро генерал возвращается с больной башкой и устраивает разнос за расхлябанность, а в результате устраивают развод караулов с построением, и тут прилетает фриц и кидает бомбочки. И это не исключение, ты сам знаешь. Такая дурь у нас происходит каждый день. Я просто Богу молюсь, чтобы фрицы засветили нам чушкой из стапятидесятимиллиметровой или еще похлеще. Война, сука, могла бы быть не такой пакостью, кабы не армия, сука! Мне нужно было найти себе новую каску еще тогда, в окопах, поскольку я был уверен, что официальными путями мне ее никак не получить. Что я делаю, если мне что-то понадобилось? Иду за этим в хозвзвод. Но не случилось у них каски в нужный момент. Я не знаю, собирались ли мистер Марсден и мистер Созерн произвести крутое впечатление, когда объявляли мне выговор, но я знаю наверняка, что по поводу обеспечения меня новой каской кладовщик с капральской лычкой мог бы сказать больше, чем эти двое.
– Да. Что-то в этом есть, – сказал сержант Тозер, хлопая себя по карманам в поисках табака. – Но было не очень умно повторять то, что сказал квартирмейстер. Без разницы, что офицеры поприхуели, но вот штаб-сержанта ты подставил. Если уж мистер Марсден не в силах изменить порядок вещей, думаешь, ты на это способен?
– Да я абсолютно уверен, что их вообще невозможно изменить. Им приходится так или иначе управлять этой машиной, коли уж управление отдано именно им. А так как я об этом знаю, я никогда никому не жалуюсь. Разве вот тебе начал пять минут назад. Если штаб-сержанту нужна моя поддержка, что ж, я ее обеспечу. Последнее, о чем он меня просил, это спиздить для него несколько блокнотов и карандашей из канцелярии. Не волнуйся, об этом от меня никто не услышит. Я тебе уже излагал свои соображения на тему, почему мне неохота идти на комиссию. Но если уж мне выпадает туда идти, то выбора нет. Я не имею права уклоняться от ответственности.