– А ты ведь уже игрался такими игрушками раньше, – заметил капрал Плаксе.
– Я? Что вы, капрал! – отвечал Плакса с явно показной невинностью. – В жизни к таким штукам не прикасался.
– Да ну! – удивился капрал. – И в телеграфной конторе не работал? Не надо мне по ушам ездить, я ж вижу по твоему почерку!
Капрал был в таком настроении, что угодить ему практически не было шансов, да и люди в своем предчувствии скорой бойни были угрюмы и не очень-то старались. И меньше всех Берн.
– Ну валяйте, шлангуйте, – кивнул капрал Хэмли. – Только знайте, что те из вас, кто не научится работать на ключе, отправятся на линию или будут таскать флажки для визуальной сигнализации.
Дела у них шли все хуже и хуже. Снаружи моросил мелкий дождик, который постепенно перешел в ливень. Угрюмое настроение сменилось тупой озлобленностью, и в головах не оставалось места для остального. Капрал даже не тратил лишних слов, чтобы выразить свое неудовольствие их навыками. Наконец полог над входом в палатку приподнялся, и в проеме появилась тупая и жизнерадостная физиономия капрала Вудса.
– Мине б человеков шестерых для хозяйственных работ… А, капрал? – со всей возможной вежливостью попросил он.
– Да забирай хоть всех этих баранов! – с воодушевлением ответил капрал Хэмли и швырнул телеграфный ключ на свою койку с видом человека, лишенного последней надежды.
К обеденному времени вернулся из госпиталя Шэм, весь мокрый и провонявший йодом. Дождь продолжался, и они весь день торчали в палатках, однако настроение теперь изменилось, и тупая озлобленность на весь свет сменилась скучным безразличием. Этот пессимизм, хоть и был тихим и безмятежным, все же оставался пессимизмом.
Им нанес визит мистер Рийс и отметил, что, несмотря на перерывы в занятиях, вызванные необходимостью исполнения ими прямых служебных обязанностей, результаты учебы можно расценивать как вполне удовлетворительные. Он также отметил Плаксу Смарта как лучшего специалиста по работе на телеграфном ключе, а Мартлоу как самого способного ученика группы. Что касается остальных, добавил он, потребуется еще некоторое время, прежде чем они выйдут на нужный уровень. Без четверти три он сказал капралу, что пора сворачиваться, на сегодня довольно. Если бы погода наладилась, они могли бы провести на местности занятие с сигнальными флажками, но при таком дожде они просидели на ключах всю первую половину дня, и теперь люди устали от монотонных упражнений, час за часом повторяя одно и то же, потеряли интерес и все равно ничему уже не учатся.
Снаружи доносилось унылое шуршание дождя. Когда он немного стихал, шуршание переходило в легкий шелест, за которым можно было расслышать, как через неравные промежутки времени тяжелые одиночные капли падают с деревьев. Время от времени потяжелевшая от дождя ветка медленно склонялась, чтобы внезапным ливнем пролить скопившуюся в листьях воду на брезент, и снова выпрямлялась. Но затишье длилось недолго, дождь снова усиливался, и его шум превращался в низкий гул, в котором тонули остальные звуки. Ветра почти не было.
Мистер Рийс объявил перекур и остался поболтать с ними. Его любили, несмотря на чудаковатость, порывистость и непредсказуемость. Иногда, не теряя достоинства, не роняя авторитета, он все же пытался говорить с ними по душам в надежде выяснить, что они на самом деле думают. Только уверенный в себе человек может позволить себе общаться на равных с теми, кто стоит ниже него на социальной лестнице. Он не выделялся оригинальностью суждений, да и характер его с трудом можно было назвать покладистым, и это давало мало шансов на успешное продвижение по службе. Открой он перед ними душу, полную романтической чепухи, они ужаснулись бы, узнав, сколь безразличны для него вещи, которые они, да и он сам, привыкли считать непреложными ценностями, если не самой сутью бытия. Но им было недосуг взвешивать истинность или ложность его суждений, не имевших для них никакого значения. Они лишь понимали, что люди благородного происхождения живут в мире совершенно иных принципов и ценностей и могут позволять себе странные излишества. И только одно случайное замечание, брошенное вскользь, привлекло их внимание: если погода не наладится, наступ ление будет отменено. При этих словах лицо Плаксы Смарта озарилось лучом надежды.
Все облегченно вздохнули, когда мистер Рийс наконец ушел. Им было легко понять майора Шедуэлла или капитана Моллета, поскольку тот и другой, в конце концов, были просто солдатами – закованными в броню воинами, один на один против целого мира. Оба они были из тех людей, что ежесекундно отчаянно борются за свою жизнь, сознавая, что в крайнем случае можно рассчитывать только на себя, – а если разобраться, то выяснится, что именно в этом и заключается суть товарищества. И в той части, в какой мистер Рийс руководствовался теми же принципами, они уважали его. Но если заходил разговор о патриотизме, самоотверженности и долге, им начинало казаться, что он пудрит им мозги и наводит тень на плетень.
– Братцы, – вдруг сказал Плакса. – Давайте молить Бога, чтобы дождик не кончался!
– А что толку? – резонно заметил Пэйси. – Не пошлют в атаку здесь, пошлют где-нибудь еще. Чему быть, того не миновать, так что скорее бы уж все закончилось. Если помрем, так помрем, и никого это не расстроит, по крайней мере, надолго не расстроит. А если не помрем сейчас, то помрем как-нибудь в другой раз.
