Звуки разрывов крупнокалиберных снарядов и вид огромной воронки обострили чувство опасности, но страха пока что не было. Действительность стала восприниматься тоньше и острее, но при этом была несколько искаженной. Вдалеке взмывал в небо снаряд, вспышка разрыва вспарывала темноту, неровный свет колебался и угасал, и в эти короткие мгновения из тьмы выглядывали развороченные стволы и обломанные ветви деревьев, похожие на безумные руки, воздетые в проклятии к небесам, да так и окаменевшие в последнем крике. Коммуникационная траншея была глубокой, и теперь они могли видеть лишь полоску вполне мирного неба да резко очерченные верхушки деревьев на его фоне. Затем справа показались развалины фермы и остов разбитого строения. Берн находил какое-то необъяснимое очарование в этом меланхоличном пейзаже, невероятно мирном и тихом и в то же время необычайно напряженном. Свист пролетавших над головой снарядов, далекая трескотня пулемета лишь подчеркивали тишину, сжимавшую сердце ледяными пальцами. По-настоящему ее нарушало только внезапное «Блять…», когда человек спотыкался или оскальзывался на мокрых досках, брошенных на дно траншеи штурмовых трапов.
Такие напоминания о близости человека на мгновение прерывали грезы, но в остальном казалось, что ты путешествуешь по бесплодному лунному ландшафту или блуждаешь по бездушным пустыням в темных пределах ада. Пройдя коммуникационную траншею, они повернули направо по Саквилл-стрит[119]. Она была еще не закончена, глубиной пока лишь по грудь, и это давало внезапное ощущение пространства и неуверенности. Продолжив путь, они попали в сложную систему ходов сообщения. Тут сходились «Аллея Знамен», «Легенда», «Блайнай»[120] и ответвлялся дополнительный ход от «Аллеи Знамен». В «Легенде» расположилась рота поддержки, они прошли мимо часового у входа в землянку, затем им встретились еще два-три солдата, а потом снова был длинный безжизненный участок. Как раз перед траншеями переднего края им пришлось посторониться, чтобы пропустить идущих навстречу людей с носилками – санитары уносили раненого. Когда группа проходила мимо них, послышался сочувственный шепот: «Удачи, браток! Не волнуйся. Скоро будешь дома».
Раненый не реагировал, возможно, и не слышал их. Ироничный Берн, горько усмехаясь в глубине души, был уверен, что эти напутствия просто составляли определенный ритуал, соблюдение которого отводило от говорящих подобный удел. Пусть так, но уже одно это показывало, как сильно невидимые нити связывают их всех между собой. Они шли дальше. Изредка на ступеньках стрелковых ячеек им попадались люди, окаменевшие точно статуи, и подающий с небес трепетный неверный свет играл на их фигурах и лицах. Кто-то растянулся прямо на ступеньке, привалившись к стенке ячейки в полузабытьи беспокойного сна, надвинув на глаза стальной шлем. Башмаки, обмотки и штаны солдат были сплошь вымазаны толстым слоем грязи, точно свежим цементным раствором. Люди с пустыми от усталости лицами провожали идущих безразличными взглядами. Медленно продвигаясь вперед, всего по нескольку ярдов зараз, они успевали обменяться отрывочными фразами:
– И как оно здесь? – шепотом интересовались носильщики.
– Он, сука, малость пострелял днем. А вообще-то – ништяк.
Сотни раз Берн слышал это в ответ на заданный вопрос. Застывшее безразличное лицо, тяжелый, неподвижный взгляд и ровный, монотонный шепот: «Вообще-то – ништяк».
Вскоре капрал Хэмли кивнул Берну на ближайшую ячейку. Следовавший по пятам Шэм остановился, остальные сгрудились за ним. Берн видел, как мистер Марсден переговорил с офицером, и тут выяснилось, что им нужно свалить свой груз прямо на дно траншеи, в мертвой зоне, защищенной от попадания осколков снарядов противника, и перегородить себе дорогу, а значит, придется выбираться из траншеи. Он вылез наружу и огляделся. На фоне неба четко вырисовывались уходящие вдаль ряды столбов с плохо натянутой, провисшей и образующей широкие бреши проволокой. Едва он выпрямился, над головой свистнула пуля, словно кто-то плюнул из темноты. Внизу офицер проверял сваленные ими ящики. Берн спрыгнул в траншею, на его место вылез Шэм. Мистер Марсден продолжал тихо разговаривать с офицером. Разгрузиться оставалось еще троим-четверым, потом можно будет двигать домой.
Берн через косой проход покинул стрелковый окоп и оказался в дальней части хода сообщения, в конце которого ожидали остальные. Шэм и еще один солдат их группы шли следом. Раздался резкий звенящий звук и совсем близко от них разорвался снаряд, что-то пролетело над головами. Затем еще один снаряд. И еще. Подлета снарядов не было слышно, слышались лишь разрывы. Наконец к ним присоединились двое последних солдат, казавшихся слегка обалдевшими. Снаряды продолжали падать, взрываясь со странным звоном. Время от времени лица людей обдавало волной горячего воздуха. Рядом с Шэмом и Мартлоу, опираясь на ствол своей винтовки, стоял Плакса, на его лице застыло странное выражение смирения и покорности судьбе. Мистера Марсдена все не было. Обстрел был не то чтобы очень, но, похоже, постепенно усиливался, и они гадали, собираются ли фрицы начать настоящую стрельбу. А те, кстати, неплохо пристрелялись, и вскоре где-то уже звали санитаров с носилками. К стрелковой траншее двинулась было их собственная санитарная команда во главе с капралом Меллином, но необходимость уже отпала, и вернувшийся мистер Марсден их остановил.
