л немного задет, то тут же забыл об этом и теперь только дружески подкалывал их. Сержант Тозер был рад его возвращению, а еще ему просто понравилась эта маленькая закусочная, едва ли тянувшая на звание ресторана. Здесь было гораздо лучше, чем в большом шумном зале кабака. Здесь предлагались лишь два блюда – омлет и pommes frites[58], зато давно поджидавшие их мадам-хозяйка с дочерью немедленно украсили стол парой бутылок Клико. Хозяйка сразу ушла на кухню, дочка намеревалась последовать за ней, но тут уж Берн запротестовал. Она попыталась было урезонить его, но он ничего не желал слышать, и вскоре, хоть и неохотно, она пошла к шкафу с посудой и вынула из ящика таблички с блеклыми зелеными ленточками, и Берн прикрепил их к бутылочным пробкам. На табличках размашистыми, одинаковой высоты буквами было отпечатано: Reservee pour les officiers[59]. Хозяйка быстро принесла еду, расставила блюда на столе и сняла с бутылок таблички, заявив, что не дай бог кто увидит, – ей не нужны неприятности с военной полицией. В конце концов, чтобы не нервировать ее, Берн убрал таблички в карман, заявив, что оставит их себе как сувенир с войны.
Они пили и закусывали в прекрасном, веселом настроении, и Мартлоу круглыми от восхищения глазами провожал каждое движение девчонки, которая их обслуживала. Тем вечером никто больше не появился в кафешке, так что они, имея помещение в полном своем распоряжении, не торопясь расправлялись с вином. Берн подошел к двери на кухню и попросил счет, который вскоре и был представлен хозяйкой через дочку, и он весело уточнил пункты и детали заказа, а потом расплатился. И довольно бесцеремонно расцеловался с обеими хозяйками, сперва с женщиной, потом с ее дочерью.
– Чего ты добивался, целуя старушку? – поинтересовался Мартлоу на улице.
– Поцеловаться потом с дочкой, – весело отвечал из темноты Берн.
Они повернули за угол и направились к баракам. Сержанту Тозеру нужно было на минуту заглянуть в ротную канцелярию, и Берн остался ждать его на улице, а остальные пошли вперед.
– Рановато по койкам, сержант, – сказал Берн, когда тот вернулся. – Пойдемте за барак, сядем, покурим и поговорим. Что за прелесть эта ночь. Взгляните туда, на галерею транспортера, на фоне неба она похожа на горную гряду Гибралтара. А другая тянется в направлении Саина[60]. Вино несколько оживило меня, но не взволновало.
– Мне тоже по башке дало, – согласился сержант.
– Сказать, что мне по башке дало, будет не совсем верно, – заметил Берн. – Оно оживило мою кровь и в то же время подогрело все пять моих чувств. И я снова чувствую себя человеком. Честно и откровенно говоря, сержант, хоть я и не хотел оставаться в канцелярии, но когда старина Томлинсон подкрался ко мне, что твой котяра, и огорошил сообщением, что я возвращаюсь в роту, я был повергнут в уныние. Мое тщеславие было задето, и он, кажется, получил от этого определенное удовлетворение. Но если разобраться, я все время чувствую себя не в своей тарелке с тех пор, как мы покинули Песчаные карьеры.
– Ты бы мог сделать так, чтоб тебя оставили в этой канцелярии, если б хотел там остаться, – отозвался сержант.
– А я и не хотел там оставаться, – нетерпеливо ответил Берн. – Скучно там до смерти. А по мне лучше быть уставшим, как собака, чем скучать до блевоты. Мне нравится быть с моей ротой. Мне нравится ее шикарность, даже если она пуста как барабан. А если б я подольше остался в канцелярии, превратился б в шланга. Я мог попросить штаб-сержанта или даже адъютанта отправить меня назад в роту, но я не попросил, потому что хотел откосить от тягания этих газовых баллонов. Как есть стал шлангом. Я б не возражал хорошенько пошланговать в роте, тем более я думаю, что заслужил небольшой отдых. Это, как говорится, игра такая.
– Ну ты только ко мне не лезь с такими играми, – отвечал сержант с ноткой тревоги в голосе. – Этот Шэм – молодой да из ранних, большой затейник, как я понимаю. Он свалил из рабочей команды, когда у нас каждый человек на счету. Свалил благодаря своим башмакам, думаю. Егойные напрочь сносились, а у нас нет ни одной пары, которая бы подошла этому пидору. У него такие лапищи!
– Он свалил благодаря глазам, – рассмеялся Берн. – Когда офицер встречается взглядом с Шэмом, он понимает, что, по всей вероятности, сейчас получит от него всю правду-матку. У меня так не получается. И все-таки это просто игра такая и продолжаться будет до тех пор, пока не зайдет слишком далеко. Думаешь, я трепач?
– Ты не больше трепач, чем другие, – рассудительно ответил сержант на неожиданный вопрос. – Штаб-сержант Гласспол говорит, что вы с ним хорошо ладили, ну и со мной у тебя всегда будет все в порядке. И еще, если б ты попробовал косить, капитан бы здорово рассердился. Меня-то ты о чем хочешь спросить, сам хоть понимаешь?
