– У тебя забыл спросить разрешения! Сам-то хрена ли тут делаешь? – огрызнулся Хемфриз.
– Вопрос о херах, хренах и их связи с правом на пребывание в данном месте представляет в настоящий момент чисто академический интерес, – ответил восхищенный разворотом ситуации Берн. – Но, как бы то ни было, вы должны признать, что в настоящий момент мы пользуемся преимущественным правом на пребывание здесь, поскольку имеем приоритет. Я не собираюсь скрывать от вас, Хемфриз, что ваше присутствие здесь нежелательно для нас, а в случае вашей попытки оспорить сложившееся положение вещей вас просто вышвырнут отсюда. Тем более что ситуация явно не вашу пользу, трое против одного. В последнее время вы не проявили себя как человек, склонный к задушевному общению, но, приняв во внимание это свойство вашего характера и ваши привычки, мы смирились с этим. Однако вы уже здесь, и нам придется извлечь максимум пользы из нашего совместного тут пребывания, как, впрочем, и из других неудобств, неизбежных в сложившейся ситуации. Но учтите, если вы станете окончательно невыносимы, мы, ни секунды не сомневаясь, спустим вас вниз головой с этой сраной лестницы, полностью отвечая за последствия. Надеюсь, вы понимаете это даже с вашим атрофированным интеллектом?
– Ну, четверым-то здесь места хватит, – застенчиво ответил Хемфриз.
– Ладно, – согласился Берн, поскольку главной его целью было предупредить любые попытки Шэма или Мартлоу затеять свару, – этот чердак будет нашим общим убежищем. Но тебе придется заныкаться и не светиться. Я тут старше всех, а значит, самый главный и за все отвечаю. Если попадемся, мне под ответ вставать.
– Атас, – оборвал их Мартлоу, предупредительно подняв руку. Со двора донеслись звуки приближающихся шагов и высокие женские голоса. Еще секунда, и они раздавались уже в амбаре, а затем шевельнулась лестница, по ней явно кто-то поднимался.
– Беда! – пробормотал Берн. – У нас тут просто праздник какой-то, день открытых дверей!
Над полом появилось лицо хозяйки фермы, она недоуменно поводила головой, переводя взгляд с одного на другого.
– Bonjour, madame! – как ни в чем не бывало приветствовал ее Берн. – J’espère que notre présence ici ne vous dérange point. Nous nous trouvons un peu fatigués après de marches longues, et des journées assez laborieuses. Or, nous avons pris la résolution de nous reposer ici, pendant que le régiment fait des manoeuvres dans les champs. Ça n’a pas d’importance, je crois; ces exercices sont vraiment inutiles. Nous ne ferons pas de mal ici[106].
– Mais ce n’est pas très régulier, monsieur[107], – с сомнением в голосе ответила она. Снизу донеслись вопросительные оклики других женщин. Берн увидел в ее словах определенный смысл, но позицию нашел слишком принципиальной. Она лишь наполовину показалась над полом чердака и замерла в сомнении, словно вызванный из мрака бесплотный дух.
– Montez, madame, je vous en pri, – с мольбой обратился он к ней. – Comme vous dites, ce n’est pas régulier, et ce sera vraiment dommage si nous sommes découverts. Montez, madame, vous et vos amies; et puis nous causerons ensemble[108].
Ему все же удалось, хотя на это ушло немало времени, убедить ее, что они не дезертиры и их отсутствие особого вреда никому не причинит, разве что им самим. Она поднялась на оставшиеся ступеньки, а за ней, сгорая от любопытства, и обе ее подруги – одна толстая и румяная, а другая из тех малокровных бездетных женщин, проводящих много времени в ризницах деревенских церквей. Глядя на Шэма и Мартлоу, было ясно, что они готовы рвать отсюда когти, а Хемфриз отнесся к их вторжению с праведной обидой. Казалось, только Берн вполне отдавал себе отчет в том, что они, по сути, стали пленниками трех женщин, которые теперь оказались в роли почтенных, уважаемых дам из жюри присяжных по их делу. Он должен был играть роль адвоката, защищая не только себя, но и своих сообщников, по чистой глупости не понимавших, как следует себя вести, чтобы снискать расположение судей.
– Да улыбайтесь же, ради бога! – в отчаянии просил Берн, и Мартлоу наконец расплылся в широкой улыбке, которая придавала ему менее преступный вид. На женщин, как известно, сильно влияет выражение мужского лица, и при этом они льстят себе мыслью, что ощущают это влияние благодаря своей глубокой интуиции и способности проникать в самую суть вещей и явлений. На самом деле их интуиция и яйца выеденного не стоит. Утонченность Берна и обаятельная улыбка Мартлоу сделали свое дело, и женщины выстраивали свою линию поведения в высшей степени разумно, во всяком случае, им так казалось. Берн понимал, что этих женщин нужно ублажать тонким юмором и обхождением, но, учитывая полное отсутствие в них даже намека на шарм, надеялся, что те не расценят это как попытку завязать романтические отношения. Хозяйка протягивала пучки колосьев сквозь сложенную ладонь, а затем обрывала оставшиеся зерна и бросала на расстеленную тряпку. Шэм, Мартлоу и Берн, вскочившие с соломы при появлении хозяйки, стояли в сторонке, и только Хемфриз продолжал сидеть на куче снопов. Наконец, мысленно обсудив ситуацию со своей женской натурой и решившись, она бросила колоски, поднялась и произнесла свой приговор.