– Порядок. Их санитары уже там. А вы, возможно, вскоре нам самим понадобитесь, – ободрил он их.
Они двинулись в обратный путь, но еще до этого обстрел ослабел, а потом и вовсе прекратился. Берн обратил внимание, что двое новичков немного испуганы. Бывает такое, угадываются в них некоторое беспокойство и нетерпение, но отнюдь не паника. Гораздо большее впечатление производила готовность Плаксы покориться судьбе. А еще больше он удивился себе. Свист пули над головой несколько смутил его, а ведь это была, по всей видимости, лишь шальная пуля, и прошла она, скорее всего, не так близко, как он себе представил.
По возвращении их ждала порция чая с ромом и сигаретка на сон грядущий.
Глава XIII
Он действовал руками подчиненных,
Он был несведущ в воинском искусстве.
Утром весь лагерь кипел от возбуждения и злости, как это бывало всегда, когда штабное начальство и старшие офицеры нарушали обычный распорядок их жизни. Подготовка к выходу на местность для отработки действий в наступлении осложнялась отдачей приказов о том, что одеяла должны быть сданы, а лагерь прибран, прежде чем люди выйдут на построение. Им предстоял строевой смотр с полной выкладкой и уложенными ранцами, был выдан даже паек хлеба и сыра. Охватившее всех поганое настроение, совершенно ненужное сейчас, продолжалось до самого смотра. Полковник вышел к выстроенным на дороге людям, слегка улыбаясь, как будто был очень доволен и предвкушал веселый день. Мощным и четким голосом, без видимых усилий, он выкрикнул команду, и батальон двинулся в направлении Бертранкура[122].
Пройдя несколько миль, они свернули с дороги и продолжили свой марш прямо через засеянные поля, а под конец поднялись на гребень холма, где и заняли позицию вместе с другими батальонами бригады. Тут им приказали разойтись для приема пищи. Теперь стало ясно, гораздо лучше, чем из зачитанных им ранее приказов и инструкций, какой будет их диспозиция. Тут же началась общая дискуссия о преимуществах и недостатках нахождения в первой или второй волне наступающих. Дискуссия не несла в себе никакого конструктива, кроме упорного отстаивания каждым участником спора его собственного мнения. Однако косвенным образом она выявила имеющийся у спорщиков значительный запас настойчивости и упрямства, что явно повышало их ценность как боевой единицы.
Спор прервал появившийся откуда ни возьмись заяц. Какие-то солдаты подняли его и теперь гоняли по полям, пока не загнали в расположение штабной роты. Он проскочил прямо по ногам Берна, но тот даже не дернулся, пожалев несчастную затравленную зверушку. Они расположились на самом краю поля, огороженного низенькой проволочной сеткой от кроликов, и когда заяц оказался загнанным в угол, Мартлоу совершил ловкий бросок и сломал ему шею профессиональным ударом ребром ладони.
– Зачем ты его убил? – воскликнул Берн, глядя на Мартлоу, завернувшего трепещущее тельце в свою гимнастерку. Берн считал зайцев загадочными и зловещими тварями.
– Пойдет в котел, – удивленно глянув на него, отвечал Мартлоу.
Подошедший мистер Созерн предложил за зайца десять франков. После недолгих колебаний Мартлоу согласился.
К ним подъехали несколько великолепных всадников, свысока глядевших на представителей людского рода, вынужденных передвигаться на своих двоих. Берн, любивший лошадей и уже несколько месяцев видевший только мулов, Росинанта, арендованных кляч, на которых иногда ездили офицеры, да еще нескольких здоровенных першеронов, молотивших зерно на гумне одной из местных ферм, задохнулся от восторга. Он прямо дрожал от волнения, видя этих изящно ступающих животных с блестящими гладкими боками. Всадники производили менее приятное впечатление.
– Бля буду, этот козел сотрет спину своей лошади еще сегодня, – сообщил Берн, когда один из всадников с важным видом прогарцевал мимо.
– Гляжу, много ты нехороших словечек от нас нахватался, – усмехнулся Мартлоу.
– Ох, да вы все ругаетесь, как итонские мальчики, – равнодушно отозвался Берн. – А доводилось вам слышать, как матерятся австралийцы?
– Ну их нах, слышать не хочу об этих пидорах, – отмахнулся Мартлоу. – У них денег слишком до хуя, чтоб понять, что значит быть солдатом.
Они построились и двинулись вперед, и тут появился еще один повод испортить им настроение. Большинство новых связистов шли вместе со штабными посыльными, а Плаксе Смарту, хотя и относившемуся больше к посыльным, пришлось тащить сигнальные флажки вместе со связистами штабной роты. Флажковой сигнализацией предполагалось подавать сигналы аэропланам. К настоящему времени было уже хорошо заметно, что большинство солдат живо интересуются этой системой, с ее помощью они рассчитывали получать все недостающие данные о размерах и расположении траншей, которые предстояло атаковать. Это интерес еще не угас к моменту, когда они начали движение, но уже вскоре стало понятным, что план мало связан с реальностью. Атакующие шеренги медленно продвигались вперед и, достигнув отмеченных лентами пунктов, двинулись точно по проложенным для них маршрутам. Строй шеренг не нарушался огнем неприятеля, на пути не было воронок, их движению не препятствовали проволочные заграждения. Все шло в точном соответствии с планом. Это было триумфом штабистов, людей дотошных и кропотливых, но начисто лишенных воображения. Теперь они пытались постичь смысл происходящего и с тревогой чувствовали, что все идет как-то не так. Этой незнакомой местности они предпочли бы карту, по которой можно целыми днями мысленно путешествовать, дополняя и оживляя умозрительные пейзажи потоками крови и ужасами яростных схваток.