– А откуда у тебя такая сраная уверенность в военном флоте? – включился, наконец, в спор капрал Хэмли. – У флота хватает дел, которые он умеет делать, и хватит с него.
– Вот что, ребята, – сказал Глейзер. – Может, я прав, а может, и нет, а может, это вообще ни к селу ни к городу будет, только вот иногда мне вдруг подумается: а нехерово было бы, если б фрицы высадили десант в Англии. Показали б там, что такое война. Нам с Мэдли повезло, попали мы в список отпускников и поехали домой. Видели бы вы, что делается. Сплошной пиздеж! Там все как дети малые, ни хера не понимают! Бля буду, вы бы охуели от вопросов, которые там задают. И вам просто нехера было бы ответить. А если б и ответили, все равно, никто б не поверил. Мы просто ртов не раскрывали. Или отвечали, что с войной все идет как надо и скоро мы победим, только надо чуть подождать. Это был единственный способ заставить их заткнуться.
Забегаловки в Вестчерче были закрыты почти целый день, и нам с Мэдли приходилось таскаться в «Серую гончую» к семи часам. А там народу полно, и все дуют в три горла, пока лавочка не закроется. Было там несколько ветеранов с фронта, несколько ребят, которых отпустили из госпиталя в казармы, но уже не годных к строевой, несколько новобранцев. Но большей частью там были шахтеры, те пидоры, которые заняли наши рабочие места, чтобы военную форму не носить. Ну, бля, и шахтеры из них…
Ну так вот, как-то в субботу вечером мы там немного выпили, но вполне мирно, и тут один из этих пидорных шахтеров подходит и орет во всю глотку, выпить нам предлагает. Мы были мирно настроены, и осмелюсь вам сказать, что можно было бы и выпить с ним, но эта тварь сует руку в карман, вытаскивает пригоршню брэдбериз[117] и полукрон и бросает их на барную стойку. «Это, – говорит, – мой заработок за неделю. И, бля буду, я и восьми часов не работал, чтоб это получить. И мне, сука, плевать, хоть бы эта блядская война вечно длилась!» Гляжу я, а Мэдли побелел весь, выглядит тревожно и спрашивает того: «Это ты мне сейчас говорил?» А тот: «Ага, тебе». – «Ну а это – тебе, ублюдок задроченный!» – отвечает Мэдли и хрясь ему прямо в табло. Тут подскакивают его дружбаны, а следом – наши. Короче, пять секунд – и в этом сраном баре такой кавардак, что любо-дорого смотреть. И еще эта старая блядь за стойкой вопит в истерике и зовет полицию.
Тут Мэдли схватил этого козла – а тот вопит и сыплет такую херню и выкручивает ему руку так, что чуть не отламывает. А я занят тем, чтоб не подпустить к ним других козлов – его дружбанов. А ему все вокруг по херу, тащит козла через черный ход во двор, а за ними эта старая сука и орет благим матом. А Мэдли затаскивает его в сортир и сует головой в писсуар. Я тоже выскочил через черный ход, и как раз вовремя, потому что «красные шапочки» уже заходили в бар. Я гляжу, Мэдли закончил свое дело и вытирает руки об жопу и говорит: «А теперь, тварь, пиздуй домой и там дрочи втихаря». А я говорю: «Порыли отсюда. Там уже ебаный патруль нарисовался». И мы махнули через какой-то штакетник на заднем дворе, и одна палка сломалась, так что я такую занозу себе в руку засадил. Короче, сдристнули мы по каким-то глухим боковым улочкам, добрались до «Короны», приняли там по паре пинт и успокоенные пошли домой.
– Гляньте на этот штопаный противогаз! – вскричал Мартлоу. – Ну а ты, Плакса? Ты ведь не любишь драться?
Лицо Плаксы просветлело от радости.
– Потасовки я люблю, если, конечно, дело не заходит слишком далеко, – ответил Плакса. – Много бы я дал, чтобы посмотреть, как ты обошелся с этим парнем, Мэдли. Он из тех, кто готов срубить фишку на всем и на всех, и любым способом. Думаю, из-за таких начинается половина войн на свете. Ссыкло!
– Все это действительно так, Мэдли? – спросил капрал Хэмли.
– Что-то навроде того. Толком не помню, – скромно отвечал Мэдли. – А вот то, что он сказал о людях дома, это точно, в большинстве они такие. Их ни разу не ебет, что тут с нами происходит, по крайней мере, до тех пор, пока они могут быть спокойны за свою шкуру. Говорят, что готовы принести любую жертву, но эта жертва, сука, мы и есть. Хуета, а не народ! А уж кровожадные – нет слов! Можешь быть уверен, твои лучшие друзья не успокоятся, пока не увидят твое имя в списке погибших. Я сказал одному, что он, похоже, знает об этой кровавой каше побольше, чем я на войне узнал. Единственный человек, сохранивший рассудок, – моя мамаша, одна она заботилась, все старалась угодить мне. Она хотела знать, чего бы еще я хотел съесть, и не желала ничего знать о войне. И только за меня она боялась. И больше ни о чем и ни о ком не думала. «Господи, пусть он скорее будет дома!» – молилась. И дай бог, я буду.
