ары снарядов. И если они правы, то официальная версия врет, поскольку взрыв, убивший двоих солдат на улице, должен был произойти до того, как началась стрельба. Практическая бесполезность противовоздушного патруля, выбранного из случайных людей, не имеющих специальной подготовки к такой работе, – аргумент слабый. Также неуместно говорить, что бомба нашла себе цель по чистой случайности. И Берн принял точку зрения людей, считавших, что эти разводы и строевые смотры – сплошь глупости и пустая трата времени. А поразмыслив, злорадно добавил для себя, что война продолжается и на войне люди обязаны погибать, пусть и походя.
Они дождались мадам с покупками; и она с триумфом предъявила Берну бутылку «Барсака». Она намеревалась подать им омлет, вырезку и то, что Джонсон назвал «чипсами», с салатом и плавленым сыром, так что Берн не жалел слов, восхищаясь ее усердием. Оставив ее готовить, они отправились в контору мэра городка, где капрал, говоривший с ними днем, сообщил, что они могут остаться на ночлег в том же доме. Поинтересовавшись, в каком кабачке можно было бы встретиться и выпить по рюмашке, они узнали об одном, куда капрал намеревался заглянуть позже. И они на полчасика зашли в это шумное и полное дыма помещение, где выпили vino blanc[43].
Вернувшись домой, они с удовольствием умылись – благо нашлась целая бадья чистой воды, – а затем мадам подала им заказанные блюда. Берн пытался уговорить ее разделить с ними ужин, но она отказалась – любезно, но твердо, – согласившись лишь выпить бокал вина. Уделяя мало внимания капралу, она охотно общалась с Берном. Муж ее был на фронте, а дочка собиралась замуж за военного и жила с ним гражданским браком, чтобы его не отправили в зону боевых действий. Они поженятся после войны. Когда же кончится эта война! Когда все это кончится? Она нарочито хохотнула, и этот ее смех выразил гораздо больше того, что могли бы выразить любые слезы. В своем пессимизме она была абсолютно покорна, в ней не было отчаянья, но она явно не позволяла себе надеяться на лучшее, чтобы не сглазить. Однако весь этот пессимизм явно определялся ходом войны, ей было очевидно, что немец должен быть разбит. Для нее мир погиб безвозвратно, но справедливость должна быть восстановлена, поскольку, по ее мнению, справедливость должна базироваться на божьих заповедях и вершиться медленно и неуклонно, вопреки всем людским ухищрениям. Слушать ее было интересно, поскольку, несмотря на малую образованность, мысли ее были четкими и логичными. Берн старался выглядеть оптимистом, но при этом задаваясь вопросом, не пытается ли он вдохновить и убедить самого себя. Она признавала, что немец остановлен и мощь англичан возрастает. «Maintenant elle est tres bien montee»[44], – как она выразилась. Хотя, вполне возможно, в ее замечаниях содержался намек на то, что пришла запоздалая расплата за годы преступной небрежности.
Пока хозяйка мыла посуду, Берн допил все вино, которое Джонсону совсем не понравилось, так что он выпил лишь пару стаканчиков. Затем она проводила его в комнату, где им с капралом предстояло заночевать. Здесь он увидел стопку из восьми одеял – собственность Французской республики, судя по небесно-голубому цвету. Чтобы накрыться, хватало одного одеяла, а чтобы спать было помягче, они расстелили еще по три на каждую кровать. Берну уже давно было наплевать на условия, в которых приходится спать, но ее забота так тронула его, что он поблагодарил хозяйку с особой теплотой, чем очень ее растрогал. В такое время каждая мелочь дорогого стоит. Ему уже не хотелось выходить из дому и продолжать веселье, вполне хватило прекрасного обеда и хорошего вина, и теперь лучше всего было бы просто посидеть здесь, а потом залечь спать. Но Джонсон назначил встречу с капралом, а значит, не пойти было невозможно. Кроме того, оставался небольшой шанс, что Джонсон учудит какую-нибудь несуразицу.
Кабачок был полон военными. Капрал оставил своих собеседников и подошел. По всем приметам он был здесь как дома. Едва они заняли места за столиком, одна из двух девиц, разносивших выпивку, подошла за заказом, и капрал тут же потянул ее, усадил к себе на колени и, пропустив свои руки под ее руками, обнял выше талии, так что его назойливые пальцы могли ласкать ее левую грудь, а она принялась извиваться и повизгивать, провоцируя его на дальнейшие приключения. Берн почувствовал, как зараза этого злачного места проникает в него, коварно наполняет вены огнем, как будто именно здесь ненасытное желание сорвалось, наконец, с цепи и пожирает всех как пожар. Отовсюду доносились обрывки разговоров, незначительные пререкания быстро перерастали в ссоры и тут же тонули во взрывах тяжелого, неестественного хохота, который в свою очередь сменялся хриплым пением, унылым, как визг пилы:
А дома напролет всю ночь
будут старики сидеть и слушать,
Вечерком да под луною,
Под луною, вечерком[45].