– Мне нужно чужое мнение, – сказал Берн. – Я-то не думаю, что я трепач. Иногда я боюсь до жопы, ну, как и все. Кажется, сейчас вывернет. Просто удивительно. А потом это проходит, и страх, сука, только заставляет меня быстрее соображать. Я сегодня вечерком пришел к падре, так он меня спрашивает, почему, мол, я хочу с ротой оставаться. И я ответил: потому что ребята мне нравятся. Но ты-то не хуже меня знаешь, что у нас разные ребята есть. Ты это знаешь даже лучше меня, потому что тебе приходится держать их в куче, иногда и заставлять держаться вместе. И то, что я сказал падре, что мне нравятся наши ребята, звучит глупо, когда уже произнесено, но мне все равно кажется, что это правда. Мне нравится, когда вокруг люди. Когда я был в канцелярии и видел, что ребята строятся на дороге, чтобы двинуть на передовую, я чувствовал себя не в своей тарелке. Теперь я вернулся и чувствую себя лучше.
– Ладно. Пошли лучше спать, – ответил сержант. – Я рад за тебя, что ты вернулся, если действительно сам этого хотел. По-любому, ты – счастливчик. А у меня неделя недосыпа. Глянь-ка, небо затягивает, к утру дождик будет.
Глава VIII
Порою честолюбию солдата
Полезней пораженье, чем победа,
Которой он начальника затмил.
Капитан Моллет наблюдал за тем, как сержант Тозер гоняет свое отделение на пустыре за дворовыми постройками. Погода была подходящей, ночной дождик прибил пыль. Они занимались установкой проволочных заграждений на штопорных пикетах[62], но ввиду отсутствия реальных материалов проверить эффективность получившихся конструкций не было никакой возможности. Чтобы возместить эту нехватку, сержант не поскупился, обозначая протяженность и ширину линии, и развлекался тем, что постоянно командовал заворачивать налево, так что Берн, крайний справа в шеренге, уже час как парился вдвое против остальных. Как только он, переходя почти на бег, успевал выровнять шеренгу, следовал резкий свисток сержанта; тот стоял прямой как столб и разведенными руками, казалось, охватывал четверть горизонта, и Берну приходилось снова удваивать усилия. На последнем вздохе, – если у него еще оставалось сил на этот вздох, – он выдавливал из себя слова, которые если и не были лестными, то хоть произносились от души. Капитан Моллет не вполне понимал намерений сержанта. Он верил, что тот всегда действует как умелый, пусть требовательный, но доброжелательный инструктор, а тут происходило нечто более напоминающее наказание, чем тренировку. В раздражении капитан тростью разбил несколько комков земли, происходящее ему явно не нравилось. Взмахом трости он подозвал ничего не подозревавшего сержанта и приказал остановить людей.
– Похоже, люди сегодня работают не слишком хорошо. Не так ли, сержант? – произнес он со зловещим дружелюбием. – Не держат положенного интервала, поворачивают неравномерно. Пожалуй, я сам позанимаюсь с ними. А вы займете место на левом фланге, не так ли? И посмотрим, может быть, нам удастся исправить положение вещей.
Сержант Тозер встревожился. Он был далеко не уверен, что метод капитана столь уж правильный, и буквально за пару минут убедился в том, что метод полностью ошибочный. Капитан Моллет снова и снова приказывал совершать правые повороты, так что сержанту приходилось обегать вдвое большие расстояния, спотыкаясь на комьях земли, тогда как Берну достаточно было просто повернуться на месте и неторопливо двигаться в указанном направлении. Берн тут же понял замысел и едва сдерживал улыбку. Ему бы очень хотелось быть на левой стороне и поближе к сержанту: было бы не так обидно преодолевать лишние метры, лишь бы слышать, какими словами наполняет сержант окружающее пространство. Сержант Тозер тоже понял смысл происходящего и почти задыхался от вопиющей несправедливости. А ребята, скорее всего, и не заметили подоплеки, им просто нравилось видеть, как сержант выполняет эти совершенно ненужные упражнения. Наконец капитан Моллет скомандовал прекратить занятие и собрал людей вокруг себя. Приказав всем отдыхать, он обратился к разгоряченному и возмущенному сержанту:
– Сержант, эти люди, кажется, больше расположены замедлиться до обычного темпа пехотинца, и я думаю, что при маршировке они смогут вернуться к нашему быстрому и короткому шагу. Но невозможно ждать, что они будут выдерживать темп при создавшихся условиях, они такие тяжести здесь таскают, каких дома и представить не могли. Да и жарковато сегодня, не так ли? Вон тот солдат по правую руку… нет, теперь он слева. Он, похоже, движется слишком медленно. Ему не следует обращать внимания на остальных, а он снижает темп, чтобы другие могли развернуться и выстроиться в новом направлении.
Он говорил медленно, давая сержанту возможность отдышаться.
– Этот человек последние десять дней работал в канцелярии, сэр. Поэтому расслабился и немного не в форме, но обычно на тренировках он бывает вовсе не так плох. Я подумал, что он сам не прочь получить работенку потяжелее, чтобы поскорее войти в форму, поэтому я и поставил его на фланг.