– А потом они устраивают эти сраные вечеринки, – продолжал Глейзер. – Мы с Мэдли попали на одну такую. Вам, небось, приходилось видеть такое бабье. Девахи лет семнадцати, размалеванные хуже динозаврихи Герти[118], если помните такую. Одна выходит и поет для них похабные песенки. Я припоминаю одну, которую она пела вместе с другой сучкой: «Мне нужна тряпочка», в смысле затычка. Она пела, а все подпевали. Когда кончится эта ебаная война, ты вернешься в Англию и не найдешь там никого, кроме кучки отказников да чертовых блядей.
– В этом мире есть хорошее и есть плохое, – мягко сказал Пэйси. – И я не знаю, чего больше, хорошего или плохого, Знаю только, что от хорошего мало прока. И не во что больше верить, не во что.
– Не во что, – мрачно согласился Мэдли. – Да и не было никогда.
– Уж нам точно не во что, – снова сорвался в тоску Плакса Смарт. – Слыхали, что сегодня читал капитан Томпсон в приказе? Насчет того, чтоб не оказывать помощи раненому и бросать такого пидора на поле боя? Такие приказы придумывает сраный начальник, который ни разу и в бою-то не был, бля буду! Пидор из тех, что смотрят на войну из штабов главного командования.
– Вам бы не надо так говорить, – проворчал капрал Хэмли. – Вы уже получили приказ.
– А я не против такого разговора, – продолжал Плакса, снова подняв огромную и плоскую лапу, словно затыкая пасть всему миру. – Не вижу, чего б нам не поговорить про это. Если я вижу, что упал мой корешок, то никакой начальник во всей британской армии – а их тут, видит бог, ох как много – не остановит меня. И я поступлю так, как считаю правильным. И если я хоть немного знаю тебя, то и ты поступишь так же.
– И все равно не нужно говорить об этом, – примирительно сказал капрал. – Я и не говорю, что ты не прав. И я бы поступил так же, как и любой другой. Но на фига нам об этом песни петь.
– А вот что меня убивает, – хмыкнул Шэм, – так это придурок, который сочиняет все эти инструкции к приказу о наступлении, а сам не понимает, как будут себя вести люди в подобных обстоятельствах. Мы все знаем, что будут потери, глупо думать, что можно захватить траншею вовсе без потерь; но эти кретины, кажется, исходят из того, что потери неизбежны, и переходят к тому, что потери необходимы, а потом доходят до того, что все эти потери не имеют ровно никакого значения.
– Они просто не представляют себе, через что нам предстоит пройти, в этом все дело, – продолжал Плакса. – Они меряют расстояние, считают личный состав, вооружение и прочее и думают, что сражение – это просто сумма всех этих цифирек и все можно посчитать с карандашом на бумажке.
– Я слышал, как мистер Пардью рассказывал мистеру Рийсу, что на офицерских курсах им читали лекцию о наступлении при Сомме, и офицер Генерального штаба довел им оценочную величину немецких потерь. А из задних рядов поинтересовались, могут ли им озвучить информацию о потерях британцев, так штабной ответил, что нет, и посмотрел на них так, будто они какое преступление совершили.
– Так оно и есть, – подтвердил Глейзер. – С кем ни заговоришь, хоть с гражданскими, хоть с начальством – а кое-кто из офицеров и не лучше, чем штатские, – попробуй скажи все как есть, тебя тут же трусом запишут. У них опыт совсем другой, они не видали того, чего нам видеть довелось.
– Дайте им шанс, – рассудительно предложил Берн, до этого молча слушавший спор.
– Да пусть забирают мой и подавятся! – тут же вспылил Плакса.
– Оно во многом так и есть, как вы говорите, – Берн был немного смущен тем, что все вдруг посмотрели на него. – Тут большая доля правды. Ну а если порассуждать, в чем заключается работа штабных офицеров? Они не думают ни о вас, ни обо мне, они вообще не могут думать о конкретных людях и даже о конкретных батальонах или там дивизиях. Для них солдаты – статистический материал, с которым приходится работать. Если б они чувствовали то же, что вы или я, просто не смогли бы работать. Так что это несправедливо, думать о них как о бесчеловечных чудовищах. План составляется на основании весьма обрывочной информации и выдается в форме приказа. Однако в штабе прекрасно понимают, что в любой момент может произойти сбой и все пойдет не по сценарию. Первоначальный план – это своего рода карта. Глядя на карту, невозможно увидеть местность. И невозможно увидеть сражения, изучая приказ о наступлении. Когда мы начинаем атаку, это работа полковника и командиров рот. А вот когда мы столкнемся с гансами, это уже наша работа…
– Да, и эта наша сраная работа куда как похуже ихней, – подытожил Плакса.
– Да ни хера не хуже, – отозвался Берн. – Как ни крути, а они с нами идут. Им нужно вести нас, командовать нами. Бывает так, что, отдавая какой-то ебаный приказ, они прекрасно понимают, что мы погибнем. Чему тут завидовать? Я считаю глупостью эту часть приказа о наступлении, где говорится, что нельзя останавливаться для помощи раненым. Это нас чертовски касается, такая хуйня! Но нас касается и еще кое-что. Если рядом кого-то ранило или убило, это нам не оправдание, чтобы не идти дальше. А вот в последней части приказа уже полная хуйня, там, где говорится, что не ожидается серьезного сопротивления со стороны противника. Это уже работа штаба, и им бы стоило разбираться в ней получше.