Им, заявила она, нельзя оставаться на чердаке, это было бы malsaine[109], поскольку хранившееся здесь зерно составляет ее vivres[110] на зиму. При этом и выдавать их полиции ей не хочется. Ей кажется, что они будут в полной безопасности, если разместятся в дальнем конце амбара. Тут она повернулась к Хемфризу и велела ему подниматься. Берн перевел ему речь хозяйки, но тот и не думал подниматься, причем был откровенно нахальным, всем своим видом показав, что ему плевать на ее слова. Его поведение было настолько хамским, что, даже не понимая смысла его речи, она безошибочно уловила в ней вызов своему авторитету. Прежде чем Берн успел вмешаться, она шагнула к Хемфризу и влепила две затрещины – сперва по одной, затем по другой щеке, высказав при этом все, что думает на его счет. Она даже не повышала голоса, и от этого выглядела еще страшнее, словно шипящая на собаку кошка, и готова была броситься на него и пустить в ход когти, если заметит хоть намек на непослушание.
Хемфриз, хоть и был тупым и грубым малым, естественно, не собирался давать сдачи женщине, но было отчетливо видно, что его душит гнев. Берн понял, что пришла пора вмешаться, как и в случае с капралом Гристритом, только на это раз он не стал успокаивать разъяренную женщину, а напустился на разъяренного мужика.
– Ты, сучий потрох, решил тут херню заварить, чтоб нам всем потом разъебываться, – заорал Берн, весь запылав от ярости. – Я второй раз повторять не буду! Взял свои манатки и съебался! Щас с лестницы слетишь!
– А чего ей надо-то?
Хозяйка с шипением придвинулась ближе.
– Ты, бля, идешь или пиздеть будешь? – Берн был уже на пределе. – Догоняй свой сраный мешок!
Он пнул ногой по мешку, тот полетел вниз, а Хемфриз с ворчанием полез следом. Все давно были на ногах, и Берн, повернувшись к Шэму с Мартлоу, тоном, не терпящим возражений, приказал им спускаться вниз. Женщины торжествовали, но на Берна смотрели вполне благосклонно, и он, повернувшись к хозяйке, вежливо осведомился, не найдется ли другого места, где они смогли бы спокойно переждать этот день, а может, и следующий, а может, потом и еще один. В итоге она провела его через двор и показала крохотную комнатенку с цементным полом. Возможно, это была молочная или какая-то другая кладовка. Тут было две двери: одна выводила на узенький газон, отделенный от поля давно не стриженной живой изгородью, а другая – в коридор, в конце которого квартировал военный полицейский.
Берн счел помещение подходящим. Он удостоверился, что хозяйка больше не станет наезжать на Хемфриза, и еще раз, как мог, извинился за него. Она наотрез отказалась пускать Хемфриза в дом, но позволила остаться там, где он сейчас находился, что Берн и передал тому, добавив, что в амбаре ему будет в самый раз. Пусть и этим будет доволен. А вот если попробует снова залезть на чердак, хозяйка верняк настучит полицейскому, который здесь на постое, и тогда пусть Хемфриз пеняет на себя.
Шэма и Мартлоу он позвал в дом. Там он попросил хозяйку приготовить им кофе и заплатил за него. Под кофе они глотнули тщательно припрятанного, но быстро убывающего виски. Было слышно, как в двенадцать часов вернулся полицейский. Следить за ним теперь было проще простого, и когда тот вновь ушел из дома, они смело позволили себе поторчать на улице и немного проветриться. Батальон, к их радости, вернулся уже в четыре, и тогда они просто выскользнули из своего укрытия и смешались с толпой солдат.
Следующий день принес новые блага, поскольку теперь у них появилась возможность для маневра. Проследив за полицейским, пока тот не скрылся из виду, удаляясь в сторону Винкли, Берн на обратном пути заскочил в кабачок и купил бутылку вина, чтобы пополнить запасы спиртного; виски у них оставалось лишь по глотку на брата. Заодно он заглянул к Эвансу, ставшему теперь денщиком нового полковника.
– Ищете приключений на свою жопу! – приветствовал его тот с мрачной улыбкой. За пару глотков из бутылки Берн получил информацию, что назавтра назначены очередные учения, конечно, если не будет дождя – сушиться тут негде, а значит, не стоит рисковать вымокнуть.
На следующий день, едва батальон выдвинулся на учения, припустил дождь, и людей вернули обратно. На этот раз троим прогульщикам было трудновато незаметно слиться с отделением связистов, пришлось для начала как следует промокнуть. Мартлоу даже переборщил с этим, встав под водосточную струю.
Они шланговали уже три дня подряд, однако особой радости это не принесло. В тот же день их отправили в баню при заводоуправлении шахты милях в трех от города. А на следующий день на них обрушился удар судьбы, которая, как правило, не ищет предлогов для раздачи подзатыльников. Во время построения они встали в строй последними, и, хотя опоздали не сильно и другие отделения еще не построились, этот придурок, мистер Рийс, приказал капралу Хэмли записать их фамилии и отправить на рапорт. В половине двенадцатого они предстали перед капитаном Томпсоном. У Берна хватило ума не оправдываться, он лишь упомянул, что их расквартировали достаточно далеко от остального отделения связи, и, ограничившись строгим предупреждением, капитан Томпсон снял обвинение. Мартлоу сделал вид, что до глубины души оскорблен этим дисциплинарным взысканием, на что Берн с усмешкой заметил: «Уж если нам ни за что ни про что влепили четыре недели передовой, то взыскание за дело придется как-то перетерпеть. Сдается мне, что в итоге баланс сравняется».