– А на хера ты говоришь о смерти? – обиженно отозвался Мартлоу. – Я сперва завалю какого-нибудь мудака. Я бы еще побесился на этом свете, прежде чем сдохнуть.
– Если хотите помолиться, то лучше молитесь, чтобы война кончилась и все мы вернулись бы по домам, – продолжал Пэйси. – Я женатый человек, и у меня двое детей. Я не говорю, что я лучше других, но я скажу, что в Бога все еще верю и шутить такими словами не собираюсь.
– Да что, бля, толку с твоих молитв, – с горечью протянул Мэдли. – Если б правда Бог был, разве была бы война? Разве допустил бы Бог, чтоб она продолжалась?
– Любим мы все валить на Бога. А виноваты мы сами, – холодно проговорил Пэйси. – Ведь не кто-нибудь, а сами люди начали эту войну. Так какого хрена мы сидим здесь и жалуемся, виним Бога, а не самих себя? Мне нечего ответить мистеру Рийсу. Он говорит нам о свободе, о том, что мы должны воевать за свою страну, за будущие поколения и прочее. А вот я хотел бы знать, сами-то мы за что сражаемся?
– А за то, что у нас есть и чего мы пока еще не проебали, – резко оборвал его Мэдли.
– Охуенно здорово, – в тон ему ответил Плакса Смарт. – А по мне бы только жопу свою сберечь, вот чего мне хочется. Как только попадем на передовую, я первым делом разузнаю, где там этот ебаный перевязочный пункт. А как получу подходящую рану, тут же мой нос повернется в сторону дома, и я как рвану… Буду лететь, пердеть и радоваться, и вы только мой пыльный след разглядите. Я не выебываюсь. Я прямо говорю. А кто думает по-другому, пусть забирает себе эту сраную войну, в том числе и мою порцию.
– Ну а какого хера тогда ты сюда приперся? – спросил Мэдли.
Плакса поднял свою огромную, как лопата, пятерню жестом человека, который собрался сделать официальное заявление.
– Вот тут меня зарубило, братцы, – признался он. – Гляжу, все вокруг записываются, на большее у них ума не хватает. Ну а я, как обычно, в воскресенье пошел прогуляться с подружкой. Вот тут меня и накрыло. Но я не сдаюсь, пошли, думаю, все в жопу. А оно не отпускает. И ведь знал, что хуйня получится, а справиться с собой не могу. И как последний мудак, пошел и записался. Бля буду, стыдно было на улице показываться! А теперь, бля буду, если б мог эту хебешку скинуть и снова по гражданке одеться, клал бы я хуй на весь позор. Хрен бы с ним, если придется потом только по задворкам пробираться, а в Старый погребок не сметь и носа показать. Бля буду, братцы, не осталось во мне гордости ни грамма. Сами эту войну начали, сами пусть и воюют, вот мое слово!
– Вот и я об том, – с вызовом бросил Глейзер, солдат примерно одного возраста с Мэдли и такой же румяный здоровяк, но невысокий, коренастый, грубо слепленный и с жесткими чертами лица, из тех, кто, убивая, мычит от удовольствия, когда дело доходит до рукопашной. – Почему мы должны сражаться и умирать вместо этих козлов, закосивших от армии? Это западло. Что ни говори, а так не катит. Мы тут кровь мешками проливаем, а они тащатся на гражданке, они там бабки загребают, а нам выдают по десять сраных франков в неделю. Им насрать на нас. Только в армию попал, тебя сразу хвать за яйца! Дисциплина! А кого-нибудь из этих гражданских шлангов они пробовали приучить к дисциплине? Вот взять бы этих ебаных политиканов да отправить на передовую! Я бы посмотрел, как при артналете их в говно размажет. Может, тогда поосторожнее будут со своей политикой!
– А я сражаюсь не за эту кучку гражданских шпаков, отсиживающихся дома, – резонно возразил Мэдли. – Я сражаюсь за себя и свой народ. Хорошо, конечно, болтать, что, мол, как начали войну, так сами и воюйте. Войну-то начала Германия!
– А я тебе точно говорю, – решительно заявил Плакса. – Там, на передовой, в немецких окопах сидит хуева туча козлов, которые, как и мы, ни хера не понимают, что за дела творятся.
– Так за что ж эти придурки воюют, зачем приперлись сюда? – крикнул Мэдли с негодованием. – Какого хера им дома не сиделось? Дальше ты скажешь, что французы им приглашение прислали?
– А я тебе говорю, это вообще не наше дело. Нехера было влезать в чужую свару, – откликнулся Плакса.
– А я не согласен, – рассудительно сказал Глейзер. – Я сражаюсь не за этих шлангов, косящих от военной службы, и не пидоров-пацифистов, отказников по моральным соображениям. Я говорю, что фрица нужно было остановить. Если б мы сюда не пришли, они б задавили французов, тогда настала б наша очередь.
– Вот это, сука, верно, – сказал Мэдли. – Лучше уж херачить фрицев тут, во Франции, чем на родине он расхерачит наши дома, как сделал это здесь.
– В Англию ему ни в жисть не попасть. Морской флот об этом позаботится, – высказался Пэйси.