Взрывы адского гомона забивали накатывающие приступы ностальгической тоски. Берн обнаружил, что девица, пока ее оглаживает капрал, украдкой и в то же время вызывающе смотрит на него, и это усиливало раздражение. Он поймал себя на том, что хотел бы влепить ей смачную пощечину, причинить боль – обычная реакция мужчины на провокации подобных женщин. Было ясно, что она прекрасно это понимает.
– А что, черт возьми, мы собираемся пить? – резко и нетерпеливо спросил Берн.
Капрал откинулся на спинку стула, девка слетела с его колен, поправила съехавшую на сторону юбку, вскинула руки, поправляя прическу, и, обойдя стол, встала возле Берна с порочной невозмутимостью урчащей кошки. Он не хотел ее. По крайней мере, заставлял себя так думать. Не обращая внимания на эту сучку, он принялся обсуждать с капралом, что бы выпить. У того не было идеи, кроме дешевого шампанского, которое Берну доводилось пробовать лишь тогда, когда ничего другого достать было невозможно. Здесь было не разжиться чашкой кофе с коньяком, вместо этого девица предложила насладиться уютом отдельного кабинета.
– Ну, хорошо, пейте шампанское, если вам оно по нраву, – согласился наконец Берн и отослал девку с заказом. Он поднялся и стал прокладывать себе путь к барной стойке, из-за которой трактирщик и его разгоряченная, туго утянутая в платье супруга взирали на свою диковатую клиентуру сверху вниз с чувством превосходства, если не с вершин высокой морали и нравственности, то хотя бы с позиции законного права. Берн насел на трактирщика, и после некоторых колебаний тот покинул свой пост и вскоре вернулся с половиной бутылки белого вина и уверениями, что оно очень достойное. Берн заплатил. Когда бутылка была открыта, он получил в придачу чистый фужер и направился к своему столику.
– Не желаю я тащиться в какие-то отдельные кабинеты из-за капли коньяка в кофе. А если вы, капрал, попробуете немного вот этого…
Но капрал предпочел шампанское, которое подала девица, и Берн заплатил за него, прибавив небольшие чаевые. Он не стал пить много вина, хотя оно оказалось вполне терпимым, ему просто не хотелось пить, да к тому же было понятно, что заведение скоро закроется. Джонсону с капралом было о чем поговорить, так что Берну приходилось лишь время от времени, просто из вежливости, присоединяться к разговору, и он просто покуривал и понемногу тянул вино, пока не настало время уходить. Когда они прощались, девица посмотрела на него с обидой.
Глава VI
Да, только, ради Христа, говорите потише. Вся вселенная негодует, когда не соблюдают добрых старых военных законов и обычаев.
…в лагере Помпея никогда не было никакой болтовни и трескотни. Уверяю вас, вы увидите, что тогда все было совсем иное: и военные формальности, и правила, и поведение, и умеренность, и скромность.
На следующее утро младший капрал Джонсон отправился к квартирмейстеру один, сказав Берну, что тому нет необходимости приходить туда, а надлежит быть готовым выдвигаться к штабу батальона в полдень. Берн вышел прикупить съестного для Шэма и Мартлоу. На главной улице он увидел простенький магазинчик, но первое, что бросилось в глаза в витрине, было написанное по-английски объявление, сообщавшее, что хлеб отпускается военным только после полудня. В магазине ему удалось купить лишь небольшой пирог, пару жестянок с сардинами да банку вишневого джема. Нужно было придумать, чем бы разнообразить их рацион, но так, чтобы нести было удобно. Вряд ли стоило брать ветчину или жестяную банку с печеньем, хотя с тех пор, как они оставили Сомму, свежее мясо было в дефиците, и на обед без вариантов давали мясные консервы, патентованный суп-пюре, сушеные или консервированные овощи и картошку. В магазине имелись всевозможные торты и прочая кондитерская выпечка, но ее не сунешь в ранец, как пирог или банку джема. А жестянки с сардинами он думал распихать по боковым карманам кителя.
Джонсон вернулся за несколько минут до полудня и сообщил новости: батальон вернулся в Мазенгарб и расквартирован в бараках возле кладбища. Большая рабочая команда выдвигается сегодня ночью на передовую. Им с Берном предстояло забрать со склада снабженцев большой ящик. Они прибудут в Мазенгарб намного позже обеда, но хозяйка приготовила им на завтрак добрую посудину cafe au lait[47], по краюхе хлеба на каждого, да еще сливочного масла и сваренных вкрутую яиц. Поскольку она уходила на работу рано, Берн расплатился с ней и на всякий случай попрощался, ведь, может статься, им придется выдвигаться раньше, чем она вернется домой в обеденный перерыв. Под кротким выражением ее лица скрывался бодрый и неукротимый дух. Он сложил одеяла и оставил их аккуратной стопкой, как было до их прихода. И они покинули дом, закрыв за собою дверь.